Чтение 47–й страницы книги ~Лунная долина~

хотел.

- Я вас и не виню, миссис Роберте. Я знаю, что вы тут ни при чем. Ваш
муж был, видно, не в себе. У него много всяких неприятностей, и я, к
несчастью, попался ему под руку. Вот и все.

- Да, но...

Кочегар покачал головой.

- Я все это очень хорошо понимаю. Я и сам прежде частенько напивался
и тоже куролесил порядочно. Зря я подал на него жалобу. Но уж очень я в
ту минуту был обижен, вот и погорячился. Теперь-то я поостыл и жалею,
что не сдержался и затеял всю эту историю.

- Вы очень милый и добрый... - сказала Саксон и замялась, но потом
все же решилась высказать то, что ее тревожило: - ...Вы... вам теперь
неудобно оставаться у нас... раз его нет дома... Вы же понимаете...

- Ну конечно. Я сейчас переоденусь и уложусь, а к шести часам пришлю
лошадь за вещами. Вот ключ от кухонной двери.

Как он ни отказывался, она заставила его взять обратно уплаченные
вперед деньги. Он крепко и сердечно пожал ей на прощанье руку и взял
обещание, что в случае необходимости она непременно займет у него денег.

- Тут ничего плохого нет, - уверял он ее. - Я ведь женат, у меня два
мальчика. У одного из них легкие не в порядке, вот они и живут с матерью
в Аризоне, на свежем воздухе. Правление дороги устроило им проезд со
скидкой.

И когда он спускался с крыльца, она подивилась, что в этом злом и
жестоком мире нашелся такой добрый человек.

В этот вечер малыш Донэхью забросил ей газету, - в ней полстолбца бы-
ли посвящены Биллу. Читать было очень невесело. Газета отмечала тот
факт, что Билл предстал на суде весь в синяках, полученных, очевидно, в
какой-то другой драке. Он был изображен буяном, озорником и бездельни-
ком, который не должен состоять в союзе, ибо только позорит организован-
ных рабочих. Его нападение на кочегара - безобразное и ничем не вызван-
ное хулиганство, и если, возмущалась газета, бастующие возчики все на
него похожи, то единственная разумная мера - это разогнать весь союз и
выселить его членов из города. В заключение автор статьи жаловался на
излишнюю мягкость приговора. Преступника следовало закатать по крайней
мере на полгода. Приводились слова судьи, будто бы высказавшего сожале-
ние по поводу того, что он не мог посадить его на шесть месяцев, так как
тюрьмы переполнены по случаю многочисленных эксцессов, имевших место во
время последних забастовок.

В эту ночь Саксон, ледка в постели, впервые почувствовала свое одино-
чество. Ее мучили кошмары, она то и дело просыпалась, ей все чудилось,
что она видит смутные очертания лежащего рядом Билла, и она тщетно шари-
ла по кровати. Наконец, она зажгла лампу и продолжала лежать с широко
открытыми глазами, глядя в потолок и все вновь и вновь перебирая в уме
подробности постигшего ее несчастья. Она и прощала Билла - и не могла
простить вполне. Удар, нанесенный ее любви, был слишком внезапен, слиш-
ком жесток. Ее гордость была оскорблена, и она не могла забыть о тепе-
решнем Билле и вспоминать только о том, которого когда-то любила. Нап-
расно она повторяла себе, что с пьяного какой спрос: это не могло оправ-
дать поведение того, кто спал рядом с ней, кому она отдала себя, отдала
целиком. И она плакала от одиночества на своей чересчур широкой постели,
стараясь забыть его непонятную жестокость и прижимаясь щекой к зашиблен-
ному им локтю даже с какой-то неясностью. И все-таки в ней кипело возму-
щение против Билла и всего, что он натворил. Горло у нее пересохло, в
груди была ноющая боль, сердце мучительно замирало, в мозгу неотвязно
стучало: отчего? Отчего? Но она не находила ответа.

Утром к ней пришла Сара, - второй раз после ее замужества, - и Саксон
без труда отгадала причину этого посещения. В ее душе мгновенно пробуди-
лась вся былая гордость. Она не стала защищаться. Она держалась так,
словно и не нужно было никаких объяснений или оправданий. Все в порядке,
да и ее дела никого не касаются. Но такой тон только оскорбил Сару.

- Я ведь предупреждала тебя! - начала она свою атаку. - Этого ты от-
рицать не можешь. Я всегда говорила, что он негодяй, хулиган, что место
ему только в тюрьме. У меня душа ушла в пятки, когда я узнала, что ты
хороводишься с боксером. И я тебе тогда же прямо сказала. Так нет! Ты и
слушать не хотела! Как же! С твоими фанабериями да с дюжиной туфель, ка-
ких не бывает ни у одной порядочной женщины! Но ведь тебе нельзя слова
сказать! И я тогда же предупредила Тома: "Ну, говорю, теперь Саксон по-
гибла!" Вот этими самыми словами! Коготок увяз, всей птичке пропасть!
Почему ты не вышла за Чарли Лонга? Хоть семью-то не позорила бы! И пом-
ни, это только начало! Только начало! Чем он кончит - одному богу из-
вестно! Он еще убьет кого-нибудь, этот твой негодяй. Ты дождешься, что
его повесят! Погоди! Придет время, вспомнишь мои слова. Как постелешь,
так и поспишь!

- Лучшей постели у меня никогда не было! - возразила Саксон.

- Да уж конечно, конечно! - издевалась Сара.

- Я не променяла бы ее на королевское ложе, - прибавила молодая жен-
щина.

- Все равно каторжник, как ни защищай! - продолжала кипятиться Сара.

- Ничего, теперь это модно! - беспечно возразила Саксон. - С каждым
может приключиться. Ведь Том, кажется, тоже был арестован на каком-то
уличном митинге социалистов? Теперь не шутка попасть в тюрьму!..

Напоминание о Томе достигло цели.

- Но Тома оправдали, - поспешно отозвалась Сара.

- Все равно он провел ночь в тюрьме, даже на поруки не отпустили.

На это Саре возразить было нечего, и она, по своему обыкновению, по-
вела атаку с другой стороны:

- Тоже, хороша эта история с кочегаром! Есть с чем поздравить особу,
воспитанную так деликатно, как ты! Спутаться с жильцом!

- Кто смеет это говорить? - вспылила Саксон, но тотчас же овладела
собой.

- Ну, есть вещи, которые даже слепой увидит! Жилец, молодая женщина,
потерявшая всякое уважение к себе, и муж - боксер!.. Спрашивается, из-за
чего же они могли подраться?

- Мало ли из-за чего ссорятся добрые супруги, - лукаво улыбнулась
Саксон.

Сара онемела и в первую минуту даже не нашлась, что ответить.

- Я хочу, чтобы ты поняла меня, - продолжала Саксон. - Женщина должна
гордиться, если из-за нее дерутся мужчины. И я горжусь! Слышишь? Гор-
жусь! Так и скажи! Всем своим соседям скажи! Я не корова. Я нравлюсь
мужчинам. Мужчины из-за меня дерутся! Идут в тюрьму из-за меня! Зачем
женщине и жить на свете, как не для того, чтобы нравиться мужчинам? А
теперь ступай, Сара! Ступай и расскажи всем о том, что "увидит даже сле-
пой"... Поди и скажи, что Билл каторжник, а я дурная женщина, за которой
гоняются все мужчины. Кричи об этом на всех перекрестках, желаю тебе
удачи... Но из моего дома уходи. И чтобы твоей ноги здесь больше не бы-
ло! Ты слишком порядочная женщина, и тебе у нас не место! Ты можешь ис-
портить свою репутацию! Подумай о своих детях. Уходи!

Только когда пораженная и возмущенная Сара ушла, Саксон бросилась на
постель и судорожно разрыдалась. До сих пор ей было стыдно только отто-
го, что Билл так грубо и несправедливо обошелся с их жильцом, но теперь
она поняла, как смотрят на дело посторонние. Ей самой и в голову не при-
ходило такое объяснение. Она была уверена, что ничего подобного не при-
ходило в голову и Биллу. Она знала его отношение к этому вопросу: он не
хотел пускать жильца из гордости, чтобы не обременять жену лишней рабо-
той; только нужда заставила его согласиться. И, оглядываясь назад, Сак-
сон вспомнила, что с трудом уговорила его пустить кочегара.

Но все это не меняло точки зрения соседей и всех, кто ее знал. И
здесь опять-таки виноват Билл. Положение, в которое он ее поставил,
ужаснее, чем все его проступки. Теперь она никому не сможет смотреть в
глаза. Правда, и Мэгги Донэхью и миссис Олсен были к ней очень добры. Но
о чем они все время думали, беседуя с ней, когда сюда приходили? И что
они друг другу говорили, уйдя от нее? Что говорили все, выходя к своим
калиткам, на свои крылечки? Что говорили мужчины, стоя на углу и выпивая
в барах?

Позднее, когда она уже устала от своего горя и выплакала все свои
слезы, она постаралась взглянуть на дело со стороны, представив себе,
что должны были пережить сотни женщин с тех пор, как начались стачка и
беспорядки, - особенно такие, как жена Отто Фрэнка, Гендерсона, Мери,
хорошенькая Китти Брэйди и вообще жены тех, кто теперь сидел в сен-квен-
тинской тюрьме. Привычный мир рушился вокруг нее. Судьба никого не поща-
дила, не пощадила и ее, - наоборот, к ее бедствиям прибавился еще позор.
С отчаянием старалась она внушить себе, что просто спит, что все это
только дурной сон... вот-вот затрещит будильник, и она встанет, примется
готовить завтрак и Билл уйдет на работу. Весь этот день она провела в
постели, но так и не уснула. Все у нее в голове кружилось и путалось;
возбужденное воображение то рисовало ей снова ряд постигших ее несчастий
и ее позор, как она его называла, а также множество самых фантастических
подробностей, - то уносило к воспоминаниям детских лет, развертывая пе-
ред ней все новые и новые будничные картины: она выполняла опять всю ра-
боту, какой когда-либо в жизни занималась, мысленно повторяя сделанные
ею некогда бесчисленные автоматические движения: резала и клеила картон
в картонажной мастерской, гладила белье в прачечной, сучила нитки на
джутовой фабрике, перебирала фрукты на консервном заводе и заготовляла
тысячи банок с очищенными томатами. Она снова танцевала на балах и весе-
лилась на прогулках; она вспоминала вновь свои школьные годы, лица и
имена товарищей и где кто сидел, тяжелые мрачные времена приюта, расска-
зы матери о былом и, наконец, свою жизнь с Биллом. Но всякий раз - и это
было самое мучительное - от всех этих далеких воспоминаний ее словно от-
рывала чья-то злая рука, неумолимо возвращая к действительности. И тогда
она опять чувствовала, как у нее пересохло горло, как болит сердце, ка-