Чтение 48–й страницы книги ~Великий Сатанг~

праведного, положив одну лишь силу в основание Храма сердец своих, кроме
же силы - ничего, дай знак, Творец, пока еще не пробил час гнева Твоего,
ибо пред гневом Твоим прахом и тленом ляжет то, что полагают силой они,
и пылью рассыпется то, что мощью рекут, и ничем обернется пустошь, кою в
слепом самомнении своем мнят сии безумцы могуществом мира сего. А
потому, все ведая и все прозревая, предупреди их о пагубе, Господи!..

Рассказывает Улингер МУРАКАМИ, пенсионер. Мастер кэмпо (10-й дан). Верховный наставник школы Ширин. 65 лет.
Гражданин ДКГ

25 июля 2215 года по Галактическому исчислению

Ровно в пять тридцать я киваю почтальону. Так заведено, и меня бы
удивило, если бы в один из дней я не увидел его у калитки в обычное
время. Мы сталкиваемся строго под моим коттеджем: он - выйдя из-за угла,
со стороны плошали Героев Паритета, я - завершая утреннюю пробежку
вокруг парка.

Я останавливаюсь. Он опускает на землю туго набитую сумку, озирается,
потом молодцевато вытягивается и отдает честь. Сейчас, на рассвете, это
вполне допустимо: соседи пока еще сладко спят и некому подглядеть нашу
тайну.

- Вольно, сержант, - негромко говорю я.

И почтальон отвечает:

- Есть вольно, ваше превосходительство!

А потом добавляет, уже менее уставным тоном:

- Да вы прямо как куранты, адмирал, по вам хронометры сверять
можно...

Эти слова он произносит каждый день, двести пятьдесят семь раз в
году, не считая праздников, выходных и отпуска... Они тоже стали
традицией.

И он, к сожалению, не прав.

На больших стенных часах уже пять тридцать четыре; минута потеряна в
парке, когда я сбил дыхание и позволил себе короткую остановку. Скверно!
Минутный сбой в раз и навсегда установленном распорядке - далеко не
мелочь. Недаром же в глазах у старины Перкинса, уже выбритого и
застегнутого, как положено, на все пуговицы, застыло удивление,
граничащее с беспокойством.

- Завтрак! - распоряжаюсь я, проходя в душевую.

Мог бы и не говорить. Капрал Перкинс знает свое дело, мы не
расстаемся с ним с самого Карфаго, где он потерял ногу и был вчистую
списан с действительной. Но если не отдать конкретного приказа, старый
служака просто не поймет меня. У каждого есть свои маленькие слабости.

Тугие, льдисто-холодные струи обжигают кожу. Усиливаю напор и,
закусив губу, терплю блаженную колющую боль. Докрасна растираюсь
мохнатым полотенцем - память о дархайской кампании, накидываю кимоно,
тщательно расчесываю волосы.

Выхожу к уже накрытому столу, мельком взглянув на фосфоресцирующую
тарелку циферблата. Пять пятьдесят девять. Минута возвращена. И это
прекрасно. Адмиралы не должны опускаться. Даже на пенсии.

Яйцо всмятку. Овощной салат. Ломтик сыра. И, конечно же, горячий кофе
со сливками. Будь нынче воскресенье, была бы подана ветчина и немного
оливок. Но сегодня среда.

- Благодарю. Можете быть свободны! - слегка улыбаюсь я, и Перкинс,
щелкнув каблуками, удаляется к себе, принимать пищу и разбирать почту к
просмотру.

Утренний кофе я предпочитаю пить в одиночестве.

Впрочем, не совсем. По углам столовой расставлены бюсты тех, кого я
всегда рад видеть в рассветный час. Загадочно прищурил левый невидящий
глаз бронзовый Ганнибал. О чем-то своем задумался, кривя малахитовую
губу, нестарый еще и худощекий генерал Бонапарт. И мрачно хмурит тяжелые
брови, заглядывая прямо в душу, великий Жуков.

Они понимают меня. Им известно, что такое отставка...

Я встаю из-за стола, по привычке плотно задвигая стул.

Нелепое словцо - "отставник". Отставить. Выставить. Уволить с
пенсионом. Шпаки придумали чертову прорву иносказаний. Но я привык
называть вещи своими именами.

Выгнать за ненадобностью - вот вся суть, как ни запутывай ее в
болтовню. Вытряхнуть, как мусор...

Пускай. Можно перечеркнуть жизнь человека единым росчерком пера. Но
никому не под силу заставить солдата забыть армию, пока он считает себя
в строю.

Завтрак окончен. Теперь - то, что важнее еды.

В крохотной комнатке пусто. Лишь циновка на полу, на стене слева от
входа - ковер, посреди - укрепленная на треноге старинная гравюра,
освещенная неугасимой лампадой.

Повернувшись лицом к ковру, семь и семь раз кланяюсь, сгибаясь ровно
пополам. И древний прадедовский меч, спящий на ковровом ворсе, принимает
мое почтительное приветствие.

Опускаюсь на циновку.

Приплясывающий отсвет огня лампады подкрашивает гравюру в кровавые и
пламенные тона, и поле сражения, изображенное беспорочным резцом
великого Хакумаи, медленно оживает...

- Что ты видишь, Мураками Бункэй? - шепчу я.

Тишина обволакивает меня. Мягко ступая, удаляется сущее, оставляя
потомка наедине со славой предков...

Я вижу: широкое поле, заваленное телами тех, кто пал, исполняя долг.
В живых не осталось никого, только полководец, что привел войско сюда и
поставил у выхода из ущелья, отдав приказ - продержаться, пока не придет
подмога. О, восемь тысяч было их, а тех, кто шел с той стороны гор,
всемеро больше. И они пали, все восемь тысяч пали, как один, ожидая
подмогу, а подмога все не шла и не шла, и не было видно в редеющей дымке
тумана долгожданных знамен, полыхающих цветами княжества Такэда: желтым
- огонь! синим - железо! белым - ветер! черным - земля!..

Мой дух парит над полем смерти и чести.

Я вижу: седой полководец, последний, кто еще не мертв, но уже
умирающий от множества ран, стоит среди павших - совсем один, без права
умереть, пока не пришла подмога. Меч его сломан, глаза залиты кровью, и
не под силу ему увидеть то, что происходит вокруг. Успеют ли свои? Или
все, что случилось тут, было вотще?

- Жив ли кто? - кричит он.

А в ответ - тишина.

- Именем князя нашего повелеваю: отзовитесь! - кричит он, но
повеление остается неисполненным, ибо мертвые свободны от клятв.

И все же:

- Я здесь, господин! Я слышу тебя! Повелевай! Изрубленный воин встает
из груды мертвецов, тяжело опираясь на обломок двузубого копья.

- Назови свое имя! - требует полководец.

И слышит в ответ:

- Имя мое Мураками Бункэй; я асингару левой руки, и мой долг - повиноваться приказу! Приказывай,
господин!

Я вижу: веселый смех торжества озаряет окровавленный лик ослепленного
вождя.

- Видишь ли ты что-нибудь на западе? - хрипит он.

- Вижу, господин! - приложив ладонь ко лбу, отвечает воин.

- Что же ты видишь, Мураками Бункэй?!

И радостно откликается асингару:

- Я вижу знамена княжества Такэда! Огонь! Железо! Ветер! Земля!

И падает лицом вниз, потому что давно уже убит, но, даже убитый, не
счел допустимым не услышать приказа...

А по полю уже мчится конница и спешит пехота - под желтыми! синими!
белыми! черными!.. стягами, и враг бежит, бежит, бежит, и слепой
полководец, подобно тростнику, опускается на землю и медленно умирает,
не прекращая весело смеяться над глупым, слабым, побежденным врагом...

И последнее, что вижу я: могучий и грозный, спешивается его светлость
дайме Такэда Шинген у ветхой хижины; церемонный поклон отвешивает он
оборванной старухе, и вслед за ним склоняют головы к земле блещущие
доспехами вельможи его.

- Совершивший подобное, матушка Мураками, - милостиво говорит дайме,
- лишь случайно мог быть рожден крестьянином. Пусть же род ваш отныне
посылает под знамена мои не асингару, но достойных меча самураев!..

Так говорит он и протягивает босоногому мальчишке тяжелую катану в
изукрашенных ножнах - тот самый меч, что чутко дремлет на ковровой стене
в комнате моих встреч с предками.

...Дух мой воссоединяется с телом.

Не вставая с колен, покидаю я прибежище семейной чести, и лишь теперь
начинается мой рабочий день.

Семь раз отбивают часы.

Газеты аккуратно разложены на столе и подготовлены к просмотру; рядом
- карандаши для пометок, отточенные ровно и остро. Капрал Перкинс, как
всегда, безукоризненно пунктуален. Старика следует непременно
поощрить...

Так, первый в стопке по алфавиту - "Армейские сны".

Пустяковый, не стоящий внимания журнальчик: немного воспоминаний,
немного размышлений, кроссворды, как правило, весьма непритязательные.
Отложим. Не к спеху.

Далее. "Башни и башенные устройства". Солидное, более чем уважаемое
издание. Крайне неинтересное на досужий взгляд, но неоценимое для
профессионала. А я - профессионал и потому продолжаю выписывать
специальную литературу, хотя кое-кому это и кажется чудачеством...

О! Какая неожиданность! "Батумский ветеран"!