подходит к своему вопросу с другой стороны.
размышляет. Во всяком случае, в одиночестве. Только в чьем-нибудь
обществе. Да и тогда главным образом о том, как бы от этого общества
избавиться. Тогда зачем же она пристрастилась к роскоши? Неужто она
показалась ей убежищем, где можно скрыться от людей? Ото всех? Разумеется,
исключая одного.
потому он ей и не наскучивал. За него договаривало молчание. Простого, без
выкрутасов, сложения, ни себя не загонял, ни других не калечил. По ее
представлению, главным врагом человека была впечатлительность. Со своей
она справиться не могла. Куда уж тут с двумя. Да еще если одна-чужая. Ах,
зачем ей нужно это что-то в ней, что ощущает человеческую неприязнь. И
разве только это и называется впечатлительностью?
доброжелательности? Неспособностью насытиться? Если, однако, только и
ощутит это тот, кто приблизится к другим, не желая страдать, тогда, может,
достаточно скрыться с глаз людских, но как в таком случае жить? И разве,
если скроешься с глаз, скроешься и из мыслей других? И не было ли это
концом света?
неприязни к себе?
выпрашивает ответ Чатковский.
для нее? Тот, кто вдохнул в нее танец? Так это он ее покорил. Свет злых
взглядов, враждебных мыслей, горьких слов.
хотела бы забыть. Свет этот тоже отвращает ее от ее молодости. Если бы
свет просто не любил ее, а он любил досаждать ей. Он не мог забыть. Причем
таких будничных вещей.
она носила фамилию Фриш, украла у лавочницы апельсин.
Навязать себя свету, покорить его? Слова эти так же далеки от правды, как
и она сейчас от ответа. Она понимает себя, но не всегда. Смотрит на
Чатковского. Тот опять скажет себе-раз и навсегда, - что она глупа. А
может, она танцует, стараясь перечеркнуть память людей. Тогда бы танец ее
назывался: позабудьте, пожалуйста, что я такое! Она медленно стягивает
меховую накидку с плеч. Они некрасивы. Встает. Мысль ее вот-вот облечется
в слова. Она уверена в ней, но не в своих словах. "Может, для того я
танцую, - репетирует она про себя, - чтобы свет ни в чем меня не попрекал.
Чтобы на то время, .пока я танцую, он забывал, что во мне есть плохого.
Так нередко рождается искусство".
лексиконом. Она все обращает в шутку. - Но могу потанцевать с вами.
двое уединялись, это выводило ее из себя, и она их разводила. Проносилась
по всем комнатам, всюду совала нос под каким-нибудь предлогом. Могло
показаться, что она пришла с дюжиной сумочек, так как одна, пожалуй, не
успевала бы так часто теряться.
Зайончковская и Говорек.
когда она кончит обшаривать кресло, Кристина то и дело выпрямлялась, чтобы
их успокоить. -Минутку, сейчас вы займете свои места. Я уже покидаю вас,
мои золотые. - Затем, скорее возбужденно, чем шутливо. - А вы помните, -
спрашивала, - как вы сидели?
игрушку, в какую-то детскую игру, когда надо сложить что-то по
прилагаемому образцу. Переплетала им ноги.
повернуться лицом друг к другу, крестя им лбы. - Ну, спокойной ночи!
первому же встречному. Ей казалось, что она чудно веселится.
словами задержал ее подле себя Костопольский. - И так каждую ночь?
истолковывала как намек эротического свойства, а выпив несколько рюмок,
она уже вообще ничего не соображала.
что слышала, как ей казалось, саму соль.
слегка омрачалось сознанием, что время не позволит ему это удовольствие
приумножить. - Я ведь серьезно!
только рот. Горло ее душил уже не смех, а тревожившее ее возбуждение,
которое всякий раз мешало ей искренне отдаваться развлечению, - так боль в
сердце может отогнать сон.
заговаривал со всеми, кому было весело.
которому он не помешал созреть в себе, воспрещало разрастаться зернышкам
радости, которые он хватал. Его занимал отъезд, все, с ним связанное, было
не просто. За годы своей политической карьеры он накопил кучу денег. Он
боялся попасться, переводя их за границу. Ни один способ не казался ему
безоговорочно верным. А тут еще надо было спешить.
серьезная вещь!
Кристины Костопольский. И тотчас же вспомнил-этим он, кстати, постоянно
утешал себя, - что будет приезжать. Как только обоснуется, устроится,
разок-другой как-нибудь приедет в Варшаву, просто так. Не сразу! Но
надежда на это не отметала и некоторых сомнений. Как люди, самые близкие,
расценят его отъезд из страны? А если посчитают это бегством? Тогда
произойдет разрыв- Костопольский нахмурился.
ваша политика.
ее уколами. Отец схватил одного из них за руку и попросил: "Дайте ей
спокойно умереть".
так ли, и согласился, что так оно и есть. - Я был у власти во времена,
когда о молодых не говорили. Мы сами ими были. А вы-детьми. Так что не
могу привыкнуть к тому, что надо вас бояться.
любила слышать в ответ, что да.
вас.
перешла на крик. - Мы знаем, что лучше вас разбираемся, что такое
государство. И государство в нас разберется.
жизни он произносил это слово. Заклинал им. Что оно для него сегодня?
Опять слово, написанное на бумаге, линия, идущая вниз, указывая путь к
упадку. Мог бы он к давней своей страсти вернуться? Власти ему не было
жаль. Минута, когда он ее утратил, оставалась для него по-прежнему
горькой, он чувствовал ее вкус, просчитался,, вот и все. В собственной
судьбе он вычеркнул бы сам факт отставки, но не старался бы ничего
вернуть. Он уже не верил. По тысяче причин родина его не устраивала. Он
пробовал защитить ее от себя. Ему даже удавалось поддержать в себе веру,
но всякий раз только в одном каком-нибудь пункте. Оставались другие. Он
обращался к ним.
он, - великое ничто".
коллег назвал меня Кассандрой. Кассандра прощала детям, пугала вождей.
престола в пользу малолетнего сына, страна, оказавшись над пропастью, на
помощь зовет молодых! - подумал он.
Орловский Гай Юлий
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Русанов Владислав
Посняков Андрей
Фазиль Искандер