Чтение 47–й страницы книги ~Ким~

много трудной работы. Однако, если вам удастся стать пакка,
знайте, что вам могут увеличить жалованье до четырехсот
пятидесяти в месяц.-- После этого директор дал ему много добрых
советов относительно его поведения, манер и нравственности.
Прочие же ученики, которые по годам были старше его и еще не
получили назначения, говорили о протекции и взятке так, как
могут говорить только англо-индийские юноши. Юный Кезелет, чей
отец был пенсионером в Чанаре, намекал без всякого стеснения,
что интерес полковника Крейтона к Киму носит явно отцовский
характер, а Ким, вместо того чтобы дать отпор, даже не
бранился. Он думал о предстоящих огромных радостях, о вчерашнем
письме Махбуба, аккуратно написанном по-английски и назначавшем
ему свидание сегодня после обеда в доме, одно название которого
заставило бы волосы директора встать дыбом от ужаса...

В тот вечер на Лакхнауском вокзале, у багажных весов, Ким
сказал Махбубу:

-- Под конец я боялся, как бы крыша на меня не рухнула и я
не остался бы в дураках. Неужели все это действительно
кончилось, о, отец мой?

Махбуб щелкнул пальцами в знак того, что конец
бесповоротно настал, и глаза его горели, как угли, раскаленные
докрасна.

-- Так где же пистолет, который я буду носить?

-- Потише: полгода ты будешь бегать без пут на ногах. Я
выпросил это у полковника Крейтона-сахиба. За двадцать рупий в
месяц. Старый красношапочник знает, что ты придешь.

-- Я буду платить тебе дастури (комиссионные) из моего
жалованья в течение трех месяцев,-- с важностью проговорил
Ким.-- Да, по три рупии в месяц. Но сначала нужно отделаться от
этого.-- Он тронул материю своих тонких полотняных штанов и
дернул за воротник.-- Я принес с собой все, что мне понадобится
в Дороге. Чемодан мой отправлен к Ларгану-сахибу.

-- Который посылает тебе свой салам... сахиб.

-- Ларган-сагиб очень умный человек. Но что будешь делать
ты?

-- Я опаять поеду на Север заниматься Большой Игрой. Что
же еще делать? А ты все-таки намерен следовать за старым
красношапочником?

-- Не забывай, что он сделал меня таким, какой я есть. Из
года в год он посылал деньги, на которые меня учили.

-- Я сделал бы то же самое... приди мне это в мою тупую
голову,-- проворчал Махбуб.-- Пойдем. Фонари уже зажжены, и
никто не заметит тебя на базаре. Мы пойдем к Ханифе.

По дороге Махбуб давал ему почти такие же советы, какие
давала мать Лемуила своему сыну, и, как ни странно, Махбуб в
точности описал, каким образом Ханифа и ей подобные навлекают
беды на властителей.

-- Я вспоминаю одного человека, который говорил: "Верь
змее больше, чем шлюхе, и шлюхе больше, чем патхану, Махбуб
Али". Надо признать, что если исключить патханов, к коим я
принадлежу, все это верно. И это особенно верно в Большой Игре,
ибо бывает, что изза женщин рушатся все планы и мы лежим на
заре с перерезанными глотками. Так случилось с таким-то,-- и он
передал. Киму ряд потрясающих подробностей.

-- Так зачем же?.. Ким остановился перед грязной
лестницей, уходящей в теплый мрак верхнего этажа одного дома,
который стоял в квартале, расположенном позади табачной лавки
Азимул-лы. Знакомые с этим местом люди называют его "птичьей
клеткой", так полно оно шепотов, свиста и щебетанья.

Комната с грязными подушками и наполовину выкуренными
хукками отвратительно пахла застоявшимся табачным дымом. В
одном углу лежала огромная бесформенная женщина, закутанная в
зеленоватую прозрачную ткань и увешанная тяжелыми туземными
драгоценностями, осыпавшими ее лоб, нос, уши, шею, кисти рук,
предплечья, талию и щиколотки. Когда она поворачивалась,
казалось, что бренчат медные горшки. Худая кошка мяукала от
голода на балконе, за окном. Ким в изумлении остановился у
дверной занавески.

-- Это новичок, Махбуб?-- лениво спросила Ханифа, даже не
потрудившись вынуть мундштук изо рта.-- О Бактану!-- Как
большинство подобных ей женщин, она имела обыкновение призывать
джиннов.-- О Бактану! На него очень приятно смотреть.

-- Это входит в церемонию продажи коня,-- объяснил Махбуб
Киму, и тот рассмеялся.

-- Я слышал эти речи с тех пор, как перешел в шестой
класс,-- откликнулся тот, садясь на корточки под лампой.-- Что
же будет дальше?

-- Тебе будет оказано покровительство. Сегодня вечером мы
изменим цвет твоей кожи. Жизнь под крышей сделала тебя белым
как миндаль. Но Ханифа знает тайну прочной краски, это не то,
что мазня, которая сходит через день-два. Кроме того, мы
укрепим тебя и сделаем способным противостоять случайностям
Дороги. Это мой подарок тебе, сын мой. Сними с себя все
металлические вещи и положи их сюда. Готовься, Ханифа.

Ким вынул свой компас, топографический ящичек с красками и
недавно пополненную аптечку. Все эти вещи были при нем во время
его странствований, и он по-мальчишески очень дорожил ими.

Женщина медленно поднялась и двинулась, слегка вытянув
руки перед собой. Тогда Ким увидел, что она слепа.

-- Да, да,-- пробормотала она,-- патхан говорит правду...
Моя краска не сходит через неделю или месяц, и те, кому я
покровительствую, защищены хорошо.

-- Когда ты уходишь далеко в одиночку, нехорошо внезапно
покрыться нарывами или заболеть проказой,-- сказал Махбуб.--
Когда ты был со мною, я мог присматривать за тобой. Кроме того,
у патханов светлая кожа. Теперь разденься до пояса и посмотри,
как ты побелел.-- Ханифа ощупью возвращалась из внутренней
комнаты.-- Ничего, она не видит.-- Он взял оловянный кубок из
ее унизанных кольцами рук.

Краска оказалась синеватой и липкой. Ким попробовал
окунуть в нее кусочек ваты и мазнуть себя по руке, но Ханифа по
слуху догадалась об этом.

-- Нет, нет,-- вскричала она,-- так не годится, нужны
надлежащие обряды. Окраска -- последнее дело. Я дам тебе полную
защиту для Дороги.

-- Джаду (колдовство)?--проговорил Ким, поднимаясь. Ему не
нравились эти белые, незрячие глаза.

Рука Махбуба, лежащая на его шее, пригнула его к полу, и
нос Кима очутился на расстоянии дюйма от досок.

-- Лежи смирно. Никакого вреда тебе не будет, сын мой. Я
-- твоя жертва!

Ким не мог видеть, что делала женщина, но долго слышал
позвякиванье ее драгоценностей. В темноте вспыхнула зажженная
спичка, он услышал хорошо знакомое потрескиванье и шипенье
зерен ладана. Потом комната наполнилась дымом -- густым,
ароматным и удушливым. Сквозь все сильнее одолевавшую его
дремоту он слышал имена дьяволов: Залбазана, сына Иблиса,
который обитает на базарах и парао и порождает внезапно
вспыхивающий разврат на придорожных стоянках; Далхана, который
невидимо присутствует в мечетях, обитает среди туфель верующих
и мешает народу молиться; Мазбута, владыки лжи и панического
ужаса. Ханифа, то шепча ему что-то на ухо, то говоря словно на
огромном расстоянии, трогала его неприятными мягкими пальцами,
но Махбуб не отнимал руки от его шеи, пока ослабевший юноша,
вздохнув, не лишился чувств.

-- Аллах! Как он боролся! Нам не удалось бы добиться этого
без снадобий. Я считаю, что это благодаря его белой крови,-- с
раздражением сказал Махбуб.-- Продолжай дават (заклинания). Дай
ему полную защиту.

-- О, слушающий! Ты, который слушает ушами, будь здесь.
Слушай, о, слушающий!-- Ханифа стонала, и мертвые глаза ее были
обращены на запад. Темная комната огласилась стенами и
пыхтеньем.

На наружном балконе показалась тучная фигура какого-то
человека. Он поднял голову, круглую, как пуля, и нервно
кашлянул.

-- Не прерывайте этого чревовещательного колдовства, друг
мой,-- сказал человек по-английски.-- Я предполагаю, что вам
она очень неприятна, но просвещенный наблюдатель неспособен
по-настоящему испугаться.

-- ...Я придумала заговор, чтобы уничтожить их! О, пророк,
будь терпелив к неверующим! Оставь их на время в покое!-- Лицо
Ханифы, обращенное на север, исказилось ужасными гримасами, и
казалось, что с потолка ей отвечают какие-то голоса.

Хари-бабу снова принялся писать в своей записной книжке,
балансируя на подоконнике, но рука его дрожала. Ханифа, сидя
скрестив ноги у недвижной головы Кима, в каком-то наркотическом
экстазе дергалась всем телом и одного за другим призывала
дьяволов, согласно принятому в древнем ритуале порядку, убеждая
их не вставать на пути юноши.