спокойно. Баррикад не было, но увеселительные места были полны.
Петергофский дворец? -- спросил Джамбул Певзнера, встретившись с ним в
корридоре гостиницы.
шутите! -- сказал сердито Певзнер и подумал, что этот человек довольно
бестактен. Джамбул смутился, что с ним бывало очень редко.
сказал он и протянул Певзнеру руку.
половину его денег. Она вспыхнула и наотрез отказалась. Понимала, что их
связь кончена. "Перевернулась страница, что-ж делать? Страниц будет верно
немало, и от каждой останется воспоминание и рубец на сердце". ВсЈ же ей
было бы легче<,> если б ушла она, а не он.
подумала, что это не совсем точно: за всЈ платил он. -- А теперь уж наверное
не возьму.
именно половину -- как Рейхель. С тем тоже было связано воспоминание, хотя
без рубца.
вышло не очень хорошо. Люда очень благодарила, ласкала котенка, поила его
молоком, а про себя подумала: "Это значит, вместо Пусси и вместо него
самого. Чтобы не было так тоскливо спать одной"...
ресторан, взяли тот самый кабинет, пили то самое шампанское. Люда надела
новое вечернее платье. На этот раз он заметил и очень хвалил, преувеличенно
хвалил. Обед сошел неудачно. Говорили о неинтересных предметах, разговор
часто прерывался. "Что же теперь делать? Вернуться в наш номер? Настроение
будет как в приемной у хирурга", -- подумал Джамбул и предложил провести
вечер в "Олимпии".
пела в переполненном летнем театре хорошенькая полька. Джамбул поглядывал на
нее с интересом. Люда смотрела на него с грустной насмешкой. "Гляди, гляди,
мне всЈ равно". Изредка они обменивались впечатлениями. В антракте вышли в
сад, там гуляли, почти не разговаривая. Когда вернулись в партер, он
подтолкнул ее под локоть и показал глазами на ложу. В ней сидели молодая,
очень красивая барышня и трое мужчин. Люда изумилась: в сидевшем рядом с
барышней элегантном человеке она узнала Соколова.
эстраде как раз заиграла музыка. Французский гастролер запел "La
Tonkinoise":
собой, хотя не красавица. Но как же они решаются показываться на людях, если
в самом деле затевают революционные дела? Едва ли затевают... А за ними
какие-то печальные юноши".
впрочем не расслышал. Наслаждался парижской песенкой:
когда певец кончил и раздались рукоплесканья. Сама понимала, что это
невозможно; да ей и не очень хотелось. Грабители были ей противны.
смотри в их сторону.
по товарищески. Он был этим и обижен и доволен. Но она не удержалась и
заплакала.
слезы.
целовала котенка. Приняла на ночь двойную порцию снотворного.
поиски работы. Вырезала из газеты несколько объявлений. Собственно она
ничего 242 делать не умела. В свое время советовалась с Рейхелем: каким бы
делом заняться? Он неизменно с мрачной шутливостью советовал ей поступить на
сцену: "Будешь сначала играть энженю, а потом комических старух".
счетоводство, умеет ли писать на машинке, где служила. Она отвечала, что
счетоводства не знает, на машинке не пишет, не служила нигде, но владеет
хорошо французским языком, сносно немецким и желала бы иметь
квалифицированную работу. В первых двух местах сказали, что такой работы ей
предложить не могут; в третьем посматривавший на нее господин, после
сходного ответа, добавил, что будет иметь ее в виду, и записал адрес. "Да,
конечно, без протекции ничего получить нельзя", -- подумала она
обескураженно.
этого надо было жить в Москве. Ей переезжать не хотелось. У нее не раз шел с
Дмитрием Анатольевичем и с его женой древний спор петербуржцев и москвичей.
Ласточкины считали Москву первым городом мира: "Она лучше даже, чем Париж!"
Люда то же самое думала о Петербурге. Рейхель участия в споре не принимал: в
душе считал лучшим городом Берлин, где всЈ было так чисто, удобно и дешево.
"Что-же делать, надо переехать: только Митя может найти для меня службу.
Если, конечно, герцогиня ему позволит"... Люда отлично знала, что, как бы ни
сердилась на нее Татьяна Михайловна, она такое "позволение" даст без всякого
колебания. "Но как же я Митю повидаю? Может и он знать меня не хочет?"
явно обижена опозданием. "Как в свое время бедный Пусси", -- подумала,
вздохнув, Люда. Больше она, из-за усталости и дурного настроения, не
выходила. Вечером заказала чай в номер. Читала сначала книгу о кооперативном
движении, затем роман Жип. Рано легла с кошкой спать. Принять 243 опять
снотворное не решилась: "Еще войдет в привычку!"
хотелось ни есть, ни вставать. Лежать в постели с кошкой было приятно.
"Остались два объявления. Надо в понедельник утром пойти, хоть для очистки
совести. Если ничего не выйдет и там, то незачем откладывать, уеду в
Москву". Еще подумала о Джамбуле: где теперь находится его поезд, скоро ли
он приедет в Тифлис и действительно ли едет именно туда? "Кто его там
встретит? Женщины? Какую работу он начнет? Верно в вагоне еще до первой
станции забыл о моем существовании? И я хороша! В плохом, очень плохом
состоянии нервы".
газету -- и ахнула. Весь верх страницы занимали огромные, необычные для
русской печати набранные разными шрифтами заголовки в ширину всех столбцов,
в несколько этажей: "Страшный взрыв на Аптекарском Острове. Покушение на П.
А. Столыпина. Премьер невредим. Тяжело ранена его дочь. Множество убитых и
раненых".
быстро читала Люда с всЈ росшим волнением, -- "залил кровью вчера днем нашу
столицу.
Аптекарском Острове, где временно летом проживает новый председатель совета
министров П. А. Столыпин, подъехали в ландо три человека. Из них двое были
одеты в форму ротмистров отдельного корпуса жандармов. Третий был в штатском
платье. Все трое имели в руках большие портфели. Выйдя из ландо, они быстро
вошли в переднюю.
состоявший при главе правительства генерал Замятин. Вошедшие люди сразу
показались подозрительными зоркому глазу опытного специалиста Казанцева.
Причины этого были следующие:
горели лихорадочным блеском. 244
до того головной убор жандармских офицеров был изменен.
при представлении высоким должностным особам.
ужасом заметил, что у одного из них накладная борода!
Казанцев тоже что-то заподозрившему генералу Замятину. Оба бросились на