него и впрямь исходило что-то пугающее.
Маршал Жуков, заместитель Верховного, едва ли и не сам Верховный, не
отвечая на приветствия, лишь коротко всех оглядев, направился к дверям
вокзальчика. За ним потянулись почти бесшумно, слышались одни его твердые
шаги. И Кобрисова сами ноги понесли вниз по лестнице - успеть распахнуть
двери и вытянуться.
Здесь некоторую помощь генералу Кобрисову оказала пружина двери,
которую он должен был придержать рукою, отчего его стойка вышла не вовсе
истуканной, чуть повольнее. Жесткий взгляд маршала - снизу вверх - ударил
ему в лицо, внимательный, вбирающий, точно бы пережевывающий стоящего перед
ним, выказывая одно раздумье - съесть его или выплюнуть? Чудовищный
подбородок, занимавший мало не треть лица, двинулся в речи, твердые губы
обронили слово, до Кобрисова дошедшее чуть запоздало. Слово это было:
- Здрась...
Кобрисов что-то пролепетал, не слышное ему самому. Маршал, плечом
вперед, миновал его, перестав интересоваться, но вдруг обернулся.
- Ты кто - швейцар или командующий? Я двери и сам умею открывать. Если
командующий, то и командуй, куда идти.
- В зал ожидания, пожалуйста.
Маршал не удивился, но махнул рукой, как машут на дурачка.
Вокзальчик имел один большой зал, высотою в два этажа, с выходами на
площадь и на перрон, и несколько служебных клетушек в крыльях. С купольного
потолка смотрели на публику закопченные лики: шахтер с отбойным молотком на
плече, грудастая колхозница у комбайна, обнявшая сноп какого-то злака,
пограничник с собакой, похожей более на отощавшего дикого кабана, летчик и
пионеры под самолетным рылом с пропеллером. В сорок первом году вокзальчику
шибко досталось - и от чужих, и от своих, - в нем гулял ветер и свивали
гнезда птицы, углы густо заросли паутиной. Саперы наспех расчистили завалы
щебня, залатали пробоины в куполе фанерой и брезентом, составили рядами
уцелевшие скамьи, из кабинета начальника станции принесли стол. Проломы в
стене оставили как есть - и сквозь них пламенела прощальной красой листва
кленов и дубняка.
Маршал, все оглядев коротко и более ни на что не глядя, сел за стол и
развернулся боком к карте, которую развесили на стенке билетной кассы,
прежде остекленной, теперь просто решетке. Кобрисов стал около нее с
указкой, ожидая, когда рассядутся. Выглядело - как в школьном классе:
учитель за столом, ученики за партами, вызванный - у доски. Урок, однако,
начался не сразу - следом за Хрущевым внесли тот короб с красным бантом.
- Гер Константиныч, - обратился Хрущев к Жукову, с чего-то заговорщицки
улыбаясь во все широкое круглое лицо с двумя разновеликими и прихотливо
расположенными бородавками. - Разрешите, прежде чем начать, вот, значит,
вручить скромные подарки всем, это вот, присутствующим от лица, вот, значит,
Военного совета фронта. Да, Первого Украинского. Дни у нас, можно сказать,
особенные, предстоит, значит, освобождение священного города Предславля,
жемчужины, можно сказать, Украины. И я хочу отметить, что вот и солнышко
всем нам по этому, значит, случаю как-то так светит, празднует как бы вместе
с нами, вот, значит, наше торжество...
Жуков, с каменным лицом, кивнул.
- Хорошо сказал, Никита Сергеич. Главное - коротко.
Короб взгромоздили на стол. Никита Сергеич, еще много чего имевший
сказать, потоптался в огорчении, напруживая круглый затылок, и подал знак
рукою, как ко взрыву моста. Длинный и от волнения еще удлинившийся адъютант
развязал бант, вскрыл короб и отступил. Хрущев, запуская туда обе руки,
доставал и каждому подносил, согласно привязанной бирочке, что кому
причиталось, в целлофановом пакете: курящим - томпаковые портсигары с
выдавленной на крышке Спасской башней Кремля и по блоку американских
сигарет, некурящим - шоколадные наборы, тем и другим - по бутылке армянского
марочного коньяка, по календарю с картинками и именные часы, тоже
американские, с вошедшими только что в моду черным циферблатом и светящимися
стрелками. Непременной же и главной в составе подарка была рубашка без
ворота, вышитая украинским орнаментом, со шнуровкой вместо пуговиц, с
красными пушистыми кистями.
Гости хрустели пакетами, прикладывали рубахи к груди, Жуков тоже
приложил и спросил:
- Это когда ж ее надевать?
- Всегда! - отвечал Хрущев с восторгом. - Я вот повседневно такую под
кителем ношу. - И, расстегнув китель, всем показал вышитую грудь. - Хотя не
видно сверху, а мою хохлацкую душу греет. Думаю, что и с командармами в
точку мы попали, кто тут не хохол щирый? Терещенко - хохол, Чарновский -
оттуда же, Рыбко - и говорить нечего, Омельченко со Жмаченкой - в обоих аж с
носа капает. Ты, Галаган, вообще-то у нас белорус... А Белоруссия - она кто?
Родная сестра Украины, их даже слить можно в одну. Вот я только про
Кобрисова не знаю - тэж, як я розумию, хохол?
- Никак нет. С Дону казак.
- С Дону?.. Ну, в душе-то - хохол?
- И в душе казак.
- Та нэ брэши, - Хрущев на него замахал руками. - Почему ж я тебя за
хохла считал? У нас это, помню, в Донбассе жили такие, Кобрисовы, шахтерская
семья, дружная такая, передовая, так ни слова кацапского, все украинскою
мовою.
- Бывает, - сказал Кобрисов. Против дури, знал он, лучшее средство -
дурь. - А в моей станице Романовской три куреня были - Хрущевы, так
по-хохлацки и не заикались, все по-русски.
- Притворялись они! - все не унимался Хрущев. - А может, матка от тебя
утаила, шо вы хохлы?
- Матка-то, вроде, говорила, да батько разубедил. А я его больше
боялся. Так уж... Ну, а за подарок - спасибо.
- Это женщин наших, славных тружениц, благодарите, - объяснил Хрущев. -
Лучшие, значит, стахановки с харьковской фабрики "Червонна робитныця" наш
заказ выполняли. В неурочное время, в счет сверхплановой, понимаете,
экономии. Специально для командармов-украинцев.
- Выходит, не для меня, - сказал Кобрисов. И, чувствуя на себе всеобщие
взгляды - настороженные, любопытствующие, - он прошел к пустой скамье и
положил сверток.
- Нет, ты носи, - сказал Хрущев. Он имел счастливое свойство не
замечать производимых им неловкостей. - Носи, Кобрисов, рано или поздно, а
мы тебя в хохлацкую веру обратим.
Жуков, прогнав жесткую, волчью свою ухмылку, отодвинул сверток на край
стола, расчистив место для рук, сцепил их в один кулак, поиграл большими
пальцами.
- Так, полководцы. Оперативную паузу заполнили. Командующий, слушаю ваш
доклад.
Кобрисов, оборачиваясь к карте через плечо, взмахивая указкой,
казавшейся в его руке дирижерской палочкой, доложил:
- Двадцать четвертого августа, с разрешения командующего войсками
фронта, захватил плацдарм против города Мырятин. Через неделю, именно
второго сентября, еще один плацдарм - южнее, восемь километров ниже по
Днепру. Впоследствии эти два плацдарма удалось соединить. Одновременно,
силами шести стрелковых полков, двух дивизионов самоходных орудий, при
поддержке авиации фронта выдвинулся клиньями севернее и южнее Мырятина,
создавая угрозу окружения. Основные же силы армии... - Он замолчал на миг и
услышал повисшую тишину, даже различил в ней шелест листвы. - ...можно
считать, всю армию повернул правым плечом на юг, в направлении - Предславль.
Никто не перебил его, и он коротко указал теперешнее расположение своих
девяти дивизий, объяснил значение вычерченных стрел, обрисовал разведанные
силы противника, напоследок назвал населенные пункты, где сейчас
завязывались бои.
- Ближе всего к Предславлю, - сказал он, - нахожусь у села Горлица. Это
двенадцать километров от черты города. По докладам командиров, некоторые
здания - на возвышенных, конечно, местах - просматриваются в бинокль хорошо.
- Горлица! - не выдержал Чарновский. - Это же дачное место уже! Там у
нас комсоставские курсы были, лагерный сбор. Знаю Горлицу... Там я, между
прочим, с будущей супругой познакомился.
Собрание загудело, заскрипело скамьями.
- Лирические воспоминания потом, - сказал Жуков. - Горлица эта - вся у
нас в руках?
- Со вчерашнего вечера вся, товарищ маршал.
Кобрисов едва удержал лицо, чтоб не расплылось глупой, довольной
улыбкой. Жуков, цепким, хищным глазоохватом как бы вбирая в себя карту,
поигрывал большими пальцами.
- Все у вас, командующий?
- Пока... все.
- Суждения будут? Высказываются командармы. Начиная с младшего.
Командармов ниже генерал-лейтенанта не было, среди них Чарновский был
младше по возрасту.
- Что тут судить? - сказал Чарновский, вставая и осаживая книзу
гимнастерку, отчего рельефнее выделялись плечи и грудь. - К генералу
Кобрисову у меня претензий нету, кроме... Кроме лютой черной зависти!
Доведись мне, я бы все сделал не лучше.
- Но и не хуже, наверно? - хриплым своим фальцетом ввернул Терещенко.
Чарновский ответил угрюмо, не повернув к нему головы:
- Считаешь, Денис Трофимыч, просто повезло Кобрисову? Да, повезло
несказанно. Но надо еще свое везение - угадать! Надо еще уметь свою удачу за
крылья схватить. И не упускать!
"Танковый батько" Рыбко, доселе как будто мирно дремавший, положа руки
на толстый портфель, приоткрыл один глаз.
-- Лучше всего - за гузку ее.
Чарновский, махнув рукою, сел.
-- Генерал Галаган, - объявил Жуков. - Ваше мнение?
Воздушный лихач Галаган, смотревший уныло в пролом стены, на краешек
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Конюшевский Владислав
Быков Василий
Доставалов Александр
Махров Алексей