Измоденович, воскрешая в памяти то, что играл молодой гость. Слышал же,
слышал он где-то, когда-то мелодию эту, помнил и слова к ней. Давно, правда,
это было, в окопах, в госпитале ль, в каком-то исходном месте жизни, средь
степу, под самыми ль звездами....
кивком головы подтвердил -- правильно, давай дальше, и, обретая уверенность,
старый воин повел:
себе сама, стукалась стопкой о стакан Лешки Шестакова и почему-то гнусаво
требовала:
однако, с сохлыми морщинами у рта, бледно-синяя, шибко она ему напоминала
шурышкарских брошенок, курящих, пьющих, меры ни в чем не знающих. Ответно
стукнувшись стаканом о стопку гостьи, Лешка отставлял посудину в сторону --
баян он любил. Эх, как разведет его, бывало, отчим Герка-горный бедняк... И
зачем он на него сердился, зачем уши затыкал, на мать с кулаками кидался,
требовал выдворить гулевого и ветреного мужа из дому. Глупое мальчишество,
неразумная юность, дурная молодость... Стоп! А где она, молодость-то? Когда
была? Да вся с собой, вся в изнурительной муштре, вся в промысле, в битве за
дратву, за место ни верхних нарах, за...
гармонисты, распаленный баянист хватанул водки и бодрым голосом выкрикнул:
пел; "В бой идут полки могучие, советские", -- старый солдат кричал: "В бой
идут полки гусарские, московские..." И когда дело дошло до припева, оба
певца уже ехали в одной упряжке в разные стороны;
насторожилась Мануйлова при словаx -- "с царем-батюшкой, за отечество", --
упредила Настасья Ефимовна и дала распоряжение: -- Всей команде отдыхать! С
дороги робятки. Самому на печь -- плясать чичас вскочит, ночью ему ноги в
обруч вязать начнет. Натирай его. Тебе, дорогая гостья, за музыку спасибо.
Натапливай клуб шибчее, завтра солдатики те таку музыку дадут, что все
девчонки в клуб слетятся.
и ублаженно засвистел носом, устраиваясь рядом с ним, Настасья Ефимовна дала
последнее распоряжение:
всеш-ки. По большой прижмет -- в огород не бегайте -- испростынете. Борьке в
свинарник цельте -- у его тепло, и он не кусатца.
исколем, по двору поможем.
избой...
весело, да не собрано... -- И на этом всякие мысли его иссякли, чистый сон
сошел на него.
промыли нутро чайком. Корней Измоденович кротким взглядом вопрошал супругу о
дальнейшем существовании. Она не сострадала болезному человеку, отсекала его
поползновения:
Помощница по клубу не привыкла че-то на завтре оставлять. Ox, ox, робятки,
молочка бы вам, сметанки, творожку. Корова в растеле. Постимся.
рукавицей шапку на голове и, хрястнув дверью так, что из трубы на шесток
русской печи потекла сажа, в рамах задребезжали стекла, удалился.
Осипово, затерявшейся в снежном пространстве, осиянном ослепительным
солнцем. Небо было высоко и не по-зимнему прозрачно, даже сголуба. Даль
казалась бескрайней, и снова желтела, плыла в бесконечность золотистая
полоса выветренных, но стойких хлебов, за которыми рябили березовые колки и
стригучие перелески. Над желтыми полями кружилось воронье, грузно опадая в
поруганное поле, на прогнутые спины стогов, беспризорно плывущих по степи.
двору стреляли девчонки, каркало воронье, трещали сороки у колодца,
плескалась вода в бадье, возле колоды отфыркивались мокрыми губами лошади,
молитвенно-тихо, неутолимо сосали воду изнуренные работой быки и, налив
брюхо, равнодушно стояли, глядя в пустоту. Над бараками, как над
многотрубными крейсерами, дымило бойко и густо, глуша мирно струящиеся
сизыми дымками низенькие избы. Все было вроде как было, и все же брожение,
беспокойство, знобящее ожидание жутких перемен, охватившее Осипово, витало
над ним и тревожило его.
городьбы, гнутым ломиком выворачивал из сугроба пестрые хлысты с лохмато
растопорщившейся драной корой. Парни выволокли из-под навеса козлину, сняли
пилу со стены и начали в охотку пилить дрова, отваливая в снег чурку за
чуркой.
сказав, выпустила во двор пеструю, осторожно ступающую корову, вытолкала
ядреного подсвинка Борьку, который, осмотревшись на воле, взвизгнул от
радости, принялся бегать по двору, взбрыкивая розовеньким задом.
вычищать навоз из стайки. Корова стояла неподвижно, клубила пар из теплых
ноздрей, смотрела на Божий мир, о чем-то грустно думая, вслушиваясь в себя.
Настасья Ефимовна погладила ее, легонько похлопывая по боку, направила
обратно в теплую, всю внутри окуржавелую стайку.
в них взглядом школьного хулигана, завинтив аж в два кольца веревочку
хвоста, хрюкнул. Бросив пилу, Лешка и Хохлак начали гоняться за подсвинком,
имали его за ноги, свалили наконец, опрокинули на спину и начали почесывать
ему брюхо. Борька-бунтарь, только что, словно пьяный мужик, валявшийся в
снегу, дергавший ногами, умиротворенно захуркал, отдаваясь блаженству.
загнать.
нахохотавшаяся над расшалившимися парнями да над Борькой, со вздохом
сказала, уходя в избу:
сплатируй. Наволохаются еще за жись-то свою.
мертвого, помолиться за него. Некогда. Умирать собирайся, а жито сей, вот и
Настасья Ефимовна не понимала и понимать не захотела, что может оборваться
жизнь этих парней на войне.
Посветлевший взглядом и без того прозрачных глаз, чисто выбритый,
подтянутый, исторгающий благодушие, струящийся ароматами одеколона, командир
роты провел собрание с личным составом, к поре подоспевший Тебеньков Иван
Иванович произнес короткую речь, из которой следовало, что патриотизм
советского народа все нарастает и нарастает. О грани этого патриотизма не
может не разбиться фашистский дредноут, вся фашистская нечисть в
конце-концов пойдет ко дну, найдет могилу в российских пространствах.
Труженики совхоза имени товарища Ворошилова приветствуют молодых патриотов,
прибывших на прорыв, питание обеспечено, одежонка какая-никакая выдана.
скучать молодым бойцам, бойцы же не поранют сердца наших девчат, а если и
поранют, дак только любовным орудьем, но не до смерти.
Каменистый Артем
Орловский Гай Юлий
Володихин Дмитрий
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Посняков Андрей