судить людей во внеисторическом контексте. -- Ого! -- От восхищения Магнуст
даже хлопнул в ладоши. -- Оценивать поступки людей можно только
поведенческими критериями их времени, их действия нельзя отрывать от их
истории, даже если они пережили свою эпоху! -- Очень убедительно, очень
научно, герр профессор, -- усмехнулся Магнуст. -- А при чем здесь зеркало?
-- Зеркало -- самая мгновенная фотография времени. Когда пьяный купец хотел
ощутить свою силу и значимость, он с размаху бросал бутылку шампанского в
эти зеркала. Ищущая смирен- ная славянская душа всегда нуждается в ярких
формах самоутверж- дения. -- Прекрасное развлечение, -- согласился Магнуст.
-- А как к лому относились остальные? -- Посетители аплодировали, прислуга
мгновенно выметала осколки, в счет купцу включалась стоимость зеркала, а на
другой день вставляли новое. Во дворе ресторана еще сохранился стеллаж, где
всегда держали запас зеркал. Но больше полувека он пустует -- таких зеркал у
нас больше не льют. Вот это, последнее разбитое, заменить нечем. Да и
незачем, поскольку каждый знает, что если он кинет в зеркало бутылку, ему
дадут пять лет тюрьмы. -- Очень интересная история, кивнул Магнуст. -- Зачем
вы ее мне рассказали? -- Я сделал вам предложение. Давайте вместе найдем
кого- нибудь из этих купцов-дебоширов, кто-то из них наверняка еще жив,
вместе расследуем обстоятельства его общественного поведении и предадим суду
за хулиганство. Отличающееся особой злостностью и цинизмом... -- Вам угодно
валять дурака? -- зловеще-мягко спросил Маг- нуст. -- Магнустик, дорогой,
пойми меня правильно, я не дурака валяю! Я объясняю тебе то, чего ты --
иностранный господинчик -- понять не можешь! Мы жили во времена, когда
зеркала были очень дефицитны, они до сих пор дороги, а рож, по которым
разрешалось хряснуть в любое время, хоть отбавляй! Держава предписала
самоутверждаться, разбивая не зеркала, а чужие морды и чужие судьбы. И если
есть на мне какая-то вина, то состоит она в том, что я тоже хотел выжить.
Мое отож- дествление -- не с приказом мучить подследственного, а с надеждой
подследственного выжить... -- И вам удалось выжить, -- хмыкнул Магнуст. ХЧ С
большим запасом. Помолчал и добавил с болью и ненавистью; -- Вы говорите
ужасные вещи! -- Да ничего в них ужасного нет! -- крикнул я. -- Правду я
говорю! Ты почему-то к державе иск не предъявляешь, а с вопросами лезешь ко
мне! Преступником хочешь меня выставить! Это через тридцать-то лет! Все
сроки давности истекли -- ничего не выйдет у тебя. -- По вашим преступлениям
срок давности не течет, -- хладнокровно заметил он. -- Течет! Еще как течет!
Быстрее, чем за карманную кражу! Ты думаешь, почему мировая юстиция признает
сроки давности? Вина, что ли, стареет, или наказания ждать надоедает, или
боль потерпевших смягчается? Не-ет, друг ситный! Высокая мудрость закона: в
течение долгих лет сроков давности меняются оценки поведения. Нельзя
сегодняшними критериями мерять наши поступки тридцать лет назад... -- Какими
же сегодня критериями прикажете мерить убийство Элиэйзсра Нанноса? --
любезно поинтересовался Матует. -- А никакими! Не надо мерить! Надо
забыть!.. И почему именно Нанноса? Больше спросить, что ли, не о ком? И
пожирнее Нанноса гуси оказались на цугундере! -- История за всех спросит, --
уверенно сообщил Магнуст. Ч- Люди спросят. -- Да бросьте вы чепуху нести! --
махнул я рукой. -- Какая история? Какие люди? Человечество слабоумно и
нелюбопытно. А история -- это ликующий лживый рапорт победителей. Потому что
у побежденных -- нет истории... -- Куда же делись побежденные? --
Растворились. Исчезли. В перегной ушли. Их река времени унесла. А уцелевшие
участники этой пирровой победы придумали им историю -- цепь нелогичных,
кое-как связанных мифов. А уж сроки данности поглотили все несуразицы,
издержки и ошибки. -- Хочу вам напомнить, -- осклабился радостно Магнуст, --
что на ваших коллег из гитлеровского рейха сроки давности не
распространяются. -- И правильно! -- воздел я указующий перст, и перед моими
глазами мелькнуло испуганное, непонимающее, несчастное лицо обвиняемого
Штайнера, мастера-газовщика из душегубки в Заксенхаузене. -- Потому что их
лподвиги" стали историей. Истори- ей злодеяний. Оттого что они, дураки, дали
себя победить. Они проиграли! -- А вы победили? -- Мы? Мы все, каждый в
отдельности, проиграли. А Контора, в которой мы служили, выиграла. И счет
истории снова стал ноль-ноль. Дескать, Контора всегда была прекрасна и
благородна, а мы, отдельные пробравшиеся в нее прохвосты, пытались
осквернить и маленько подпортить ее возвышенную миссию -- Почему же из вас,
отдельных пробравшихся прохвостов, Контора не сделала маленькую, отдельную
от нее историйку злодеяний? -- Потому что мы, отдельные пробравшиеся
прохвосты, в переводе на статистический язык совокупно и были весь личный
состав карающего меча державы. И победившая Контора разрешила не вспоминать
о нас, побежденных, поодиночке. И приказала всем гражданам: забудем прошлое,
останемся друзьями... -- И все забыли, -- кивнул Магнуст. -- Конечно,
забыли. И я все забыл. Мне не нужна история. Меня никогда не жрали глисты
тщеславия. Да, я проиграл. Но и ты мне не спрос, потому что ты не
победитель. Проиграли все. И Лютостанский, и Элиэйзер Наннос, и я. Только
Контора выиграла. Она и запишет в историю все, что ей нужно. -- Ошибаетесь,
дорогой полковник. Помимо истории, кото- рую пишет ваша Контора, есть еще
одна история, которая живет свободной человеческой памятью. И для нее вы
будете отвечать на все интересующие меня вопросы. -- Интересно, почему это
ты решил, что я буду отвечать? Магнуст долго змеино улыбался, потом душевно
сказал: Ч- Потому что я склонен поверить, что вы не садист и мучили людей и
убивали их не из внутренней потребности. А для того, чтобы выжить. Вы мне
доказывали сейчас, что это и есть истинная причина вашего отождествления с
приказами Конторы. Теперь, как человек умный и глубоко безнравственный, вы
будете так же старательно выполнять мои приказы. Поскольку это единственная
ваша надежда выжить... Резко наклонился ко мне через стол и спросил: -- Вы
это понимаете? Или... Он замолчал, не договорил, что там будет лили". Мы
ремесленники из одного цеха, нам подробности рассусоливать нет нужды. У меня
ведь тоже есть свое лили", и стоит оно сейчас в мраморном вестибюле, в
черном адмиральском мундире, и называется мое лили" -- Ковшук. А как
выглядит его лили", в каком обличье может оно явиться ко мне? И вдруг жаром
пальнул во мне испуг -- а где же Истопник? Куда делся Истопник? Почему
неотступно кружился надо мной, как ворон, и вдруг пропал? Может, Истопник --
это и есть Магнустово лили"? А может, Магнуст и Истопник -- одно и то же,
две ипостаси непроходящего кошмара? Магнуст ведь -- вот он, рукой можно
потрогать. Где же Истопник? Я быстро оглянулся назад, в составном зеркале
подпрыгнул Магнуст, на миг слились в нем разъятые части тулова, и
показалось, что он парит в медленном прыжке на меня, но не успел я
отшатнуться, как он снова развалился на отдельно живущие в зеркале куски. --
Официант! Водки! -- закричал я, и рында возник с бутылкой так быстро, будто
был он не случайным прохожим на пустынной улице, где меня собираются убить,
а нанятым Истопником подхватчиком. Фужер с водкой был огромен и живителен,
как кислородная подушка. Остановившееся сердце встрепенулось, и дыхание
открылось, жидкий мой наркоз пригасил ужас, вдохнул надежду; и хотел я
сказать Магнусту, что не в Элиэйзере Нанносе дело, разве с него такой
разговор начинать следует, как увидел вдруг, что шагает между столиками по
пустоватому ресторанному залу Абакумов...... Виктор Семенович, незабвенный
министр наш.... высокий, молодой, краснорожий, как всегда -- немного
выпивши, в гимнастерке распояской, погоны звездами сияют. Улыбается
хитровато, пальцем грозит: -- Ну, докладывай, Хваткин, про подвиги свои,
хвались успехами! -- Вас же расстреляли, Виктор Семеныч, давным-давно... И
могилы вашей нет... -- Ну и что? А у тестя твоего, у еврея этого, фамилии не
помню, -- у нею разве могила есть? В землю уходим, облаком- пеплом улетаем
-- а все мы здесь... -- Этого не может быть! Время тогдашнее утекло... --
Обманулись мы, Пашка: время-то, оказывается, -- кольце- вая река. За окоем
утекла, обернулась и к нам снова пришла... Ответ держи передо мной,
Пашуня... -- За что, товарищ генерал-полковник? -- За то, что я тебя,
ничтожного, безвестного, сопливого, на груди пригрел, взрастил, червя
этакого, в жизнь вывел, а ты меня в конце концов погубил... -- Это не я! Это
Минька Рюмин! -- Не ври, змееныш! Минька Рюмин был просто осел и жополиз.
Это ведь ты придумал дело врачей-убийц? ЧЯ... Но и он, всемогущий когда-то
министр, давно расстрелянный, а теперь воротившийся на карусели времени, с
меня взыскивает. Виктор Семеныч, да что с вами со всеми? Неужто дей-
ствительно у всех память напрочь отшибло? Да напрягитесь вы, припомните, что
было... Был Великий Пахни. Мы. Божьей милостью. Иосиф Единственный,
Император и Симодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский.
Новгородский. Царь Казанский, царь Астраханский, царь Польский, царь
Сибирский, царь Херсонеса Таврического, царь Грузинский. Великий князь
Смоленский, Литовский, Волынский, Подольскии и Финляндскии. Князь
Карельский, Тверской и Югорский, и Пермский. Государь и Великий князь
Новагорода, Черниговский, Ярославскии, Обдорскии и всей северные страны
повелитель. И Государь Иверския, Карталинския и Кабардинския земли и области
Арменския. Черкасских и горских князей и иных -- наследный Государь и
обладатель. Государь Туркестанский, Киргизский, Кайсацкий. -- Мы, Авгусейшии
Генеральный Секретарь Коммунистический, Председатель Правительства
Всесоюзного, Генералиссимус всех времен и народов, Почетный Корифей Академии
Наук, Величайший Вождь философов, экономистов и языковедов, Друг всех детей
и -- физкультурников. Вот он -- был. Низкорослый, рябой, рыжий уголовник.
Вместилище всей этой имперской красоты. А мы, прочие -- четверть миллиарда,
-- существовали при нем. Отцы-основатели нашей пролетарской Отчизны отменили
вгорячах старый царский герб и придумали новый: хилые пучки колосков, серп
доисторический и каменный молоток. Будто знали, куда идем, как жить станем.
Но старый герб не сгинул. Кровяной силой наливался, багровым нимбом светился
над головой Пахана -- страшная двуглавая птица, знавшая только один корм:
живое человечье мясо. Одну клювастую голову орла звали Берия, другую --
Маленков. Первый кровосос -- шеф полиции, другой -- шеф партии. И лапами
общими, совместными когтили неутомимо державу, и скипетром неподъемным
гвоздили без остановки по головам -- покорным и несогласным, все равно, кому
ни попадя...... и увидел, что шагает мне навстречу по коридору Абакумов. ...
Виктор Семеныч, всевластный министр наш, распорядитель Конторы, лукавый
глупец, простодушный хитрец, весьма коварный молодец. Абакумов -- меня чуть
повыше и годами маленько постарше, морда лица багровая, с окалиной кипящего
в нем спиртового пламени. Верхние пуговки гимнастерки расстегнуты, погоны
сияют, сапожки шевровые агатовым цветом налиты. И красные генеральские
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Юрьев Сергей
Самойлова Елена
Березин Федор
Прозоров Александр