Чтение 48–й страницы книги ~Мятеж~

и должностей, диктор читал его вслух. В течение последующего часа все это
транслировалось постоянно. Появилось сообщение о ходе очистки города.
Дункан переключил на другой канал, но и он был целиком занят тем же.

- Похоже, тебе придется оставаться здесь до следующего Вторника, -
сказал он Сник.

- Только не строй планов.

- Ты полагаешь, я затащу тебя в свою постель?

Она кивнула, встала с кресла и направилась в кухню.

- У меня есть о чем думать и поважнее, - бросил он ей вслед.

И впрямь. Но намекни она... и он забудет о своем "поважнее".

Попался в ловушку, подумал он. Угодил в капкан любви да еще в силки
правительства. Хотя есть разница: страсть к этой женщине не убьет меня.
Сейчас я не могу пояснять, что любовь пройдет, но ведь так уже было и не
раз, значит, так и будет. Даже, если боль этой любви останется во мне
словно замершая туберкулезная палочка, я смогу действовать полноценно и
здорово. Но, черт возьми, мне ничего не поделать с ней сейчас и, наверно,
в будущем. А она всего лишь один-единственный человек - и мне не решить с
ней моих проблем. Что уж говорить о правительстве, ведь это сила. Только в
этом районе мне противостоят тысячи его агентов. Но против него я не
чувствую себя бессильным.

Продолжая следить за новостями, он перебирал в уме возможные варианты
спасения. В переходах сегодня ему появляться нельзя. Фантастическую мысль
спуститься по веревке из окна к океану Дункан отбросил сразу же. До
полуночи придется оставаться в квартире - не прекрасный колдовской час, а
время стоунирования. Потом надо будет решать: залезать в цилиндр или нет.

Если он предпочтет второе - что тогда?

Какой бы план он ни выбрал, надо еще уговорить Сник последовать за
ним. Если Сник попадется в руки органиков и ее допросят, она помимо своей
воли выдаст его. Тут никуда не денешься, логика железная. Но Дункан знал,
что большинство людей следует не классической логике, а другой, не
поддающейся строгому анализу, в основе которой лежит не логика поступков,
а эмоции. Во-первых, чувства, и лишь потом рациональное начало. Дункан
встал, собираясь пойти на кухню. Что-то Сник засиделась там слишком долго.
В это время картинка на экране изменилась. Репортаж вела камера,
установленная на двадцатом уровне блока в третьем полицейском участке.
Органики напряженно работали, проворно извлекая из неиссякающего потока
тел на улице и перенося в участок все новых и новых людей. Их допросят
позднее, наверно, уже в следующий Вторник. Диктор говорил, что число
задержанных столь велико, что справиться с этой задачей быстро не удастся.
Большинство подвергнется окаменению на установке в полицейском участке,
идентификационные карточки зарегистрируют, а тела отвезут на склад.
Учитывая солидное число "клиентов" и ограниченную мощность стоунеров в
участке, задействовали аварийные стоунирующие станции, разбросанные по
всему городу. Больницы уже были переполнены, всех подряд - раненых и
мертвых, задержанных и необвиненных - совали в цилиндры для временной
"консервации". Подождут своей очереди. "Работа растянется до второго
Вторника, а может, и до третьего, - комментировал диктор. - Наш город
никогда еще не знал подобной катастрофы, по крайней мере со времени
последнего великого землетрясения".

- О черт! - воскликнул Дункан, разглядев среди груды тел гигантскую
тушу падре Кэбтэба. Робот-подъемник просунул широкие лапы под падре,
который лежал лицом вверх на плоском многоколесном трейлере среди
множества лишенных сознания людей. Машина подняла обмякшее тело, руки
падре свободно свисали по бокам рядом с лапами робота. Прокрутив колеса,
робот развернулся и направился к широченному входу. Камера крупным планом
остановилась на профиле Кэбтэба, выделила его широко раскрытый рот и
застывшие в изумлении глаза.

"Как я уже говорил, - вещал Генри Кунг Хорриг, - мы не имеем
возможности сообщить вам подробности обо всех гражданах, доставленных для
дачи показаний. Но мне удалось раздобыть некоторую информации о
задержанном, которого вы видите сейчас на экранах. Как сообщил один из
высших полицейских чинов, этот человек, идентификационную карточку
которого еще не проверили, но чья непокорность властям совершенно
очевидна, доставил полицейским много неприятностей во время ареста. Двоих
он отправил в нокаут, третьему сломал руку и, прежде чем его, наконец,
скрутили, успел нанести травмы еще двоим. Задержанный читал проповедь в
переходе, что само по себе квалифицируется как проступок второй степени,
если виновный задержан впервые, и как уголовное преступление третьей
степени тяжести при повторном задержании. От арестованного сильно разит
алкоголем и, поскольку его задержали возле таверны Спортер, можно
предположить, что этот человек участвовал в разбойничьем распитии запасов
спиртного в этом заведении. В этом случае..."

Дальше Дункан слушать не стал. С криком "Пантея! Пантея!" он
устремился в кухню. Сник сидела за столом у окна и задумчиво смотрела на
раскинувшуюся внизу гавань. Она тревожно посмотрела на него.

- В чем дело?

Дункан рассказал ей о только что увиденном.

- Наша песенка спета, - закончил он. - Спасти нас может только
счастливый случай. Надо быстро что-то предпринимать.

Дункан взглянул на стол. Сник убрала вино и теперь перед ней стояла
большая чашка кипящего кофе. Хорошая идея. Сейчас, действительно, не время
дурманить мозги алкоголем.

- Давай не будем совершать дурацкие поступки, - сказала Сник. Дункан
сел за стол напротив нее и взглянул в окно. По заливу двигались несколько
крупных грузовых судов и множество парусников - атласные паруса вспыхивали
в лучах спокойного послеполуденного солнца. Все было как обычно, и суда
наверняка двигались в соответствии с расписанием. Казалось, взрывоопасное
ощущение свободы, которое, как утверждали органики, лишило рассудка
жителей города, никак не затронуло тех, кто находился вне его границ.
Интересно, каким образом власти будут объяснять этот факт?

Да очень просто. Объяснение готово: моряков немного, и они
скучиваются, когда люди начинают вести себя совершенно непредсказуемо. Их
не захватывает массовая истерия толпы, как это произошло в башнях города.

- Я не действую опрометчиво. Я все хорошо обдумал. Единственный выход
для нас, который дает хоть какие-то шансы - перейти в другой день.

- И попасться уже в Среду, - подхватила Сник.

- Я опытный дэйбрейкер. Вряд ли кто-нибудь знает лучше меня, как это
делается.

"Не совсем я на самом деле, - подумал Дункан. - Скорее, _т_е_,
другие, что спрятались где-то внутри меня и без устали подбрасывают мне
обрывки воспоминаний. Вот эти ребята действительно знают толк в этом
деле".

Пантея уже не смотрела на него. Она снова устремила взор за окно, на
океан, далеко за гавань. На лице ее застыло выражение глубокой
задумчивости. Дункану показалось, что в глазах Сник он прочитал стремление
к свободе, преграждаемое безнадежностью. В груди у него защемило от
непреодолимого желания поцеловать ее, сказать, что он даст ей надежду.
Все, что она пожелает.

Наступило молчание, которое Дункан никак не решался прервать, боясь
причинить ей боль. Оно становилось томительным, словно ожидание живицы,
сочащейся из дерева, и заставляло Дункана волноваться и сгорать от
нетерпения. Ему неудержимо хотелось нарушить неловкую тишину и заговорить,
но он понимал, что, если он сейчас что-то скажет, она не услышит его слов.

Наконец, она повернулась к нему, вздохнула и заговорила:

- Все бесполезно. С таким же успехом мы можем сдаться и прекратить
это мучительное ожидание, эту агонию.

- Какого черта меня угораздило полюбить такое несчастное создание как
ты? У тебя хребет из взбитых белков, воли - как в пустой бутылке из-под
виски! Даже если ты знаешь, что не можешь победить, ты должна бороться!

- Бычье дерьмо все это, - бесцветным голосом произнесла Сник.

- Да это аромат получше собачьей чуши, которую ты несешь! Вот это,
действительно, дерьмо! Ты не можешь опускать руки! Я никогда не сдавался и
не сделаю этого! Если бы я хоть раз скис при виде опасности, где бы я
сейчас был? Давным-давно окаменелым пылился на складе!

- Ты просто хочешь отсрочить неизбежное. Что означает еще несколько
дней жизни? В чем смысл? У тебя у стоунированного вряд ли сохранятся
воспоминания о нескольких днях жизни, ради которых ты сражался столь
бесстрашно. Стоит ли?

Они снова замолчали, хотя, если бы ярость Дункана могла превратиться
в излучение, он раскалился бы добела, а Сник обратилась бы в уголек.

Она первой прервала молчание.

- Не знаю, что делать! Вся беда в том, что я в самом деле чувствую
свою вину! Я заслуживаю стоунирования! В сущности в нашем обществе нет
ничего существенно порочного. Если правительство лжет или делает нечто
такое, чего не должно было бы делать по причине незаконности, то нельзя же
забывать, что оно руководствуется мыслью о благе народа.

- Ты - прирожденный органик, - сказал Дункан. - Я зря теряю с тобой
время. Мне надо еще разработать свой план.

- Какой план?

- Я должен выложить его тебе, чтобы ты могла порадовать своих коллег?

- Ты действительно полагаешь, что можешь придумать что-то? Хотя бы с
малейшим шансом на успех?

На лице Сник все еще лежала скорбная печаль, однако голос ее немного
просветлел.

- Да, но ты должна обещать, что останешься со мной и сделаешь все,
чтобы мне помочь.

- А если я не смогу?

"Тогда я посажу тебя в стоунер, - подумал Дункан, - и буду жить,
какой бы - плохой или хорошей - ни была моя жизнь".