тому назад этой эпидемией была охвачена торговля полотном и галантереей.
Первичные симптомы выразились в неумеренной любви к зеркальному стеклуй
страсти к газовому освещению и позолоте. Болезнь постепенно развивалась,
приняв в конце концов поистине устрашающий размах. Рушились тихие,
запыленные лавчонки, разбросанные там и сям по всему городу; вместо них
возводились просторные здания с лепным фронтоном и золотыми буквами на
вывеске; полы застилались турецкими коврами; под карнизы подводились тяжелые
колонны; двери обращались в окна; в окнах, ранее составленных из дюжины
мелких стекол, теперь сияло одно, а где был один приказчик, теперь стояла
дюжина их. Неизвестно, до чего бы додумались еще, но тут, к счастью,
обнаружилось, что уполномоченные по делам о несостоятельности в таких
случаях обладают не меньшей властью, чем уполномоченные по делам об
умалишенных, в что строгое уединение плюс деликатнейшее обследование подчас
творят чудеса. Болезнь пошла на убыль; наконец, вовсе исчезла. Наступило
года два относительного покоя. Как вдруг она разразилась вновь, на этот раз
среди аптекарей! К прежним симптомам присоединились новые - в том числе
непреодолимое стремление помещать королевский герб над входной дверью,
страсть к красному дереву, политуре и дорогостоящим пробковым коврам. Затем
болезнь перекинулась к чулочникам, которые стали с какой-то отчаянной
беспечностью ломать витрины своих лавок. И снова безумие, казалось,
улеглось, и люди начали уже поздравлять друг друга с полным избавлением от
него, как оно вспыхнуло внезапно и с удесятеренной силой среди содержателей
портерных и владельцев винных погребов. С этой минуты болезнь начинает
распространяться с неслыханной дотоле быстротой, развернув всю цепь
перечисленных нами симптомов; зараза проникла во все концы города, разрушила
все старые пивные и возвела на каждом перекрестке великолепные дворцы с
каменной балюстрадой, отделкой из палисандрового дерева, гигантскими
люстрами и светящимися часами.
наиболее ничтожных из них соблюдается строжайшее разграничение отдельных
отраслей торговли. Великолепная надпись на матовом стекле, вделанном в одну
из дверей, гласит: "в контору", другая - "отдел бутылок", третья - "оптовый
отдел", четвертая - "винная галерея", и так далее и так далее; после этого
невольно ожидаешь встретить специальный "звонок для бренди" или "вход для
виски". Много изощряются также в сочинении соблазнительных наименований для
различных сортов джина, так что пьющая публика, созерцая эти названия,
огромными буквами начертанные над огромными же цифрами, пребывает в приятной
нерешительности, не зная, что выбрать - "Сливки Долины" или
"Непревзойденный", "Бери, не ошибешься!" или "Мешай, не мешкай!", "Держись,
дружище!", или "Бархатный джин", или "Поддай жару!", или десяток других, не
менее заманчивых и целительных напитков. Заведения эти вообще-то попадаются
едва ли не на каждой улице, но великолепнее всего они и особенно много их
там, где больше всего грязи и нищеты. Так, вблизи Друри-лейн, в Холборне,
Сент-Джайлсе, возле Ковент-Гардена и Клер-Маркет расположены наиболее
роскошные питейные дома. Ибо возле этих главных проспектов нашей
благословенной столицы больше грязи, убожества и нищеты, чем во всякой
другой ее части.
его завсегдатаев - в назидание тем из наших читателей, кто не имел случая
лично наблюдать подобные сцены. В надежде набрести на нужный нам питейный
дом возьмем курс на Друри-лейн, пробираясь узкими улочками и дворами, что
отделяют Друри-лейн от Оксфорд-стрит, мимо того прославленного квартала,
примыкающего к пивоварне в самом конце Тоттенхем-Корт-роуд и известного
посвященным под названием "Воронье гнездо"*.
вообразить себе всю грязь и нищету, которые царят в ней. Убогие домики, где
выбитые окна заделаны тряпьем и бумагой и где в каждой комнате ютится по
целому семейству, а подчас и по два и по три даже: в подвале - мастера,
изготовляющие сласти и засахаренные фрукты, в передних комнатах - цирюльники
и торговцы копченой селедкой, в задних - сапожники; торговец певчими птицами
на втором этаже, три семейства на третьем и лютый голод на чердаке; в
коридоре ирландцы, в столовой - музыкант, на кухне - поденщица и пятеро ее
голодных детей. Грязь всюду: перед самым домом - сточная канава, позади -
выгребная яма, в окнах сушится белье, из окон льются помои; девочки
четырнадцати - пятнадцати лет бродят босиком и нечесаные в каких-то белых
салопах, надетых чуть ли не на голое тело; тут же мальчики всевозможных
возрастов в куртках всевозможных размеров или вовсе без оных; мужчины и
женщины, одетые кто во что горазд, но все без исключения грязно и убого; все
это слоняется, бранится, пьет, курит, ссорится, дерется и сквернословит.
кругом! Из ярко освещенного кабака, что стоит на развилке двух улиц,
доносится гул множества голосов; пестрый домик с диковинным орнаментом на
фасаде, светящийся циферблат часов, зеркальные стекла в окнах и лепные
розанчики вокруг них, обилие щедро позолоченных газовых рожков производят
впечатление воистину ослепительное после мрака и грязи, только что нас
окружавших. Внутри кабака еще наряднее. Поперек комнаты тянется стойка
полированного красного дерева с изящной резьбой, а по бокам ее, отгороженные
легкими медными перилами, выстроились в ряд огромные зеленые с позолотой
бочки, на каждой из которых красуется надпись: "Старый Том, 549", "Молодой
Том, 360", "Самсон, 1421", где цифры, надо полагать, означают количество
галлонов в бочонке. По ту сторону стойки - просторная, высокая зала, где
такие же в высшей степени заманчивые сосуды можно видеть и внизу и на хорах.
На самой стойке помимо обычной батареи бутылок стоят две-три корзинки с
печеньем и пирожными, предусмотрительно закрытые плетеными крышками - на
случай незаконных посягательств. За стойкой две эффектно разодетые девицы с
тяжелыми бусами на шее разливают вино и "смеси". Им помогает плотный, с
грубыми чертами лица человек в меховой шапке, которую он лихо заламывает
набекрень, чтобы все видели, во-первых, какой он дошлый малый и, во-вторых,
какие у него великолепные рыжие бакенбарды. Надо полагать, что он и есть
хозяин заведения.
немного робеют перед буфетчицами, перед их прическами и неприступными
лицами. Свою порцию мятного джина они принимают со всею почтительностью и
даже просьбу дать им "заодно уж какое-нибудь там печеньице помягче" решаются
изложить лишь после вступительных словечек, вроде: "Будьте такие добренькие,
сударыня". С изумлением глядят они на развязного молодого человека в
коричневом сюртуке со светлыми пуговицами, который привел с собой двух
приятелей и самой непринужденной походкой, словно всю жизнь прожил среди
зеленого с позолотой орнамента, направляется к стойке, с удивительным
хладнокровием подмигивает одной из барышень и совсем по-хозяйски заказывает
"шкалик и три стакана покрепче".
и старательно глядит в сторону, чтобы показать, что его подмигивание не
возымело на нее ни малейшего действия.
смягчаясь, и протягивает ему сдачу.
каких я знавал, были прехорошенькие.
случаях, круто отвернувшись от любезника, обращается к новой посетительнице
- особе в шляпке с поблекшими перьями, которая во избежание недоразумений с
места в карьер объявляет, что платит "этот вон джентльмен", кивнув на своего
спутника, и заказывает "стакан портвейна и кусок сахара".
третьим шкаликом и уже пускают слезу, а так как расположившаяся рядом
компания уютных толстушек тоже успела проглотить свою порцию сиропа с ромом,
то они все вместе начинают дружно плакаться на жизнь, которая становится
труднее с каждым днем; дело доходит до того, наконец, что одна из толстушек
соглашается поставить всем по стаканчику, беспечно замечая при этом, что
"слезами горю не поможешь, а хороших людей днем с огнем не сыщешь, вот я и
говорю - пользуйся, пока не поздно, верно?". Справедливость этого изречения
особенно поражает тех, кому не приходится платить.
начинает редеть; остается несколько бездомных бродяг - озябшие, несчастные
существа, больные и истощенные до последней степени. Ирландцы-рабочие,
расположившиеся в дальнем углу и вот уже битый час занятые тем, что
попеременно то жарко пожимают друг другу руки, то чуть ли не убивают друг
друга, внезапно доходят до совершенной уже ярости в своих спорах; и когда
один из них слишком уж энергично старается примирить стороны, остальные
валят его на пол и начинают изо всех сил дубасить. Человек в меховой шапке и
его подручный выбегают из-за стойки. Хаос полнейший: хлопает дверь, и часть
ирландцев оказывается по ту сторону ее, на улице, остальные внутри;
подручный хозяина лежит, избитый, среди бочонков; хозяин лупит всех почем
зря, и все лупят хозяина почем зря; буфетчицы визжат; появляется полиция;
все смешалось: руки, ноги, полицейские дубинки, обрывки одежды, крики,
извивающиеся тела. Кое-кого отводят в участок, остальные плетутся к себе
домой бить жен, чтобы не скулили, и награждать ребятишек пинками, чтоб не
смели быть голодными.
затем, что скованы размерами очерка, но также из боязни произвести слишком
уж гнетущее и отталкивающее впечатление. Ибо и господа читатели, как бы
доброжелательны они ни были, и любезные дамы, при всем своем милосердии,
непременно отвернулись бы от картины, изображающей отупевших от пьянства
мужчин и несчастных, опустившихся, раздавленных жизнью женщин, которые
вместе и поставляют в основном армию завсегдатаев описанных нами притонов;
упиваясь сознанием своей нравственной чистоты, дамы и господа забывают о
том, какая бедность обступила этих несчастных, какие искушения подстерегают
их на каждом шагу. Пьянство - бич Англии, но еще более страшный бич -
Максимов Альберт
Маркелов Олег
Прозоров Александр
Каргалов Вадим
Прозоров Александр