отзывались у него в ушах во время службы. Он думал: я оставил навеки даже
надежду на мир и покой. Я несу ответственность. Скоро я так глубоко
погрязну во лжи, что мне не будет возврата. Noc est enim corpus [ибо сие
есть тело (мое) (лат.)]. Прозвенел колокольчик, и отец Ранк поднял святые
дары, тело господне, настолько же легкое теперь, настолько тяжело ляжет на
сердце Скоби облатка, которую он должен проглотить. His est enim calix
sanguinis [ибо сие есть чаша крови (моей) (лат.)], и колокольчик прозвенел
во второй раз.
сердце. Можно уйти. И у кого же в самом деле болит сердце, если не у меня?
Но он знал, что если сейчас выйдет из церкви, ему останется одно:
последовать совету отца Ранка, все уладить, бросить Элен на произвол
судьбы и через несколько дней принять причастие с чистой совестью, зная,
что он толкнул невинность туда, где ей и надлежало быть, - на дно океана.
Невинность должна умирать молодой, не то она начинает губить души людские.
глядя прямо на крест на алтаре, он с ненавистью подумал: "Ты меня сделал
таким, какой я есть. Получай свой удар копьем!" Ему не надо было открывать
требник, он и так знал, как кончается молитва: "Господи Иисусе Христе,
вкушение тела твоего, коего я, недостойный, ныне причащаюсь, да не
обратится для меня осуждением и гибелью". Он закрыл глаза и погрузился в
темноту. Обедня стремительно шла к концу. "Domine, non sum dignus...
Domine, non sum dignus... Domine, non sum dignus..." У подножия эшафота он
открыл глаза: старые негритянки, шаркая, подходили к алтарной ограде,
несколько солдат, авиационный механик, один из его собственных полицейских
и банковский конторщик - все они чинно приближались к тому, что сулило им
душевный покой, и Скоби позавидовал их наивности, их чистоте. Да, сейчас,
в этот миг, они были чисты.
дотронулась до него - ласковая, твердая рука сыщика. Он последовал за
Луизой и встал возле нее на колени, как соглядатай на чужой земле,
которого научили туземным обычаям и языку. Теперь только чудо может меня
спасти, сказал себе Скоби, глядя, как отец Ранк открывает
дарохранительницу, но бог не сотворит чуда ради собственного спасения. Я -
крест его, думал Скоби, а он не вымолвит ни слова, чтобы спасти себя от
креста, но если бы дерево могло ничего не ощущать, если бы гвозди были так
бесчувственны, как думают люди!
перехватило во рту. Казалось, у него высохла кровь в жилах. Он не смел
поднять глаз, он видел только складки облачения, которые наступали на
него, как панцирь средневекового боевого коня. Мягкое шарканье подошв. Ах,
если бы лучники пустили свои стрелы из засады; на миг ему почудилось, что
священник остановился; а вдруг что-нибудь все-таки случится прежде, чем он
до меня дойдет, вдруг между нами встанет какое-нибудь немыслимое
препятствие... Открыв рот (ибо время настало), он в последний раз
попробовал помолиться ("О господи, в жертву тебе приношу мои руки. Возьми
их. Обрати их во благо им обеим") и ощутил пресный, вкус вечного проклятия
у себя на языке.
3
требовала деловая вежливость:
рождеству.
с необычным для него благодушием, Скоби никогда не замечал в его тоне
такого оптимизма. Он вспомнил, как вышагивала по комнате эта худенькая
журавлиная фигура, то и дело хватаясь за медицинский справочник.
удивлением:
начитался всяких книг.
Меня вылечил доктор, а не книги. Подумать, сколько я мучился, зря...
Имейте в виду, Скоби, новый молодой человек, которого заполучила
Арджилская больница, - лучший врач в колонии с самого ее основания.
банком должен быть человеком интеллигентным. Клиентам нравится, когда у
него стоят серьезные книги.
в тиски". Боль ощущается в центре грудной клетки и под грудиной. Она может
распространяться в любую из рук, чаще в левую, вверх в шею или вниз в
брюшную полость. Длится обычно несколько секунд, но, во всяком случае, не
более минуты. Поведение больного. Весьма характерно: больной замирает в
полнейшей неподвижности, в каких бы условиях он в это время ни
находился"...
"Прекращение болезни" - и поставил книгу обратно на полку.
доктору Тревису. Мне кажется, лучше обратиться к нему, чем к доктору
Сайкс. Надеюсь, он подбодрит меня так же, как вас.
сплю неважно.
жатвы? Этого он и сам не мог бы сказать. Попрощавшись, он вышел на улицу,
где ослепительно сияло солнце. Шлем он держал в руке, и раскаленные лучи
били прямо по его редким седеющим волосам. Он призывал на себя кару всю
дорогу до полицейского управления, но ему было в ней отказано. Последние
три недели ему казалось, что люди, проклятые богом, находятся на особом
положении; как молодежь, которую торговая фирма посылает служить в
какое-нибудь гиблое место, - их выделяют из числа более удачливых коллег,
облегчают им повседневный труд и всячески берегут, чтобы, не дай бог, их
не миновало то, что им уготовано. Вот и у него теперь все идет как по
маслу. Солнечный удар его не берет, начальник административного
департамента приглашает обедать... Злая судьба от него, видно,
отступилась.
назначить на мое место самого подходящего человека.
дрожит. Он думал: ну вот, всего этого могло и не быть. Если бы Луиза не
уехала, я никогда не полюбил бы Элен, меня не шантажировал бы Юсеф, я
никогда не совершил бы с отчаяния этого поступка. Я бы остался собой, тем,
кто пятнадцать лет живет в моих дневниках, а не разбитым слепком с
человека. Но ведь только потому, что я все это сделал, ко мне пришел
успех. Я, выходит, один из слуг дьявола. Он-то, уж заботится о своих. И
теперь, думал он с отвращением, меня ждет удача за удачей.
произвели прекрасное впечатление.
бессонница. - Он говорил быстро, барабаня пальцами по колену. - Робинсон
просто молится на Тревиса. Говорит, что тот сотворил с ним чудо.
Буркатовский Сергей
Шилова Юлия
Лондон Джек
Соломатина Татьяна
Шилова Юлия
Шилова Юлия