Голливудских Бульваров -- А в это время несдающийся Саймон продолжает клеить
девушек -- "Поехали все ко мне..."
пронзительно глядя своими большими глазами, как призрак, каким-то образом он
вычислил что мы будем именно в этом кабаке (в нескольких кварталах), от него
не скроешься, "Ах вот вы где, а у нас чтения закончились, мы все едем на
большую вечеринку, чем вы тут занимаетесь?" и позади него стоит ни кто иной
как Лазарус --
вида особнячке, где есть обшитая деревом библиотека с пианино и легкими
стульями, большая комната с подсвечниками и ароматическими маслами, камин
облицованный кремовым мрамором, подставка для дров чистейшей меди, громадная
пуншевая чаша и бумажные стаканчики на столе -- И во всей этой крикливой
суматохе всех коктейлевых вечеринок Лазарус, полностью погруженный в себя,
разглядывает в библиотеке масляный портрет четырнадцатилетней девочки и
спрашивает изящных гомиков пасущихся около него, "Кто это, где она? Могу я с
ней встретиться?"
и т.п. которые достает из кармана пальто -- я мечусь от Иветты к Дэвиду к
другой девушке и опять к Иветте, потом опять появляется Пенни, в
сопровождении художника Левескье, и вечеринка становится еще шумней -- я
даже немного поболтал с поэтом Рэндэллом, на всякие нью-йоркские темы -- в
конце концов я опоражниваю пуншевую чашу в свой стакан, грандиозная задача
-- Лазарус поражает меня также тем как классно он умудряется протекать
сквозь эту ночь, стоит обернуться и тут же видишь его, с выпивкой в руке,
улыбающегося, но он не пьян и не говорит ни слова --
потолку, будто слова сталкиваются и грохочут там, и если закрыть глаза и
вслушаться то услышишь "уоррх уоорх хлоп", и каждый пытается переговорить
общий фон, рискуя что слова скоро станут совсем неразличимыми, в конце
концов становится даже еще громче, выпивки становится все больше и больше,
закуска уничтожена, пунш растекается по жадным болтливым языкам, и в конце
концов все перерастает в один сплошной праздник крика, и как всегда бывает
хозяин начинает беспокоиться о соседях и последний час проводится им в
вежливых попытках загасить вечеринку -- И как всегда остается несколько
громких припозднившихся гостей, т.е. нас -- последние гости обычно мягко
выставляются вон -- в моем случае, я иду к пуншевой чаше чтобы опрокинуть ее
в свой стакан, но лучший друг хозяина мягко вынимает чашу из моей руки,
говоря "Она уже пустая -- к тому же вечеринка закончилась" -- и в последней
ужасной картине представления вы видите богемного художника набивающего
карманы бесплатными сигаретами которые были щедро выставлены в открытых
коробках тикового дерева -- Это делает Левескье, с порочным взглядом искоса,
художник без гроша в кармане, безумец, его голова острижена почти наголо, и
покрыта ссадинами и ушибами там где он приложился ею падая пьяным прошлой
ночью -- И все же лучший художник в Сан-Франциско --
вываливаемся галдя, пьяная поющая толпа состоящая из: Рафаэля, меня, Ирвина,
Саймона, Лазаруса, Дэвида Д`Анжели, художника Левескье. Ночь только
начинается.
93
нам и начинает болтать и махать руками в воздухе -- Некоторые из нас тоже
садятся скрестив ноги -- То что он говорит длинно и полно пьяного торжества,
мы все пьяны, но в его словах чисто рафаэлевский трепещуще-чистый восторг,
но тут появляются копы, подгоняют патрульную машину. Я встаю и говорю
"Пойдемте, мы слишком шумим" и все идут вслед за мной, но копы подходят к
нам и хотят знать кто мы такие.
соседей".
разглядели большого бородатого Авраама Ирвина и обходительного приличного
Дэвида и безумного величавого художника, а потом они еще видят и Лазаруса с
Саймоном и решают что в участке будет слишком много народа, и уж точно так
оно и было бы -- я хотел бы научить моих бхикку избегать властей, так
написано в Дао-Де-Дзин, другого пути нет -- Есть лишь прямой путь, прямо
сквозь --
запрыгиваем в-восьмером в автобус и пьем на задних сиденьях, выходим, идем
улицами прямо посередине и громко горланим длинные бесконечные беседы --
Забираемся в гору по длинной дорожке и залезаем на вершину на поросшую
травой площадку обозрения над огнями Фриско -- Садимся на траву и пьем вино
-- Разговаривая -- Затем вверх, домой, дом с двориком, большой hi-fi
электромагнитный о-го-го здоровенный проигрыватель и они ставят на полную
громкость органные мессы -- художник Левескье падает и ему кажется что
Саймон ударил его, он идет к нам плача об этом, я тоже начинаю плакать
потому что Саймон мог кого-то ударить, все заполняется этой пьяной
сентиментальностью, в конце концов Дэвид уходит -- Но ведь Лазарус "видел
это", видел как Левескье упал и ушибся, и на следующее утро оказывается что
никто никого не бил -- Немного дурацкий вечерок но наполненный ликованием
хотя конечно же это ликование пьяное.
не бил!"
мой брат который умер в 1926 году, он был прекрасным художником и
рисовальщиком в девять лет, а ты когда родился?" но теперь я понимаю что это
совсем другой человек -- и если это так то Карма промахнулась. Левескье
очень серьезный, у него большие голубые глаза, он всегда рад помочь и очень
скромный, но он может внезапно у тебя на глазах начать безумствовать,
пуститься на улице в сумасшедший пляс, пугающий меня. И еще иногда он
смеется "Мммм хи хи ха ха" и маячит у тебя за спиной...
денек, мы сидим и набрасываем всякие рисунки (я делаю зарисовку спящего
Рафаэля, Левескье говорит "О, вылитый Рафаэль!") -- Потом мы с Лазарусом
рисуем смешные привиденческие картинки. Хотелось бы мне опять их увидеть,
особенно причудливые очертания лазарусовских духов которые он рисует сияя
растерянной улыбкой... Затем, Боже мой, затем мы покупаем свиные отбивные,
скупаем пол-лавки, и мы с Рафаэлем разговариваем про Джеймса Дина перед
киноафишей. "Что за некрофилия!" восклицает он имея ввиду то как девушки
восторгаются умершим актером, но не тем кем он был на самом деле, на самом
же деле -- Мы жарим отбивные на кухне и уже темнеет. Мы прогуливаемся
недалеко, на ту же странную поросшую травой каменистую площадку на вершине
горы, и когда мы возвращаемся назад Рафаэль вышагивает в лунной ночи как
укурившийся опиумом китаец, натянув рукава на руки и повесив голову, так вот
он и топает, темный и причудливый, сутулящийся и печальноокий, он поднимает
глаза и оглядывает окрестности, он выглядит затерявшимся как маленький
Ричард Бартельмесс со старых лондонских картин изображающих курильщиков
опиума под светом уличных фонарей, он переходит из света фонаря во тьму и
опять в свет -- засунув руки в рукава угрюмый и сицилийский, Левескье
говорит мне "О я хотел бы написать картину с ним бредущим вот так вот."
прошедший день я делал неудачные попытки рисовать его чернилами --
настежь к прохладным звездам -- И засыпаю со своим крестом на шее.
94
цементные заводы, и чугунолитейные заводы и мастерские, мне охота пройтись и
показать им всякую всячину -- Сперва они начинают ныть но потом
заинтересовываются большими электромагнитами которые поднимают груды
прессованного металлолома и сваливают их в бункера, блямм, "одним поворотом
переключателя ток вырывается наружу, высвобождается сила и эта масса
падает", объясняю я им. "И масса эквивалентна энергии -- а масса плюс
энергия эквивалентны пустоте"
рот.
станции -- Мы проходим мимо раздевалки железнодорожников, и я даже захожу
проверить нет ли мне какой почты оставшейся с тех пор два года назад когда я
работал здесь тормозным кондуктором, и потом сваливаем чтобы встретиться с
Коди на Побережье -- в кафеюшнике -- Остаток пути мы проезжаем на автобусе
-- Рафаэль занимает заднее сиденье и начинает громко говорить, как настоящий
маньяк, он хочет, раз уже ему приспичило поговорить, то уж так чтоб его
слышал весь автобус -- А в это время Саймон размышляет над только что
купленным бананом, он хочет знать такие ли у нас большие как этот.
дальнейших изысканий, мне видно как он шевелит губами подсчитывая --
крутой подъем делая 40 миль в час чтобы внезапно развернуться, втиснуть
машину на обочину и выпрыгнуть из нее -- открыв дверь он высовывает свое
большое красное лицо проорав несколько фраз для нас чуваков, и одновременно
предупреждая этим встречных водителей --