зубы, которые будут как следует держаться? Жует губами, как старая баба.
Но отец хотя бы обращает внимание на Нельсона, который радостно катит ему
лимон. Он толкает его обратно.
голос - наконец-то лед сломан, - но она говорит: - У него маленькие
спрингеровские ручки.
это, потому что попался в ловушку. Не все ли равно, большие у Нельсона
руки или маленькие. Теперь он понимает, что ему не все равно, он не хочет,
чтобы у мальчика руки были такие, как у Дженис, а если они такие - уж раз
мама заметила, наверняка так оно и есть, - он любит малыша чуть-чуть
поменьше. Он любит малыша чуть-чуть поменьше, но ненавидит свою мать за
то, что она его к этому вынудила. Кажется, будто она хочет опрокинуть весь
мир - даже если он рухнет ей на голову. Его всегда восхищала эта ее черта
- она не возражает, пусть он ее ненавидит, лишь бы до него дошли ее
внушения. Но он отвергает ее внушения, они пронзают ему сердце, и он их
отвергает. Он не хочет их слушать. Он вообще не хочет больше ее слушать.
Он только хочет поскорее уйти, пока в нем еще остается хоть капля любви к
матери. - Где Мим? - спрашивает он отца, подходя к дверям.
держит две шариковые ручки и грязный пакетик с бумагами и карточками.
Последние несколько лет отец начал со старческой суетливостью складывать в
пакетики разные вещи - карточки, списки, квитанции, календарики, -
обертывать их резинками и рассовывать по карманам. Кролик покидает отчий
дом с такой тяжестью на сердце, будто оно сдвинулось с места.
засыпает, как только его лицо вытягивается, дыхание с шумом вырывается из
вялых губ, оставляя на простыне пятна слюны, хохолок волос веером
рассыпается по подушке, гладкая кожа на пухлых щеках бессильно обмякает и
покрывается густым румянцем, в душе Гарри разверзается мертвая пустота, и
его охватывает страх. Сон ребенка настолько глубок, что ему страшно, как
бы он не прорвал тонкую оболочку жизни и не провалился во тьму забвения.
Порой он вынимает мальчика из кроватки, чтобы унять тревогу прикосновением
теплого, податливого сонного тела.
пьет имбирное пиво, листает старые номера "Лайфа", судорожно хватаясь за
все, чем можно заткнуть пустоту. Прежде чем лечь спать, он ставит Нельсона
перед унитазом, открывает кран и гладит упругую голую попку, пока тонкая
струйка не начинает рывками выплескиваться в фаянсовую чашу. Потом
обертывает Нельсона пеленкой, кладет обратно в кроватку и собирается с
силами, чтобы перепрыгнуть глубокую пропасть, отделяющую его от той
минуты, когда в пушистых косых лучах утреннего солнца восставший ото сна
малыш в промокшей насквозь пеленке подойдет к большой кровати и начнет с
любопытством гладить отца по щеке. Порой ребенок залезает на кровать, и от
прикосновения холодной липкой ткани Кролику кажется, будто он вновь
возвратился на мокрый, но надежный берег. Время между этими двумя
моментами Кролику совершенно ни к чему, но страстное желание, чтобы оно
поскорее прошло, не дает ему уснуть. Он лежит в кровати по диагонали,
чтобы не свисали ноги, и старается подавить ощущение качки. Словно судно
без руля и без ветрил, он снова и снова бьется о те же скалы - безобразное
поведение матери, отец, который смотрит на него как на дезертира, молчание
Рут в ту ночь, когда он видел ее в последний раз, угнетающая немота
матери. Что с ней? Он переворачивается на живот, и ему кажется, будто он
смотрит в свинцовое море, туда, где в бездонной глубине темнеют косматые
утесы. Симпатичная Рут в плавательном бассейне. Жалкий подонок Гаррисон
пыжится, силясь изобразить выпускника аристократического колледжа, бабник
и сукин сын. Слабая грязная ручонка Маргарет бьет по зубам Тотеро, Тотеро,
лежащий в кровати с высунутым языком и трепыхающимися веками над
желеобразными глазами. Нет. Он не хочет об этом думать. Он перекатывается
на спину в жаркой сухой постели, и его вновь охватывает ощущение жестокой
качки. Думай о чем-нибудь приятном. Баскетбол и сидр в той маленькой школе
в дальнем конце округа, средняя школа "Иволга", но это было слишком давно,
он помнит только сидр и как толпа сидела на трибунах. Рут в бассейне,
невесомая и круглая от воды, она с закрытыми глазами плывет на спине,
выходит, берет полотенце; он смотрит ей на ноги, потом рядом с ним лежит
ее лицо, огромное, желтое, неподвижное - мертвое. Нет. Он должен стереть
из памяти Рут и Тотеро - оба напоминают ему о смерти. На одной стороне
они, а с ними - вакуум смерти, на другой - угроза возвращения Дженис, -
потому-то его и качает. Хотя он лежит один, ему кажется, что он в толпе;
все эти люди будоражат его не столько своими лицами или словами, сколько
немым неотступным присутствием, они теснятся вокруг в темноте, как
подводные скалы, а снизу доносится тонкое, слабое жужжанье - это жена
Экклза ему подмигивает. Подмигивает. Что бы это значило? Всего лишь
невинная шутка в суматохе у дверей, когда девчушка пришла сверху в одних
штанишках, а может, она заметила, что он смотрит на ее ногти, и чуть-чуть
моргнула глазом, пожелав ему _счастливого_ пути, а может, это щелка света
в темном коридоре говорит ему: _входи_? Смешная, хитрая, веснушчатая
бабенка, и это непрерывное тонкое жужжанье с тех самых пор, как она
захотела, чтобы он вошел. Тень ее бюстгальтера остроконечные шишки в
комнате залитой светом стягивает шорты бедра с гладкой детской кожей
жирный зад Фрейд в белой гостиной увешанной акварелями каналов; иди сюда
примитивный отец она сидит на диване какая у тебя красивая грудь и тут и
тут и там. Он переворачивается на бок, и сухая простыня как прикосновение
ее жадных рук; высокий, он встает с ворсистого бархата, надувшаяся вена
прорывается сквозь рифы, и твердой опытной рукой он делает то, что нужно
было сделать, чтобы прекратить это тонкое жужжанье, снять напряжение и
уснуть. Сладкая женская пена. Наконец он до нее добрался. Стоя на голове,
пересекает бейсбольное поле и выходит с другой стороны. Как глупо. Очень
жаль. Он прижимается щекой к прохладному месту на подушке. Покончив с
Люси, он чувствует, что качка ослабела. Ее белые линии, словно концы
размотанной веревки, уплывают прочь. Он должен спать; мысль о приближении
далекого берега упрямой глыбой загораживает путь. Думай о чем-нибудь
приятном. За всю его сознательную жизнь было всего лишь одно место, куда
он может ступить, не боясь, что земля превратится в лица, которые он
топчет ногами, - площадка за ресторанчиком в Западной Вирджинии, где он
выпил чашку кофе в ту ночь, когда ездил на юг. Он вспоминает горы вокруг -
словно кольцо вырезанных из картона фигур на белесом от луны ночном небе.
Он вспоминает ресторанчик - золотые окна, как у трамваев, ходивших в его
детские годы из Маунт-Джаджа в Бруэр, и воздух, холодный, но живой от
дыхания ранней весны. Он слышит стук шагов по асфальту у себя за спиной и
видит тех двоих - взявшись за руки, они бегут мимо него к своей машине.
Одна из тех рыжих девчонок, что сидели в ресторанчике, волосы свисают, как
морская трава. Наверно, именно здесь он повернул не в ту сторону, когда
надо было ехать за ними, - они хотели, чтоб он ехал за ними, вот и надо
было ехать, и в полубреду ему представляется, будто он и вправду поехал за
ними и сейчас еще едет. Как музыкальная нота - пока нажимаешь на клавишу,
кажется, что она движется, хотя на самом деле она остается все на том же
месте. И на этой ноте его уносит в сон.
страшно в пустой постели, он боится, что Нельсон умер. Он пытается снова
проскользнуть в тот сон, который ему привиделся, но ночной кошмар
разрастается, и в конце концов он встает и идет послушать дыхание
Нельсона, потом возвращается в постель. Первые проблески зари
выгравировали резкие черные линии на простынях. На сетку этих линий он
ложится, стараясь урвать еще часок сна, прежде чем мальчик придет к нему,
озябший и голодный.
новорожденной наполняет квартиру, как ладан из маленькой чаши наполняет
часовню. Ребекка Джун лежит в корзине, сплетенной из выкрашенного в белую
краску тростника, на подставке с колесиками. Когда Кролик подходит
убедиться, что она и вправду здесь, девочка кажется ему тускловатой,
словно она еще не набрала сил, необходимых для образования четкого
силуэта. Ее щека уже не того яркого красного цвета, что он видел в
больнице, она испещрена серыми, желтыми и синими крапинками, словно
мрамор. Когда Дженис кормит Ребекку, гармоничное сочетание округлой желтой
груди с круглым желтоватым личиком новорожденной образует симметрию,
которая неодолимо притягивает к себе и его и Нельсона. Когда Ребекка
сосет, Нельсон беспокоится, рвется к ним, тычет пальцем в шов между губами
ребенка и соском матери, а когда его бранят и отталкивают, бродит вокруг
кровати, произнося нараспев услышанное по телевизору обещание: "Майти Маус
уже в пути". Кролику тоже нравится лежать с ними рядом и смотреть, как
Дженис возится со своими набухшими грудями - они такие полные, что белая
кожа туго натянута и блестит. Словно дула орудий, она нацеливает толстые
соски в слепой потрескавшийся рот, который открывается и захватывает их
быстро, как птичий клюв. "Ой", - восклицает Дженис, и железы в губах
ребенка начинают пузыриться в такт с молочными железами. Гармония
установлена, и на ее лице появляется улыбка облегчения. Она прижимает
пеленку ко второй груди, вытирая лишнее молоко, которое оттуда сочится. В
эти первые дни, после того как она отдохнула и набралась сил в больнице,
молока у нее больше, чем нужно ребенку. Между кормлениями оно течет, на
всех ночных рубашках образуются два затвердевших пятна. Когда она остается
голой, не считая гигиенического эластичного пояса, при виде ее пухлого
мягкого живота и буйных грудей, которые под тяжестью молока торчат из
стройного тела, как лоснящиеся, покрытые зелеными прожилками плоды с
шероховатыми лиловыми кончиками, у него все внутри переворачивается.
Отяжелевшая сверху и забинтованная снизу, Дженис нетвердо держится на
ногах и двигается осторожно, словно боясь от малейшего толчка перелиться
Флинт Эрик
Роллинс Джеймс
Шекли Роберт
Сертаков Виталий
Василенко Иван
Белогорский Евгений