снегу, светился ярко на белом... Старый кобель потеребил мертвую лису,
порычал, пока она билась и пахла горячей кровью, но скоро утратил к добыче
интерес, начал валяться в снегу, обтирая сажу и облизывая себя.
стекающую угасающим телом по мешочку шкуры, деловито поводила мордой
зверушки по снегу, вытирая кровь, подула в богатую ее шерсть и подалась к
кузне.
прикрикнула на Зуба, который вдруг загавкал, запричитал в голос. -- Голова
дадена человеку соображать, а не токо шапку носить! -- взяв щипцы и
прикуривая из горна, гордо заявила она мужу.
железку и, не оборачиваясь, сказал устало: -- Уходи! Чтоб глаза мои тебя не
видели!..
глазами, пропадет без нее, вовсе одичает и еще наваляется у нее в ногах. Но
она все равно к нему не вернется, потому как подхвачена новой волной жизни,
и развитость ее, а также вострый ум гаснут в черной кузне, а она, дура, не
знала, что достойна других дел и свершений, но теперь кабала кончилась,
теперь...
могу!..
стеганой телогрейке с обернутой вокруг шеи пышной лисою, дымя папиросой и
независимо поплевывая через губу. Руководила она сельским клубом, словом,
заправляла всей деревенской культурой, проводила слеты, собрания, ставила
спектакли, в которых все буржуи и буржуйки поочередно наряжались в ее лису.
Тогда Митряшиха-артистка -- такое прозвище прочно закрепилось за ней в
Межове -- переладила воротник на шапку и без горя и забот вела бурную жизнь
дальше.
из-за неустроенности быта и от надсад, полученных в молодости. Среди
студеной зимы, совсем простуженную и плохую, увезли ее на колхозной подводе
в городскую больницу, и дошел слух, будто она померла, не вынесла тяжелой
операции. Но на этот слух наложился другой, и по нему выходило, что никакой
операции и не было вовсе. Митряшиха не в больнице, а в доме отдыха и так
выступала, что ее прямо оттуда в городской театр увезли, где она так
изображает буржуек и всяких эксплуататоров, что народ валом валит на
представления и билет -- хоть дешевый, хоть дорогой -- купить невозможно...
письмо. Сам он, явившийся по вызову с заимки, запряг подводу, минуя село,
кружным, обозным путем отправился в город и оттуда через таежную седловину
привез домой закутанную в шаль и доху жену -- Митряшиху. Не отвечая на
вопросы и расспросы деревенских баб, Митряха до самой весны ездил в город за
лекарствами, о чем-то советовался с местной фельдшерицей. Не раз она
наведывалась на заимку, но тоже не распускала язык -- твердая женщина была.
кофту, видели Митряшиху на огороде. Презиравшая всякую бабью и тем более
земляную работу, на удивление всем, она делала гряды, сажала что-то и
кланялась людям, как бы виновато и в то же время обрадованно.
Митряха так был всем привычен, так всегдашен, как бывает только с кузнецами,
всегда черными, одинаково одетыми, -- мастеровые эти люди жили и живут на
земле вечно, как будто не меняясь в облике и возрасте. Но оказалось, что
Митряха вполне еще годился в солдаты, исправно воевал целых два года в
саперной части, дотянул до Днепра, где и погиб под бомбежкой, крепя
железными скобами перекидной мост.
загасший горн, взяла в подручные парнишку и всю войну правила кузнечные
дела, ладила инвентарь к посевной и уборочной и уже не материлась и
подручному своему похабничать не давала, а вот курево бросить так и не
смогла. Часто писала она Митряхе длинные письма, реденько получая на них
ответы, всегда одинаково короткие -- Митряха с трудом наскребал слова на
тетрадную страницу, да и та была сплошь заполнена поклонами односельчанам.
Но и над этими незамысловатыми письмами ревмя ревела Митряшиха, и чем
дальше, тем слезней просила она и даже умоляла односельчан не звать ее
артисткой. Но так с этим прозвищем и век дожила.
"Здесь покоится прах Митряшихи-артистки".
торжеств, перечисляя свои, а затем и исторические достижения, сообщают, что
из деревни Межово, хоть она и в тайгу отдаленная, вышло в большую жизнь
немало людей, которыми можно и нужно гордиться: один ученый, один снайпер --
Герой Советского Союза, три врача, два полковника, шестеро летчиков и
Митряшиха-артистка.
искусства ее не перечисляют бездушной цифрой, а именуют персонально.
мещанок, играет напористо, умело владея выразительным жестом, взглядом,
мимикой, -- это у нее осталось от немого кино, где она изображала то
пламенных синеблузниц и пролетарок, то нэпманш и торговок с еврейского
базара. Потом ее "увидел" кто-то из режиссеров "трудовой женщиной", и в кино
тридцатых годов она ткала полотно, пшеницу жала, ездила на колесном
тракторе, истово перевоспитывала несознательного мужа-единоличника, строила
город на востоке и уж непременно появлялась на трибуне с пламенной речью.
всякие речи, свадьбы и песни в конце фильмов, а она, владеющая чистейшим
старомосковским говором и любовно им пользующаяся, совершенно очаровывала и
потрясала наши сердца, готовые в любой миг отозваться на страстное слово, и,
что было, то было, сначала мы отзывались, а потом уж думали: на что
отзывались-то? И главное -- зачем?
и сколько получает, не пытались -- артисты для нас были людьми неземными,
дрались и умирали взаправду, и много споров, а то и потасовок требовалось,
скажем, нам -- игарским детдомовцам, чтобы выяснить, как убитый командир,
хоть бы его и сам Крючков играл, возник снова целый и невредимый?! Словом,
были мы простофили-зрители. Мы и титры-то не имели привычки читать, артистов
кино помнили часто не пофамильно, а в лицо и с гордостью за свою глазастость
и памятливость, сидя в темном, часто холодном кинозале, тыкали друг дружку в
бока: "Помнишь бандюгу в "Золотом озере"? Он! А этот в "Тридцати" и в
"Морском посту"! Точно! Он всегда командиров играет..."
прислушивались к памятливому парнишке и даже переспрашивали: "Это который? С
дыркой, что ли, на подбородке? Сильный артист!.." А стоило, допустим,
появиться на экране Файту, фамилия которого запомнилась оттого, что чудной
шибко казалась, как возникал и катился по залу ненавистный шепот: "У-у,
вражина! У-у-у, га-ад!" Мои старые друзья и по сей день не верят, что именно
этот актер сыграл недавно в телефильме "Гончарный круг" премилого,
добрейшего мастерового старика, -- он, мол, гадов только может изображать...
зрители. Играя злую мачеху, артистка Раневская однажды до неистовства довела
зрителя из переселенческого барака, который сидел на спинке скамьи, чтобы
видеть экран, -- лет пяти от роду, но как страстно воспринимал он искусство!
Только мачеха возникала в кадре, он с ненавистью цедил, защипывая
по-блатному слова: "У-у, сс-су-ка! Змеюка! Подлюка! Перышко по тебе
скучает!"
забитой бойцами украинской клуне прямо на земляном молотильном току и
смотрел кинокартину о войне, смотрел и вдруг дрогнул сердцем, вскинулся,
узнав знакомую с детства актрису. Ровно бы родного кого встретил и хотел тут
же поделиться радостью с товарищами, но не до того стало, исчезло вдруг
ощущение условного действа, и хотя постукивал за клуней электродвижок,
жужжал и потрескивал киноаппарат, по серому от носки, не раз уже чиненному
экрану секло полосами, все воспринималось въяве.
Прозоров Александр
Посняков Андрей
Роллинс Джеймс
Каргалов Вадим
Посняков Андрей
Орлов Алекс