сделать Бог. Нам не нужно этого делать. Определенность появляется лишь на
уровне воспроизводства, второго шага. И когда она появляется - уже есть
восприятие, уже что-то произошло, сделалось. Он наложил ограничение,
эмпирическое правило на законы разума. Вот такой удивительный рационалист,
который подчиняет одновременно разум или вечные истины эмпирическим,
фактическим соображениям. Есть некая эмпирия второго шага: представить
наглядно мы ее не можем, но что-то сделалось, и тогда это - истина. И это
нужно понять, это - основное. Словечко "сделалось" ведет нас, с одной
стороны, к интуиции (т.е. к тому же "я", потому что "я" как раз и есть
символ состояния сознания, когда о мире говорится, что в нем что-то есть по
закону), а с другой стороны, в этом зазоре, на эмпирическом уровне, уже есть
восприятие: мир можно воспринять - в том числе и я случился в этом мире. А
если я в нем случился и удостоверился в этом, то мир для меня познаваем,
т.е. обладает интеллигибельностью (хотя я знаю, что Бог мог создать мир, в
котором гора не всегда сходится с долиной, и сумма углов треугольника не
равна двум прямым углам). А если есть восприятие - и здесь Декарт впервые
формулирует гениальный эмпирический принцип, - занимайтесь только
восприятием. То есть достаточно заниматься восприятием, и только им, - тем,
что мы можем воспринять. А что - не можем, о том нечего и гадать, ставить
себя на место Бога, смотреть вперед и с места Бога угадывать план творения.
Первоакт в принципе неопределим. Таким образом, мы закрепили понимание того,
что я называю участием "я" в метафизическом апостериори. Апостериори, но
метафизическое.
этом), в философии появляется различение логических истин, которые
необходимы, и истин факта, которые всегда случайны. В этом смысле физический
закон - в той мере, в какой он зависит от эмпирии, содержит в себе истины
факта, - содержит какой-то случайный материал. Декарт же, в отличие от
Лейбница, считает несколько иначе (но в каком-то очень сложном умозрительном
смысле). По Декарту, необходимыми являются только истины факта. В дальнейшем
философам приходилось считаться с этим обстоятельством - в том числе и тем,
которые утверждали, что есть логическая необходимость и нет никакой
эмпирической необходимости. Таким философом, например, был Витгенштейн.
Признание того, что в действительном смысле реальны и необходимы только
истины факта, он закрепил в своей знаменитой проблеме молчания. Скажем, есть
трансцендентальная этика, и ее нельзя выразить. То, что мы выражаем, уже не
этика. Но дело в том, что то, о чем молчишь, существует более необходимо и
достоверно, нежели то, о чем говоришь, - иначе для Витгенштейна не
существовало бы проблемы молчания.
непонятного, непроницаемого элемента мысли, ввести которое я еще не имел
возможности. Представим себе, что мы пришли в движение - двинулись вместе с
Богом, т.е. стали причастны в "новом творении" к какому-то первоакту, к
первоактивности. И так же, как и Он, мы пока еще ничего не можем высказать,
потому что Бог вообще ничего не может высказать по одной простой причине:
чтобы Bii-сказать что-то, Он ведь должен был бы отличить себя от себя
самого.
одновременно и вверх, и вниз. С одной стороны - в непрерывный континуум
сознания, туда, где "врожденные идеи", где действует максимально мощная
интеллектуальная способность, охватывающая в одно мгновение (не нуждаясь во
времени) все точки наблюдаемого пространства. Назовем это "верхом" или
топосом законов, топосом, в котором появится закон. И с другой стороны,
двинулись вниз, под эмпирию или под то, что станет эмпирией в этом топосе.
До движения эмпирии нет, а после начала движения та эмпирия, которая есть,
будет, как я показывал, чистой, т.е. не будет содержать в себе еще каких-то
наблюдающих и чувствующих гомункулусов, "ощущений" и т.п. Но это будет не
просто эмпирда: шаг движения одновременно ведет (условно) и в идеальный
континуум, в котором Божественный разум, и под эмпирию (или что станет лишь
эмпирией и вопросом наблюдения). И отделить одно от другого, ухватить
раздельно обе части этого шага невозможно: это один шаг, неделимый,
направленный сразу и вверх, и вниз.
странную фразу Декарта. Декарт говорит о памяти - знакомый вам сюжет. (При
этом я возьму не плеядовский текст, а перевод того времени с латыни на
французский, это письмо к Арно от 29 июля 1648 г.; перевод старофранцузский
предпочтительнее, потому что он сохранил оттенки движения декартовской
мысли, которые отражаются в странностях фразы, а современный французский
подчищен, и оттенки смысла, на мой взгляд, потерялись, хотя он и более
элегантен.) Фраза звучит так: "Для воспоминания годятся не всякие следы
того, что запоминается или потом вспоминается, не те, которые оставлены на
"доске" нашего мозга, но только те, относительно которых ум имеет
возможность узнать, что они - следы нового события, которое раньше не
происходило, и что они не всегда в нас были. И это узнавание есть акт, для
которого человек в самом начале (т.е. при первовосприятии запоминаемого. -
М.М.) должен воспользоваться чистым концепированием (conception pure)".
Потому что "в предмете не может быть никаких телесных следов новизны этого
предмета". То есть мы не можем в себе, на нашей tabula rasa иметь следы
новизны предмета. Например, я впервые вижу этот микрофон. Чем он отличается
от того, который я не видел или увижу только через десять лет? Ничем.
Вслушайтесь в эту гениальную фразу Декарта: "В предмете не может быть
никаких телесных следов (les vestiges corporels) новизны". Вот когда-то
впервые в мире моего сознания и опыта случился микрофон, и я запомнил это и
знаю, что в мире есть микрофоны. Простите, но что при этом произошло? Для
узнавания новизны, говорил Декарт, должно произойти чистое концепирование,
так как в самом предмете никаких материальных следов новизны нет, и
воспринять эту новизну я бы мог лишь в том случае, если было некое
предпонимание в "чистом концепте". Иначе говоря, "под эмпирию", под то, что
смогло стать эмпирическим фактом случания микрофона в поле моего зрения,
влезло нечто, что одновременно проникло и в "топос", т.е. в непрерывным
образом построенное сознание, в некоторый абстрактный континуум сознания, в
котором, повторяю, есть (или обеспечивается) длительность врожденных идей и
где действует мощный (или сверхмощный) гипотетический Божественный
интеллект. И мы не можем разделить это. Это нечто - один шаг, сразу вверх и
вниз. Значит, под эмпирией понимается не просто случайная эмпирия, а эмпирия
именно этого мира (который случился в первоакте). Какого мира, мира чего?
Назовем теперь это неделимое нечто: атом, единица ума. Мир атома, потому
что, во-первых, мы не можем разделить этот шаг "вверх" и "вниз", и,
во-вторых, мы его не видим вследствие бесконечной малости. Слово "малость" в
античной философии как раз и употреблялось в первую очередь в смысле
недоступности ее нашему взгляду, а отнюдь не в смысле малости физических
размеров наглядно представляемого тела. Атом неделим, представляет собой
сверхчувственный неделимый интервал. Мы не можем, вставив что-то еще или
добавив вовнутрь различение, разорвать этот шаг - единицу ума, которая
расположена и вверху, и внизу. Кстати, и эмпирические вещи внутри этого
расположения получили определенность.
всякие наглядные представления его малости, то тогда поймем, почему,
например, Демокрит мог сказать, что бывают атомы размером с целый мир.
Никакой другой интерпретации, кроме той, которую я пытаюсь сейчас
осуществить, это не поддается. В частности, это нельзя уяснить и на основе
того представления, что атомная теория возникла в античной философии как
некое предвосхищение позднейшей физической гипотезы о существовании
дискретных материальных частиц, невидимых в силу их физической малости. Но
каким же образом тогда может быть такой атом, в котором есть свои деревья,
реки и т.д. - целый мир? Может, поскольку мы видим и различаем предметы, но
не видим мира, т.е. самой различенности. Мы видим не атом, порождающий
различия, мы видим предметы, которые нам "показывает" этот атом и которые
впервые в нем получают эмпирическую определенность так же, как получил свою
определенность верхний топос законов. Для нас в нашем видении важна "средняя
пропорциональная" двух "рацио"; из него или в нем мы и видим определенно
"верхнее" и "нижнее", идущее "вперед" (плюс) или идущее "назад" (минус).
Атомарность нашего видения означает предельную различенность (или
"индивидуальность"). Так сказать, атом различия. И в этом смысле атом,
конечно, может быть размером с целый мир. Эмпирически, например, это может
быть эквивалентно атомизации духовных актов (очень интересно это
проскальзывает у Св.Иоанна: "Еще один малый миг - и меня не будет, другой
малый миг - и вы меня снова увидите"). Стоит обратить внимание также и на
то, что эта проблема индивидуальности нашла выражение в квантовой механике:
квантовое число является символом именно индивидуальности атомного явления.
направление - к идеальным объектам, которые предполагают понятие
бесконечности. И второе направление - к чистому воображению. Теперь мы можем
дополнить это соображение следующим: для того чтобы было воображение и
работа мысли, должна установиться атомарная структура ума или должны быть
выделены "единицы ума", в которых и будет производиться вся работа. То, что
получается в результате работы единиц ума, Декарт называл измерениями
(размерностями). В 14-ми 15-м правилах для руководства ума, которые кажутся
просто чудовищными и головокружительными (когда начинаешь их понимать,
начинает кружиться голова, как от заглядывания в притягивающую тебя
пропасть), Декарт говорит о единице измерения как о всеобщем свойстве или
"натуре" (а натура, если вы помните, это "простое естество": прямая, число и
т.д.). Он пишет: "Единица измерения есть то всеобщее свойство... к которому
должны быть приобщены все вещи, сравнимые между собой"31. И здесь же он
утверждает, что измерений может быть бесконечное число. Если я, например,
рассматриваю движущееся тело с точки зрения его скорости, то "скорость" есть
его измерение, и все ответы, которые я получу, будут относиться только к
ней. Или, чтобы определить треугольник, нам нужны три измерения - две
стороны и угол (т.е. соприкасание, сечение сторон) - или три "элемента", и
тогда будет определена двухмерная фигура. Следовательно, "элемент" или
Контровский Владимир
Сертаков Виталий
Мурич Виктор
Никитин Юрий
Сертаков Виталий
Никитин Юрий