Чтение 47–й страницы книги ~Тропик Козерога~

знаю, чтобы поверить, будто ты обиделась. Да я и не собирался, тебя обижать,
клянусь дьяволом. Просто подумал: может, ты ошибаешься, может, ты и не
маломерка. Ты знаешь, все случилось так быстро, что я ничего не понял. Я даже не
уверен, дотрагивался ли до тебя. Ну, если только самую малость, и все. Сядь
рядышком, не дуйся. -- И я усадил ее рядом с собой -- она заметно смягчилась при
этом -- и обнял за талию, как бы для того, чтобы утешить ее понежнее. -- И давно
это у тебя? -- поинтересовался я с самым невинным выражением и чуть не
расхохотался, поняв весь идиотизм вопроса. Она застенчиво нагнула голову, словно
мы коснулись неприличной темы. -- Может, ты сядешь ко мне на колени... -- и, не
дожидаясь ответа, я мягко переместил ее к себе на колени и тут же проник к ней
под платье, осторожно положив руку на ее бедро. -- Посиди так немножко, тебе
станет лучше... Вот так, откинься на меня, отдохни... Тебе уже лучше? -- Она не
ответила, но больше не сопротивлялась, просто лежала, расслабленная, прикрыв
глаза. Осторожно, очень мягко и нежно я гладил ее бедро, пробираясь все выше и
выше и не переставая говорить ей негромкие ласковые слова. Когда мне удалось
раздвинуть пальцами малые губы, она оказалась влажной, как мокрая кухонная
тряпка. Я осторожно массировал ее, открывая все шире и шире, и не отступал от
теле-
230
иатической линии насчет того, что женщины иногда заблуждаются, полагая, будто
они слишком "маленькие", в то время как они вполне нормальные, а она тем
временем выделяла все больше влаги и раскрывалась все сильней. Я засунул уже
четыре пальца, и еще оставалось место, если бы у меня нашлось что-нибудь
засунуть еще. Она обладала выдающейся дырою, и насколько я мог почувствовать, в
свое время великолепно разработанной. Я посмотрел, держит ли она по-прежнему
глаза закрытыми: рот у нее был раскрыт, она тяжело дышала, но глаза были плотно
сомкнуты, словно она делала вид, что все это ей снится. Теперь с ней можно было
не церемониться -- исчезла опасность даже малейшего недовольства. Может, это
было лишнее, но я довольно-таки злонамеренно принялся пинать ее, что-. бы
посмотреть, проснется ли она. Я пинал словно бы мягкую перину, и даже когда она
стукнулась головой о деревянный подлокотник дивана, все равно не выказала
никакого раздражения. Казалось, что она прошла анестезию, готовясь к шальному
соитию. Я стянул с нее всю одежду и кинул на пол, после чего провел неплохую
разминку на диване, кончил и положил ее на пол, поверх одежды. Потом вошел в нее
еще раз, причем она так присосалась ко мне, что не собиралась отпускать,
несмотря на внешние признаки обморока.
Мне кажется очень странным, что музыка всегда перерастала в секс. Когда вечером
я выходил на прогулку один, я был уверен, что найду себе кого-нибудь: медсестру,
девушку, выходящую из танцевального зала, молоденькую продавщицу -- лишь бы
кто-то в юбке. Если я выезжал на автомобиле с моим другом Макгрегором --
прокатиться на пляж, как он говорил -- то оказывался в полночь в некоей странной
гостиной в незнакомом районе, а на коленях у меня сидела какая-нибудь девица,
как правило, невзрачной внешности, ибо Макгрегор был еще менее разборчив, чем я.
Часто, усаживаясь к нему в автомобиль, я предлагал: "Слушай, обойдемся сегодня
без баб, как ты на это смотришь?" И он отвечал: "Господи, меня они тоже
достали... Поедем куда-нибудь, да хотя бы в Шипсхед Бей, ага?" Но проезжали мы
не больше мили, как он вдруг подруливал к тротуару, подталкивал меня локтем и
произносил: "Взгляни! -- указывая на девушку, шагавшую по улице. -- Господи, что
за ножки!" Или так: "Слушай, а что, если мы ее подбросим? Может быть, у нее есть
подружка?" Я и слова не успевал вымолвить в ответ, а уж он окликал ее и начинал
болтать в своей обычной манере, неизменной для всех. В девяти случаях из десяти
девушка соглашалась. Отъехав
231
совсем недалеко, он, поглаживая ее свободной рукой, спрашивал, нет ли у нее
подруги, которая могла бы составить нам компанию. Если она проявляла
беспокойство, не желая, чтобы с ней обращались подобным образом, он тормозил,
открывал дверцу и выпроваживал ее из автомобиля со словами: "Иди ко всем чертям!
У нас нет времени с тобою цацкаться!" И, обращаясь ко мне: "Правда, Генри? Не
унывай, к вечеру мы что-нибудь подходящее обязательно отыщем!" Когда же я
напоминал ему, что мы собрались провести эту ночь целомудренно, он отвечал:
"Ладно, как знаешь. Я просто подумал, что это доставит тебе удовольствие". Но
очень скоро он опять резко тормозил и произносил, обращаясь к расплывчатому
силуэту, выступившему из темноты, такие слова: "Эй, сестричка, как дела? Не
желаешь прокатиться?" И не исключено, что на этот раз подворачивалась под руку
дрожащая маленькая сучка, готовая по первому требованию задрать юбку. Часто
такие не просили даже выпивки, достаточно было остановиться где-нибудь на
безлюдной дороге и по очереди отодрать ее прямо в машине. Если она оказывалась
совсем уж дурочкой, а так обыкновенно и происходило, она даже не доставляла
хлопот и не просила подбросить ее до дома. "Нам не по пути, -- говорил этот
сукин сын. -- Тебе лучше выйти здесь". Он открывал дверцу и ждал, пока она
покинет автомобиль. Следующей его мыслью, разумеется, было: а не заразная ли
она? Эти сомнения терзали его весь обратный путь. "Господи, нам надо быть
осмотрительней, -- говорил он. -- Черт знает что можно подхватить. У меня с
последнего раза, помнишь, на шоссе, чешется -- нет терпения. Может, это просто
нервное... Из головы не лезет. Объясни мне, Генри, почему не удается
прилепиться. к одной юбке? Ты бы, например, взял Трис, она славная, ты знаешь.
Мне она тоже нравится, в некотором роде... Да что говорить об этом! Ты меня
знаешь, я -- обжора в этом деле. Иногда на меня прямо находит что-то. Например,
еду на свидание -- заметь, с девушкой, которую хочу, с которой все улажено -- и
вот еду, а краем глаза замечаю ножки, вышагивающие по тротуару, тогда, не успев
ни о чем подумать, сажаю ее в машину, и черт с ней, с той. Наверно, я бабник
такой невероятный, как ты думаешь? Не говори ничего, -- быстро прибавлял он, --
я знаю, ты ничего хорошего, сволочь такая, не скажешь". И после паузы: "Ты
забавный парень, Генри. Я не замечал за тобой, чтобы ты отказывал себе, но
иногда ты забываешь про это вовсе. Меня просто бесит твое безразличие. И
постоянство. Ты знаешь, что ты почти моногамен? Все время с одной -- меня это из
себя выводит! Тебе не надоедает? Да я
232
наизусть знаю все, что они скажут. Иногда мне хочется сказать им ... нет, лучше
сперва дунуть, а потом сказать: "Слушай, девочка, помолчи немного... раздвинь
ножки пошире и занимайся своим делом". Он добродушно засмеялся. "Представляешь,
какую морду состроила бы Трис, если к ней обратиться с подобными словами? А ведь
я однажды был недалек от этого. Я надел пальто и шляпу. Ну и рассердилась же
она! Против пальто не было возражений, но шляпа! Я сказал ей, что боюсь
сквозняков, хотя, конечно, никакого сквозняка не было. На самом деле мне
чертовски хотелось от нее уйти, и я подумал, что в шляпе оно получится быстрее.
Ничего подобного, я проторчал там всю ночь. Она подняла такой шум, что я насилу
ее успокоил... Это что. Послушай другое: как-то у меня была пьяница-ирландка,
баба с придурью. Прежде всего, ей никогда не хотелось в постели... непременно на
столе. А это, знаешь ли, ничего, если разок-друтой, но если очень часто, то
достает. Однажды ночью, а я был навеселе, -- заявляю ей: все, пьяная блядь,
сегодня ты пойдешь со мной в кровать. Мне хотелось развлечься по-хорошему -- в
постели. Представь себе, я полчаса уговаривал эту суку, пока не убедил ее пойти
в кровать. Но она поставила условие, что я буду в шляпе. Ты можешь вообразить
меня на этой шлюхе, и в шляпе? Притом что совершенно голого! Я спросил у нее:
"Зачем тебе понадобилось, чтобы я надел шляпу?" Знаешь, что она ответила? Она
сказала, так будет элегантнее. Представляешь, что у нее было на уме? Я прямо
себя возненавидел за то, что имел дела с этой сукой. Правду говоря, я никогда не
заявлялся к ней трезвый, а это другое дело. Сначала мне надо было напиться до
потери пульса, ты знаешь, я умею..."
Я очень хорошо знал, что он имеет в виду. Он был один из самых давних моих
друзей и чуть ли не самый ворчливый сукин сын, которых я когда-либо знал.
Упрямый -- не то слово. Он был, как мул -- дубинноголовый шотландец. А его
папаша -- тот еще хуже. Когда они в чем-нибудь не сходились -- вот это была
сцена! Папаша обычно пританцовывал, буквально пританцовывал, когда впадал в
гнев. Если матушка пыталась их разнять -- получала в глаз. Родители часто
выгоняли Макгрегора из дома. И он уходил с вещами, с мебелью и даже с пианино.
Примерно через месяц он возвращался, поскольку знал, что дома ему опять поверят.
А потом он приходил домой поздно вечером вместе с женщиной, которую подцепил
где-то, был пьян, и скандалы начинались снова. Кажется, родители ничего не имели
против того, что он пришел с девицей и провел с ней ночь -- им не нравилось
высокомерие, с которым он
233
просил мать принести им завтрак в постель. Когда мать начинала кричать на него,
он заставлял ее заткнуться такими словами: "Ну что ты лезешь не в свое дело? Ты
ведь сама вышла замуж только потому, что не убереглась". Почтенная женщина
воздевала руки к небу и произносила: "Каков сын! Каков сын! Боже мой, что я
сделала плохого, чтобы заслужить такие слова?" На это следовала реплика
Макгрегора: "Выкинь из головы! Ты просто старая кривляка!" Часто вмешивалась
сестра Мака, стараясь все уладить. "Господи, Уолли, -- говорила она, -- не мое
дело учить тебя, однако я прошу обращаться к маме более уважительно". Макгрегор
усаживал сестру на кровать и начинал уговаривать ее принести завтрак. Как
правило, ему приходилось на месте спрашивать у коллеги по постели, как ее зовут,
чтобы представить сестре. "Она недурная девчонка, -- объяснял он подружке,
указывая на сестру, -- единственный порядочный человек в семье. Слушай,
сестренка, принеси нам что-нибудь пожрать, а? Яичницу с беконом, ладно? Слушай,
а как старик? В каком он сегодня настроении? Мне позарез надо пару долларов.
Пойди, раздобудь у него, идет? А я подарю тебе что-нибудь хорошенькое к
Рождеству". И, словно они обо всем договорились, он откидывал одеяло, чтобы
показать свою девчонку. "Посмотри, правда замечательная? Какие ножки! Слушай,
сестренка, тебе тоже надо обзавестись парнем... очень уж ты худа. Вот Патси, я
думаю, не испытывает недостатка в этом добре, как, Патси? -- и с этими словами
он хлопал Патси по заднице. -- А теперь ступай, сестренка, принеси кофе и, ты не
забыла? -- хорошенько поджарь бекон. Да не бери тот вонючий, консервированный --
хочется чего-нибудь отменного. Поторапливайся!"
Больше всего в нем мне нравилась слабость: подобно многим, кто проявляет внешнюю
силу, он был мягкотелым созданием. Не существовало ничего, что он бы не сделал
-- из. слабости. Он был вечно занят, но ничего не доводил до конца. И вечно
корпел над чем-нибудь, стараясь дать развитие уму. Например, брал полный
толковый словарь и, вырывая из него каждый день по страничке, с благоговением