превратил в черные, открытые сквозняку дыры окна противоположных домов на
Хевелиусплац, все стекла на Реме, стеклянную анфиладу на Шнайдемюленгассе,
включая полицейский участок, и -- расширив, как никогда прежде, радиус
действия -- блестящие стекла витрин вдоль Грабена в Старом городе и на
Риттергассе. Это вызвало бы смятение и в рядах ополченцев, и среди глазеющих
горожан. Это заменило бы по эффективности множество тяжелых пулеметов, это
заставило бы уже с самого начала войны уверовать в наличие чудесного оружия,
но это все равно не спасло бы Польскую почту.
на своей директорской голове не стал меня защищать, даже напротив: когда я,
спеша вниз по лестнице к операционному залу, прошмыгнул у него между ногами,
он залепил мне очень болезненную затрещину, чтобы тотчас после этого, громко
бранясь по-польски, снова обратиться к проблемам обороны Мне не оставалось
ничего другого, кроме как стерпеть затрещину. Люди, среди них и доктор
Михон, который в конце концов за все отвечал, были возбуждены, испытывали
страх и потому заслуживали снисхождения
когда они показали двадцать одну минуту, я мог убедиться, что первые боевые
действия не нанесли вреда часовому механизму. Часы продолжали идти, и я не
понимал, как воспринимать эту невозмутимость времени -- как добрый знак или
как плохой.
Кобиеллу, избегая при этом встреч с доктором Михоном, не нашел ни дядю, ни
коменданта, обнаружил, что стекла вестибюля все-таки пострадали, обнаружил
также трещины и безобразные дыры в штукатурке возле портала и оказался
свидетелем того, как внесли двух первых раненых. Один из них, пожилой
господин со все еще аккуратным пробором в седых волосах, покуда накладывали
повязку на его правое плечо, задетое по касательной, говорил без умолку и
возбужденно. Едва его не слишком серьезную рану замотали белым, он уже
попытался вскочить, схватить свою винтовку и снова занять позицию за
песочными мешками, которые, получается, не так уж и надежно защищали от
пуль. К счастью, легкий приступ слабости, вызванный большой потерей крови,
заставил его снова лечь и принудил к тому покою, без которого пожилой
человек не может оправиться сразу после ранения. Вдобавок маленький
нервический господин лет пятидесяти пяти, хоть и носивший на голове стальную
каску, но оставивший уголок джентльменского платочка выглядывать из
нагрудного кармана, -- словом, этот господин с изысканными манерами
чиновного рыцаря, имевший степень доктора и носивший имя Михон, приказал
пожилому раненому господину от имени Польши не двигаться.
ни малейшего желания снова занять место позади мешков с песком. Через равные
промежутки времени он громко и без стеснения вскрикивал, потому что был
ранен в живот.
мешками, чтобы наконец-то найти тех, кого он ищет, как два одновременных
разрыва снарядов над главным порталом и рядом с ним заставили задребезжать
весь операционный зал. Шкафы, передвинутые к дверям, распахнулись и
выпустили на сво боду целые стопки прошнурованных папок, которые и впрямь
взлетели на воздух, утратив строгий порядок, чтобы, скользя и приземляясь на
каменных плитах, коснуться бумажек, с каковыми при упорядоченном ведении
бухгалтерского учета им соприкасаться никак не следовало. Нет нужды
говорить, что раскололись и оставшиеся стекла, что большие и меньшие куски
лепнины попадали с окон и с потолка. Сквозь облака гипса и мела еще одного
раненого протащили в центр зала, но затем по приказу стальной каски доктора
Михона понесли вверх по лестнице на второй этаж.
издавал стон, и никто не велел ему вернуться, никто ни о чем не спросил, и
уж тем более никто не счел необходимым, как совсем недавно Михон, грубой
мужской рукой залепить ему оплеуху. Хотя и он со своей стороны прилагал все
усилия, чтобы не прошмыгнуть между ногами у кого- нибудь из взрослых
защитников почты.
поднялся на второй этаж, мои дурные предчувствия оправдались: раненого
отнесли именно в то лишенное окон, а потому надежное складское помещение для
почтовых отправлений, которое я, собственно говоря, считал своим. Мало того,
поскольку тюфяков на всех не хватало, было решено, что в ящиках для писем
имеется подстилка для раненых, хоть и ко роткая, но достаточно мягкая. Я
пожалел, что пристроил свой барабан в один из этих передвижных ящиков,
набитых недоставленной почтой. А вдруг кровь из продырявленных письмоносцев
просочится через десять или двадцать слоев бумаги и придаст моей жестянке
тот цвет, который она до сих пор знала лишь как лаковую краску? Что общего
между моим барабаном и польской кровью? Пусть лучше окрашивают этим соком
свои бумаги и свои промокашки! Пусть лучше выплеснут синеву из своих
чернильниц и зальют туда красноту! Пусть лучше покроют красным польскую
часть своих платков, своих белых накрахмаленных сорочек. Ведь речь-то, в
конце концов, шла о Польше, а не о моем барабане! И если уж им так важно,
чтобы Польша, коль скоро она сгинела, по меньшей мере сделала это в
бело-красном цвете, то неужели и мой барабан, весьма подозрительный из-за
свежей раскраски, тоже должен сгинуть вместе с ней?
идет о моей помятой жести. Ян заманил меня в почтамт, чтобы предоставить тем
служащим, для которых слово "Польша" не тянуло на сигнальный огонь, еще один
воспламеняющий знак. Ночью, покуда я вместе с письмами спал в ящике на
колесиках, но кататься не катался и снов тоже не ви дел, дежурившие
чиновники нашептывали друг другу, словно пароль: умирающий детский барабан
попросил у нас убежища. Мы -- это Польша, мы обязаны его защитить, тем более
что Англия и Франция заключили с нами договор о взаимной помощи.
хранилище писем ограничивали для меня свободу действий, со двора впервые
подал голос пулемет. Как я и предсказывал, эсэсовское ополчение предприняло
первый бросок именно со стороны полицейского участка, со Шнайдемюленгассе.
Вскоре после этого ноги у всех у нас отделились от земли: людям из ополчения
удалось взорвать дверь к хранилищу посылок над пандусом для почтовых машин.
Сразу после этого они возникли в складе посылок, потом в отделе приема
посылок, а дверь в коридор, ведущий к операционному залу, уже была
распахнута настежь.
скрывался мой барабан, бросились прочь, за ними побежали другие. Если судить
по звукам, борьба шла уже в коридоре нижнего этажа, потом в отделе приема
посылок. Ополченцам пришлось отступить.
хранилище писем. У раненого стало изжелта-серое лицо, он скалил зубы и
вращал глазами под сомкнутыми веками. Еще он сплевывал, и в слюне у него
были кровяные прожилки. Но поскольку голова у него свешивалась над краем
корзины, можно было не опасаться, что он закапает почтовые отправления.
раненого лежал как раз там, где был зарыт барабан. И Оскар сумел, сперва
осторожно, щадя раненого и письма, потом дергая сильней, потом, наконец,
разрывая, вытрясти из-под стонущего многие десятки конвертов.
тут люди затопали вверх по лестнице, вдоль по коридору. Они вернулись, они
выгнали ополченцев из склада посылок, покамест они были победителями, и я
слышал их смех.
двери, пока они стояли подле раненого. Сперва громко разговаривая и
размахивая руками, потом тихо чертыхаясь, они перевязали его.
потом еще два, дальше -- тишина. Залпы линкоров в Вольной гавани, напротив
Вестерплатте, рокотали добродушно-ворчливо и равномерно и мало-помалу
становились привычными.
выскользнул из хранилища писем, я бросил на произвол судьбы свой барабан и
снова пустился разыскивать Яна, своего предполагаемого отца и дядю, а также
Кобиеллу, коменданта здания.
почты по фамилии Начальник, который своевременно отправил семью не то в
Бромберг, не то в Варшаву. Для начала я обследовал складские помещения,
выходившие во двор, потом обнаружил Яна и Кобиеллу в служебной квартире
Начальника, в детской.
местах повреждены шальными пулями. За любым из двух окон в мирные времена
можно бы постоять, с удовольствием разглядывая Хевелиусплац.
полная опрокинутых оловянных солдатиков, раскрытая коробка, где полно
рельсов и миниатюрных товарных вагончиков, множество более или менее
поврежденных кукол, кукольные домики, где царил дикий беспорядок, -- короче,
неопи суемое изобилие игрушек, дававшее понять, что секретарь Начальник, по
всей видимости, приходился отцом двум весьма избалованным деткам, мальчику и
девочке. Как хорошо, что их эвакуировали в Варшаву, что встреча с братцем и
сестричкой, смахивающими на дегей из семейства Бронски, здесь мне не грозит.
С налетом злорадства я представил себе, как потомку секретаря, по всей
видимости, было жалко расставаться с эдаким раем для детей, полным оловянных
солдатиков. Возможно, он сунул себе в карман несколько улан, чтобы позднее,
когда разгорятся бои за крепость Мод-лин, с их помощью усилить польскую
кавалерию.
не может утаить от вас:
разных игр выстроились в рядок музыкальные инструменты уменьшенного размера
-медово-желтая труба безмолвно стояла подле набора колоколов, отражающих ход
Шломо Вульф
Шилова Юлия
Мацумото Сэйте
Корнев Павел
Доценко Виктор
Белов Вольф