подобные замыслы; коль скоро любые изменения требуют согласия общества,
трудности нового типа должны быть приняты добровольно, а не навязаны.
Крайне трудный вопрос, тряс своей птичьей головой мой наставник, эти
колебания между искушениями тайнократии и гедонизации; и немало
расплодилось таких, что ведут жизнь анахоретов, из дому не выходят, носят
одну и ту же одежду, пока не истлеет, а все потому, что необходимость
выбора в условиях царящего переизбытка совершенно парализует их волю.
ему по вкусу. Вместо ответа он принялся выпытывать у меня, что я знаю о
Кливии, после чего заявил, что на 98% это ложь, состоящая из недоразумений
и передержек, а остальное сомнительно. Как же было на самом деле? На самом
деле, ответил он, мы делали для кливийцев все, что могли. Вследствие
неблагоприятных климатических условий у них часто случался неурожай, мы
доставляли им множество продовольствия, так же впрочем, как и Курдляндии,
а они, то есть их власти, по-прежнему морили народ голодом, накапливая
стратегические запасы в предвидении замышлявшейся против нас агрессии; так
что, если даже в экспортируемые продукты и добавлялись субстанции,
делающие невозможным их длительное хранение, с нашей стороны это была
элементарная предусмотрительность, не больше того. А что могло быть
"больше"? - спросил я; он неопределенно улыбнулся и сказал, что на этой
почве возникло множество измышлений и инсинуаций, о которых я рано или
поздно услышу. Разговор о Кливии привел к заметному разладу между нами.
лишь удивление, вызванное взлетом лифта: он тронулся вертикально, а потом
с щелчком вставляемого в магазин патрона перескочил над крышей гостиницы
на колею, которая плоской радугой выгибалась над городом, без единой
опоры, и подобно радуге сияла семью цветами солнечного спектра. Потом
наступила темнота, пол мягко провалился подо мною, кабина застыла
неподвижно, ее стена раскрылась вдоль невидимого шва, и на фоне растений с
большими белыми цветами я увидел высокого люзанца с человеческим лицом, в
однобортном костюме и белоснежной рубашке, словно он только что вышел от
парижского портного, даже лацканы пиджака и воротничок рубашки скроены по
последней моде - моде двухвековой давности! Это тоже было частью
оказываемого мне повсюду почтения, ведь сами они одеваются по-другому.
Люзанец ждал меня, заранее протянув руку, словно боялся забыть, как
положено приветствовать человека, а когда я в свою очередь подал ему руку,
его ладонь исчезла в моей вместе с большим пальцем. Это был Типп Типпилип
Тахалат, директор ИОСа, черноглазый блондин. Я бы не прочь узнать, как они
это делают. Вместо переводилки на лацкане у меня были два маленьких
металлических кружка на раковине каждого уха; благодаря им я слышал
люзанцев так, словно земная речь выплывала у них изо рта. Они, наверное,
слышали меня так же. Заметив неловкость, проявленную Тахалатом при
встрече, я почувствовал некоторое облегчение, ведь она обнаружила пробелы
в его знании земных обычаев, а ничто так не угнетает, как чужое
совершенство. Тахалат провел меня в поистине удивительное помещение: его
интерьер в точности напоминал конференц-зал крупного земного банка, и
притом конца XIX века. Длинный, покрытый зеленым сукном стол между двумя
рядами чернокожих кресел, матово-молочные окна, между ними - остекленные
шкафы; одни были уставлены толстыми книгами, среди которых я заметил тома
ежегодников Ллойда, в других стояли модели парусников и пароходов; и я
опять подумал, что они, ей-богу, уж слишком стараются, устраивая такое
представление ради одной-единственной беседы с землянином! Мы сели за
маленький столик у окна, под рододендроном в майоликовой кадке, между нами
дымилась кофеварка с мокко, стояла одна чашка - для меня - и серебряная
сахарница, кажется, с британским львом; а для хозяина было приготовлено
что-то вроде груши на ножке или гриба с лазоревой шляпкой. Тахалат
извинился, что не будет пить того же, что я; он к этому не привык и
рассчитывает на мою снисходительность. Я заверил его, что он оказывает мне
слишком много внимания, и мы с ним состязались в учтивости, я - помешивая
сахар в чашечке, он - вертя в руках грушу-грибок, у которой вместо черенка
была трубочка, а внутри - какая-то жидкость. Тахалат заговорил о моем
злосчастном приключении, чтобы напомнить, что уцелел я благодаря
этикосфере, хотя, возможно, не отдаю себе в этом отчета. У антихудожников
мне ничего не угрожало, добавил он, что же касается гидийцев, то они живут
в резервате, ошустренном только поверхностно. Поэтому, когда стало
известно, что я похищен, усилили локальную концентрацию шустров, чтобы они
просочились в подвал.
я, удивляясь про себя превосходному вкусу люзанского кофе.
дать мне пощечину?
убедитесь, как действует этикосфера, а после мы обсудим этот
эксперимент... Я, пожалуй, встану и вас попрошу о том же, так будет
удобнее...
друга. Я замахнулся - в меру, потому что не хотел свалить его с ног, - и
застыл с отведенной в сторону рукой. Что-то меня держало. Это был рукав
пиджака. Он стал жестким, словно жестяная труба. Я попытался согнуть руку
хотя бы в локте и с величайшим трудом наполовину сумел это сделать.
своего намерения...
себе это, дать торжественное внутреннее обещание.
конца. Я все еще ощущал его неестественную жесткость.
совершенно мягким.
Земли, - шевиотовый, пепельного цвета, в мелкую серо-голубую крапинку. Я
внимательно осмотрел рукав и заметил, что ворсинки ткани лишь теперь
укладывались, словно шерсть сперва насторожившегося, а потом
успокоившегося животного.
поступает в кровь, мышцы слегка напрягаются, изменяется соотношение ионов
и тем самым - электрический заряд кожи, - объяснил директор.
три. Правда, недостаточно успешно - хотя шустры и пропитали ткань, вы
остались для них существом неизвестным, и по-настоящему они отреагировали
лишь тогда, когда вы начали задыхаться - помните? - в том подвале...
объяснить вам подробнее, ведь это не так уж просто...
раздеться.
происходило с поплином в розовую клетку - его микроскопические волоконца
встопорщились.
и ее сниму?..
прямо-таки с энтузиазмом ответил он, словно я угадывал желание, которое он
не смел высказать. - Не стесняйтесь, прошу вас...
нише возле окна, под пальмой. Это, наверное, выглядело бы не так необычно,
если бы я обнажался в более экзотичном окружении; тем не менее я аккуратно
развязал галстук, уже голый по пояс подтянул брюки и спросил:
слова более не произнося, развернулся на слегка расставленных ногах, и они
разъехались так внезапно, словно пол был изо льда, да еще полит маслом;
как подкошенный, я рухнул прямо к ногам люзанца. Он заботливо помог мне
подняться, а я, распрямляясь, будто бы нечаянно двинул ему локтем в живот
и тут же вскрикнул от боли - локоть ткнулся словно в бетон. Панцирь, что
ли, был у него под одеждой? Нет - между отворотами пиджака я видел его
тонкую белую рубашку. Значит, дело было в рубашке. Сделав вид, будто я и
не думал ударять его под ложечку, я сел и принялся разглядывать подошвы
туфель. Они вовсе не были скользкими. Самые что ни на есть обыкновенные
кожаные подметки и рельефные резиновые каблуки - я предпочитаю такие, с
ними походка пружинистее. Я вспомнил о поголовном падении художников,
когда они всей оравой пошли на меня, стоящего под крылышком ангела. Вот,
значит, почему! Я поднял голову и посмотрел в неподвижные глаза
собеседника. Тот добродушно улыбался.
вы ничего не ушибли?..
сильно, не свалился бы с ног".
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Шилова Юлия