Леной по Кутузовскому проспекту; худшая часть жизни его кончилась, он уверен
был, в тот день, когда Лена пришла в цех. Зачем вспоминать о старом? Он
писал из Ташкента о нравах базара, о детях в халатиках и тюбетейках, о
древних, уходящих под землю банях, о мангалах и сочащихся шашлыках, о том,
что ему двадцать девять дет, а жизнь потекла вспять.
ненаписанное и отвечала: "Тебе плохо в этом городе, Саша, ты чем-то
взволнован..."
Получил ответ. Лена просила его не тревожить себя местами, с которыми что-то
связано, не наводить себя на плохие мысли.
которые, отбросив каменный топор, создали атомистическую теорию. Изначальная
мудрость.
регулировке происходило что-то непонятное. А Мишель отстукал странную
телеграмму: "Якорь поднят, вымпел алый плещет на флагштоке".
его пополнело, лоб при раздумье рассекался умной морщиной, у магазинов его
уже не окликали. Пил он умеренно, но слухи о его пьянстве ширились и
ширились. Общежитие -- десять трехкомнатных квартир в институтском доме; в
каждую квартиру вселяли столько, сколько туда влезало. Мишель хорошо ладил с
соседями, но те вскоре переженились, в квартиру нагрянули молодые
специалисты, подобрались они один к одному, умно трещали о цивилизации, до
хрипоты спорили о физиках и лириках, выбили себе максимальные оклады. Мишеля
они презирали, брезговали им, кричали на всех этажах, что не для того
кончали они вуз, чтоб терпеть рядом с собою наглеца и хама. В полном составе
пошли к Баянникову, чтоб тот выселил отъявленного проходимца, позорящего
звание советского инженера.
недолюбливал его заместитель по кадрам и режиму, ненавидел даже --
неизвестно за что. Кое-кто утверждал, что в истоках ненависти -- общие
татарские корни обоих, но более осведомленные припоминали событие пятилетней
давности: Мишель в те времена был начальником бюро технической информации,
обязанности свои понимал слишком широко и на каком-то совещании о Баянникове
отозвался так: наш подручный.
комиссию по проверке морального облика Стригункова и всячески содействовал
ей. Но комиссия, ко всеобщему удивлению, полностью оправдала Мишеля, а
специалистам пригрозила.
стол Баянникова завизированное Немировичем заявление об уходе. Виктор
Антонович вонзил в Стригункова свои окуляры. Трудно что-либо прочесть --
глаза опущены, лицо мертвое, неподвижное... Но на долю секунды из-под век
сквозь ресницы мелькнул торжествующий огонь радости, мелькнул и сразу погас,
Мишель покинул кабинет, а Виктор Антонович все протирал окуляры да двигал
недоуменно своими как бы обожженными бровями. Он знал, что когда-нибудь
Стригунков уволится, вернее, его уволят. Виктор Антонович умел угадывать
судьбы людей, почти точно определял он, будет ли инженер связывать свою
жизнь с институтом, доволен ли будет рабочий порядками на заводе.
Стригунковым. Впереди еще две недели, что-то будет! Неизвестно, как
посмотрит на заявление Труфанов, какой цепью прикует должника.
прочел... Произнес гневно:
Прекраснодушие -- оно у меня есть -- в данном случае применено не будет. Я
дам знать охране...
угрюмого, с бутербродами в пакетике. Он курил только в обеденный перерыв, в
столовую не ходил, анекдотов не рассказывал, вообще ничего не говорил.
книжку, пересек улицу, стал напротив института и исполнил бешеный танец,
грозил всему корпусу кулаком, бесчинствовал, выкрикивал неразумные
проклятия... Больше его никто не видел, уехал ли куда он, не уехал -- не
знали. Был человек -- и нету его.
работе в костюме, предназначенном для Станфордского университета. Думали,
что он поносит его до аванса и снимет. Но и двадцать второго, после аванса,
он пришел в нем. Так и ходил теперь на работу, стилем одежды не отличаясь от
десятков молодых инженеров. Пока Петров разъезжал по геологам, бригадиром
назначили Сорина. У него Дундаш не клянчил по утрам ключ от сейфа. Пить он,
видимо, не перестал, но никто не видел его сидящим в "Чайке" или призывно
стоящим у входа в магазин на Песчаной. Он учился на третьем курсе заочного,
переселился к молодым специалистам -- на пустующую койку Стригункова. Часто
наезжал в знакомый пригород, чинил телевизоры и приемники, у него водились
деньги, он не скрывал, что держит их в сберкассе.
об этом от Сорина и пригляделся к преображенному Дундашу.
не подходило и прозвище, он на него не откликался. Бешено учился: писал
контрольные, читал по-английски. На собрании по итогам месяца поразил всех
сдержанной страстностью выступления.
момент? Не ошибись...
станфордский пиджак.
как инструкцию по настройке. Некоторые статьи повергали его в тихое
раздумье. "Приму" не курил, перешел на "Казбек". Познакомился с
парикмахером, стригся только у него, под Жерара Филипа, прическа занизила
высокий лоб, получилось выразительно и скромно: решительный по-современному
молодой человек, знающий цену словам и поступкам, такого не проведешь на
мякине. Охотно давал деньги в долг, не требуя быстрого возврата, доволен
был, когда у него просили их, и доволен был, залезая за ними в карман.
отверткой и произнесет нечто выдающееся. Петров как-то присмирел, притаился,
боялся чего-то, а чего боялся -- не знал. Потом присмотрелся, прислушался и
огорошено присвистнул: Дундаш охмурял Степана Сергеича, вился вокруг него,
дублировал все призывы диспетчера, побывал и в гостях у него. "Да мы с ним
земляки почти..." -- такое объяснение выдавил из себя Дундаш. Поверить ему
мог только мальчишка Крамарев, уже начинавший подражать Дундашу. А Петрову
вспоминался давний разговор, совет регулировщику Фомину "организоваться в
общественном смысле".
радовало директора: значит, работают на славу!
кое-что из старых приборов и три новеньких радиометра. Выставку посетили
представители министерств, безжалостные пояснения давал референт из другого
министерства. Труфанов ушам своим не поверил, когда все его приборы
отметились наилучше. Референт начал с заупокойной, предательски точно
заявив, что представленные радиометры -- будущее НИИ, а не его настоящее,
потому что НИИ только недавно вышел из прорыва. Прорыв как-то забылся, когда
слушали аннотации на радиометры. Безжалостный референт прочел выдержку из
черт знает откуда полученного отчета: "Сравнение показывает абсолютную
надежность русской аппаратуры и оригинальность ее конструкторов. С полной
очевидностью следует признать, что они все могут делать не хуже нас, а при
соответствующей гибкости и быстрее, что необходимо учесть комиссии..."
заводских -- Чернова и Сорина.
заявит о своих заслугах, пожалуется на несправедливость.
дней. Не канючил, не требовал нагло-подобострастно, говорил веско и кратко,
уважая себя и директора.
сейфе лежали три убийственных документа из вытрезвителей столицы, последний
датирован ноябрем прошлого года. Их Труфанов никому не показывал,
предполагал, что может возникнуть необходимость немедленного увольнения
Фомина -- и тогда документики заставят завком не либеральничать. Ну, а
поскольку регулировщик Фомин производству нужен, то зачем его травмировать,
зачем вызывать.
документа и закрыл сейф на все три поворота ключа. Фомин сделал шаг назад и
скрылся...
военная привычка одергивать, как китель, халат, посадка его за столом,
прямая, как на лекции. Анатолий Васильевич стискивал зубы, напрягал себя --
чтоб не разораться на совещании. Вспоминал разговор с Тамариным: не лучше ли
было бы придушить в зародыше нововведения? Убеждал, успокаивал себя, что без