того, что говорил здесь Дмитриев, у меня невольно сложилось мнение, что он
хочет дискредитировать меня перед взводом, перед офицерами. Особенно в
связи с тем, что Дмитриев опоздал с открытием огня и, наверно, из-за
неприязни ко мне хочет переложить свою вину на меня. Поэтому я должен был
объяснить все подробно.
связь - у вас нет. Тогда он решил свести с вами счеты. Что ж, зло
задумано. Но каков смысл мести?
несли я и он. Березкин нес буссоль и стереотрубу.
ноги себе.
мог в эту минуту до конца поверить тому, что сейчас услышал, поверить в
подробно продуманную доказательность Бориса, в эту его нестерпимо ядовитую
ложь, и он с трудом нашел в себе силы, чтобы ответить потерявшим гибкость
голосом:
могу больше ничего сказать. Разрешите мне уйти, товарищ капитан?
деревянного столика, раскрыл дверцу железной печи; пламя красно озарило
его шею, лицо, и, вглядываясь в огонь, проговорил со странным
спокойствием, которому позавидовал Чернецов:
секунду его душно сжало ощущение чего-то беспощадно разрушенного,
потерявшего прочность.
его пролегла морщинка - тонкая, как нить, и Чернецов видел эту морщинку,
казавшуюся ему какой-то чужеродной, болезненной, как отражение
неестественного внутреннего напряжения.
дверцей жарко ворчала в палатке и угольки с яростным треском выстреливали
в земляной пол, рассыпались искрами. Мельниченко, стоя перед печкой, все
наблюдал за огнем, не задавал ни одного вопроса.
ненадолго.
назад сидел Алексей.
объяснениях все очень путано, мне трудно поверить. Вот что. - Он положил
руку ему на колено. - Даю вам слово офицера: если вы скажете правду, я
завтра же забуду все, что произошло. Скажите: была у вас лишняя связь,
когда Дмитриев просил у вас помощи, или не была? И если вы не дали ее, то
почему? Только совершенно откровенно.
ответил Борис. - Я объяснил...
идите, Брянцев. Идите...
неспокойно шуршали падающие листья по пологу.
молчаливом раздумье ходил по палатке, легонько звенели в тишине шпоры. С
пылающими скулами Чернецов записывал что-то на листе бумаги, буквы
получались размазанными - на кончике пера прилип волосок. Чернецов отложил
ручку и, совсем теперь некстати сдернув с кончика пера волосок, угасшим
голосом проговорил:
многом виноват я...
печки, взглянул на него из-за плеча с незнакомым выражением.
этот разбирался бы трибуналом! А командир обоих, офицер, вернулся бы из
боя без погон. И это было бы справедливо.
просто бездарный офицер. Но вы сами, товарищ капитан, доверяли Брянцеву и
Дмитриеву и, мне казалось, любили их.
закрыл дверцу и стоял с минуту безмолвно.
значит восторгаться. И прощать. А без доверия нельзя жить. И это касается
не только армии. Нет, все, что произошло, в одинаковой степени относится и
к вам, и ко мне. И все же вся суть сейчас в другом. Все непросто потому,
что дело идет об утрате самого ценного в человеке - чести и самоуважения.
А если это потеряно, потеряно много, если не все...
инстинкт, что ли... подсказывает мне, что Дмитриев говорит правду. А вы...
как думаете? Я все-таки больше верю ему...
Неужели мог так продуманно лгать не моргнув глазом? Ревность? Зависть?
Сведение счетов? И к черту полетело прежнее? Ладно, не будем сейчас об
этом, Чернецов. Ложитесь спать. Я пройдусь по постам.
слоями переваливался тяжелый туман, влага его оседала на шинель, касалась
лица. Пустынная купальня, как одинокая баржа без огней, плыла в кипящей
белой мгле, а в ледяной выси над лесами стояла далекая холодная луна, и
зубчатые вершины сосен на том берегу словно дымились.
чувствовал особенно сейчас, в этой октябрьской сырости ночи, в этой
отъединенности от всех, что многое становилось совершенно ясным и теперь
казалось неслучайным. Но ничто не успокаивало и не оправдывало того, что
уже совершилось, а, наоборот, обострялось ощущение неудовлетворенности,
какого-то горького разочарования в простом и святом, как вера.
палаток. Прихваченные холодком, листья осыпались с деревьев, легкий
печальный их шорох напоминал о метельной зиме.
что на вершине полуоблетевшей березы сонно завозилась ворона, и сбитый ее
движением сухой лист спланировал на погон Мельниченко. Он снял его с
плеча. Лист покружился, достиг мутной воды. Его подхватило течением,
унесло во тьму.
20
не поливают улицы в ожидании раннего зноя, когда лед и вафельное мороженое
тают в киосках на солнцепеке. Туманные рассветы свежи, сыроваты, и первые
троллейбусы, мелькая мимо озябших от росы тополей, тускло отражаются в
мокром асфальте, холодно розовеют стеклами, встречая позднюю зарю на
кольце. Мостовые усыпаны сухими листьями; возле ворот их сметают в кучи и
сжигают во дворах. Пахнет дымком. Вдоль трамвайных линий на стволах
деревьев прибиты дощечки: "Берегись юза! Листопад".
ограблен осенью, оголился и не задерживает звуков; воздух чист и студен, и
каждый звук звенит, как стеклянный.
несколько раз. Утром город туманный, влажный и белый; днем, когда с
последней силой разгорается нежаркое солнце, - золотистый и ясный, так что
улицы видны из конца в конец, точно в бинокль.
светом первых фонарей и ранним светом трамваев. А ночью ветреные силы,
вестники наступающих холодов, гуляют по выси вызвездившего неба, воровски
шарят по садам, ломают и разрушают в них все.
деревья везде беспомощно редкие, поблекшие; ветер с шумом срывает с них
последние листья, и крыши ближних сараев густо засыпаны листвой на вершок.
На клумбах цветы обломаны. За ночь вьюны увяли, стали совсем сухими и
висят на нитях по стеклянным террасам, где уже не пьют чай.
не уронили ни одного листочка.
пальто, сразу же увидела на вешалке плащ брата, подумала: "Вася приехал".
чемодан, на стуле лежала потертая планшетка с картой под целлулоидом.
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Никитин Юрий
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Шилова Юлия