сомкнутых век вместо губ нашла глаза, и ужаснулась тому, как это она
научилась одними губами распознавать их нестерпимую черноту...
чтобы не услышали младшенькие в соседней пещере, прошептала: "Ах ты,
неисправимый язычник..." - и фыркнула, и оттолкнула его от себя, и чернота
огромных выпуклых глаз исчезла из-под ее губ.
словечко "Боги", во всем остальном он угадал совершенно безошибочно.
Неведомое и непредсказуемое властвует над теми, кто вторгается в неведомое и
непредсказанное, и тем сильнее, чем выше уровень этого вторжения. Встреча с
обитателями этой планеты, которые и людьми в земном смысле не были,
неминуемо должна была принести какие-то нелюдские неожиданности. А мы
уповали на свои наблюдения, на свои предсказания, на ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ прогнозы
для НЕЧЕЛОВЕЧЕСКОГО мира...
просачиваться в жизнь их колонии. Что-то назревало, и люди, интуитивно
пугаясь этого неведомого, вместо того, чтобы принять его как должное, стали
совершать нелепые, но уж зато на все сто процентов земные поступки. Вот,
например, попытались выслать ее на "Рогнеду" - почему, зачем? Так и не
сказали.
круглых прозрачных стенах, когда она острее всех прочих почувствовала
вторжение в собственную жизнь чего-то необъяснимого, неназываемого... И
удрать ей посчастливилось прямо виртуозно. Или они там занялись какой-то
другой проблемой, которая появилась удивительно кстати? Ее ведь даже не
преследовали, хотя до последней минуты она была уверена, что с "Рогнеды" уже
запрошен зонд с поисковой капсулой, которая живехонько ее обнаружит... Нет,
не запросили, и это тоже было и непредставимо, и непредсказуемо. Колизей
словно забыл о ней.
задумываясь, относила за счет здешних непривычных животных и растительных
белков, как и каждое утро, мягко и настойчиво попыталась вернуть ее в теплое
гнездышко сна.
оно созрело, и просто диву даешься (правда, слишком поздно), что не
догадался об этом еще позавчера. Так какое же нежданное - черное или белое -
уготовано ей на сегодня?
раздувать угли, печь намытые с вечера клубни, которые напоминают по вкусу
вяленую грушу. Как при таком содержании сахара почти во всех корнеплодах
аборигены ухитряются сохранить гибкость фигуры? Надо будет
проконсультироваться.
пружинистым движением поднялась на ноги, словно выбросила самое себя в
наступивший день. Времени не осталось даже на то, чтобы позволить себе
пятиминутную разминку, и она засуетилась у очага, раздувая огонь и устраивая
что-то вроде духового шкафа из громадных листьев лопуха, нижняя поверхность
которых была на изумление термоустойчива - ну прямо натуральный асбест!
Мальчики, принесшие эти листья, утверждали, что здесь этот куст вырос
случайно, а обычно лопух-пожарник, как она его тотчас же окрестила, растет
возле гор, плюющихся огнем.
догадаться и раньше - ведь простейшие кухонные орудия они с Инеком
изготовили именно из обсидиана. И еще - тот столб огня, который вырос где-то
в стороне, буквально через несколько минут после ее бегства. Или она плохо
ориентировалась, или грохот и огненный смерч возникли где-то на западе...
Был ли там еще какой-нибудь город? Вот беда, а еще сдала на пятерку
географию Та-Кемта! Ну, потом разберемся, главное - это было где-то в
стороне.
единственной костяной шпилькой, которую пришлось наскоро выточить из рыбьего
плавника - странный был плавник, с четкими фалангами четырех пальцев.
Выбежала из пещеры и невольно зажмурилась, по-птичьи втягивая голову в
плечи: только что вставшее солнце добралось до их ложбинки, и розовые прямые
лучи, отражаясь от белых скал, короткими снопиками аметистовых брызг били ей
прямо в лицо, в глаза и даже в нос, так что сразу же захотелось чихнуть...
Ежки-матрешки, счастье-то какое!
сияющие лучики и стараясь не закричать от внезапного восторга, и в основном
не потому, что Инек мог услышать ее и примчаться, бросив все заботы о хлебе,
то есть мясе насущном, - нет, просто ей хотелось кричать совершенно нелепую
здесь строчку, да еще и неизвестно откуда возникшую в памяти: "...это
розовый фламинго!.."
может быть даже первобытное, но вот каким образом функционировал данный
фламинго - это не припоминалось. И вообще, с чего это ей вздумалось оглашать
окрестные горы воплями на нетутошнем языке? От неведомой радости? Некогда
радоваться. Радоваться будем потом.
плеснуло: потом? Опять это проклятое "ПОТОМ"?
с ума от тысяч невыясненных проблем - и все-таки радоваться, не откладывая
"на потом".
серебряного горна. - Доброе утро!
дружное нестройное "Доброе утро, Крис-ти-на-Ста-ни-слав-на!" Они всегда
начинали день с этого приветствия, первой же произнесенной фразой нарушая
самый строгий из своих законов: женщину не разрешалось называть именем,
длиннее чем в один слог, а семисложным именем не позволялось называть вообще
никого. Даже Бога. Она вспомнила, как даже сам Инек замер, самым примитивным
образом перепугавшись, когда он догадался, наконец, спросить, как же ее
зовут, и она, не подумав, выпалила и имя, и отчество.
девочек - пугливо, все еще не освоившись окончательно, побрели к ручью вдоль
стеночки.
попросту брошенных, она всегда изумлялась тому, что ни в одно мгновение у
нее не вставал вопрос о контактности, коммуникабельности или субординации.
Все получалось само собой, и что самое удивительное - выходило так, что не
она руководила и наставляла этих карапузов, а они весь длиннющий день
неусыпно заботились о ней - кормили, одевали, готовили, учили прясть
(невиданное дело!), а уж о развлечениях вечерних и говорить не приходилось -
все песни, все сказки они рассказывали не друг другу, а исключительно ей.
что все это относится к жене - хм, может быть, и не жене, а подруге, не
выяснять же это с детишками младшего школьного возраста! - их уважаемого
Инебела.
прирожденной калекой, у которой ручки - вот ведь беда! - не умеют
становиться естественным орудием труда. И что в основе их внимания лежат
запасы доброты столь неиссякаемой, что весь человеческий гуманизм казался
перед нею какой-то сухонькой, рассудочной благотворительностью. Маленькие
кемиты приняли ее совершенно безоглядно, как человек принял бы птицу с
перебитым крылом.
других землян, и теперь их приняли бы так же безоговорочно, но ее удерживало
одно - страх перед изгнанием на "Рогнеду", причины которого она так и не
успела узнать.
луны, опережающей наступление вечера, проклюнулся в расщелине между скал.
Обед пропустили!
еще Инек не приходил так поздно. Она вскочила на ноги, стрелой пролетела всю
лужайку, окунулась в сырую промозглость сквозного грота, который она в шутку
прозвала "тамбуром", и высунулась из щели, от которой убегала вниз
неприметная для посторонних тропинка.
здесь гадов. И все.
Младшенькие копошатся, что-то обтесывают каменными ножами - как это им
удается делать все абсолютно бесшумно? Но сегодня они как-то по-особенному
осторожны. У всех у них напряженные, настороженные спинки с худыми,
замершими лопатками. Прямо живые локаторы какие-то. А они-то какой беды
ждут, неугаданной, нежданной? Впрочем, с них вполне достаточно и того, от
чего они сбежали, - этого немыслимого побоища худородков, иродовой травли,
когда родители в непонятно откуда взявшемся фанатическом исступлении
вышвыривали из своих домов на растерзание самых слабеньких, самых больных и
- по земным естественным нормам - самых дорогих своих малышей.
своего рождения изуродованных детских тел. Кшися вдруг осознала, что она и
помнит-то их в основном не по именам, а по их недугам: вон у того не гнется
спина, те две девчушки, что пилят пополам громадный стручок, - обе немые,
хотя слышат неплохо, и хорошо слышит мальчуган в совсем коротенькой -
наверное, единственной - юбчонке, у которого совершенно нет ушных раковин. И
Апль, у которой на непомерно длинных ногах никогда не выпрямляются коленки.
Одиннадцать худородков, спасение которых в их худодейственных руках. И все
же одни они здесь не выживут. Где же Инебел, где их старшенький?
Прокормиться ведь можно и стручками. Что же погнало его на дальнюю охоту? А
Контровский Владимир
Ильин Андрей
Прозоров Александр
Афанасьев Роман
Свержин Владимир
Браун Дэн