Чтение 48–й страницы книги ~Тайна Эдвина Друда~

должен?

- Работешку.

- То-то, не забывай. Надо честно платить долги. Вот проводишь меня,
когда я скажу, к мистеру Дердлсу, и будем в расчете.

Депутат испустил особо пронзительный свист, вылетевший, словно бортовой
залп, из длинной щели его беззубого рта, и, выразив таким образом свою
готовность погасить долг, исчез.

А почтеннейший господин мэр и его почитатель продолжали путь и с
великими церемониями расстались у дверей господина мэра; и все это время его
почитатель держал шляпу под мышкой и ветер невозбранно развевал его белую
шевелюру.

Поздно вечером, оставшись наедине в столовой "Епископского Посоха" и
глядя на отражение своих седин в зеркале над каминной доской, скупо
освещенном пламенем газового рожка, мистер Дэчери еще раз тряхнул волосами и
сказал сам себе: "Для праздного старого холостяка, мирно живущего на свои
средства, денек у меня выдался довольно-таки хлопотливый!"

ГЛАВА XIX

Тень на солнечных часах

Снова мисс Твинклтон подарила своих питомиц напутственной речью с
приложением белого вина и фунтового кекса, и снова молодые девицы
разъехались по домам. Елена Ландлес тоже покинула Женскую Обитель, чтобы
посвятить себя заботам о брате, и Роза осталась совсем одна.

В эти летние дни Клойстергэм весь так светел и ярок, что даже массивные
стены собора и монастырских развалин словно бы стали прозрачными. Кажется,
будто не солнце озаряет их снаружи, но какой-то мягкий свет пронизывает
изнутри, так светло сияют они на взгорье, ласково взирая на знойные поля и
вьющиеся среди них, дымные от пыли, дороги. Клойстергэмские сады подернуты
румянцем зреющих плодов. Еще недавно запятнанные паровозной копотью
путешественники с грохотом проносились мимо, пренебрегая отдыхом в тенистых
уголках Клойстергэма: теперь он наводнен иными путниками, кочующими, словно
цыгане, в промежутке между сенокосом и жатвой и столь пропыленными, что
кажется, сами они слеплены из пыли; они подолгу засиживаются в тени на чужих
крылечках, пытаясь починить развалившиеся башмаки, или, отчаявшись,
выбрасывают их в клойстергэмские канавы и роются в своих заплечных мешках,
где, кроме запасной обуви, хранятся также обернутые в солому серпы. У
колодезных насосов происходят целые сборища этих бедуинов: кто охлаждает
босые ноги под бьющей из желоба струей, кто с бульканьем и плеском, рассыпая
брызги, пьет прямо из горсти; а клойстергэмские полисмены, стоя на своем
посту, подозрительно поглядывают на них, и, видимо, ждут не дождутся, когда
же эти пришельцы покинут городские пределы и снова начнут поджариваться на
раскаленных дорогах.

В один из таких дней, ближе к вечеру, когда отошла уже последняя служба
в соборе и на ту сторону Главной улицы, где стоит Женская Обитель, пала
благодатная тень, пропуская солнечные лучи лишь в просветы меж ветвей в
раскинувшихся позади домов и обращенных к западу садиках, горничная
докладывает Розе, к ее ужасу, что пришел мистер Джаспер и желает ее видеть.

Если он хотел застать Розу в самый невыгодный для нее момент, он не мог
бы лучше выбрать дня и часа. А может быть, он это знал и выбрал нарочно.
Елена Ландлес уехала, миссис Тишер отбыла в отпуск, а мисс Твинклтон,
обретаясь сейчас в неслужебной фазе своего существования, позволила себе
принять участие в пикнике, захватив пирог с телятиной.

- Ну зачем, зачем, зачем ты сказала ему, что я дома! - беспомощно
стонет Роза.

Горничная отвечает, что он ее об этом не спрашивал, просто сказал - он,
мол, знает, что мисс Роза дома и просит разрешения ее повидать.

"Что мне делать! Что мне делать!" - мысленно восклицает Роза, ломая
руки.

И тут же с решимостью отчаяния добавляет вслух, что примет мистера
Джаспера в саду. Остаться с ним взаперти в доме - нет, об этом страшно даже
подумать; лучше уж под открытым небом. Задние окна выходят в сад, из них ее
будет видно и слышно, в случае чего можно закричать или убежать. Такая дикая
мысль проносится в голове Розы.

После той роковой ночи она видела его только один раз - когда ее
допрашивали у мэра; Джаспер тоже при этом присутствовал, как представитель
своего исчезнувшего племянника, настороженный и мрачный и полный решимости
отомстить за него. Повесив садовую шляпку себе на локоток, Роза выходит в
сад. Едва она завидела Джаспера с крыльца - он стоит, опираясь на солнечные
часы, - как прежнее омерзительное чувство подчиненности и безволия снова
овладевает ею. Она хотела бы повернуть назад, но он приказывает ее ногам
идти к нему. И она не может противиться - она покорно идет и садится,
опустив голову, на садовую скамью возле солнечных часов. Она не смотрит на
него, такое отвращение он ей внушает, однако успела заметив, что он в
глубоком трауре. Она тоже. Вначале она не носила траура, но прошло уже
столько времени, никто больше не верит, что Эдвин жив, и она давно оплакала
его как умершего.

Он хочет коснуться ее руки. Она чувствует это, не глядя, и отдергивает
руку. Она знает, что он не сводит с нее глаз, хотя сама ничего не видит
кроме травы у своих ног.

- Я долгое время ждал, - начинает он, - что меня призовут к исполнению
моих обязанностей.

Она знает, что он не отводит взгляда от ее губ, и губы ее несколько раз
складываются для какого-то робкого возражения, складываются и снова
бессильно раскрываются. Наконец она тихо спрашивает:

- Каких обязанностей, сэр?

- Обязанности учить вас музыке и служить вам как ваш верный наставник.

- Я бросила музыку.

- Не навсегда же. Только на время. Ваш опекун уведомил меня, что вы
временно прекращаете уроки, пока не оправитесь после этого несчастья,
которое всех нас глубоко потрясло. Когда вы их возобновите?

- Никогда, сэр.

- Никогда? Вы не могли бы принести большей жертвы, даже если б любили
моего бедного мальчика.

- Я любила его! - выкрикивает Роза, вдруг вспыхнув гневом,

- Да, конечно. Но не совсем - ну как бы это сказать? - не совсем так,
как следовало. Не так, как предполагалось и как от вас ждали. Примерно так
же, как мой дорогой мальчик любил вас, а он, к несчастью, слишком много
думал о себе и слишком был доволен собой (я не говорю того же о вас), чтобы
любить вас как должно, как другой любил бы вас на его месте, как вас надо
любить!

Она сидит все так же неподвижно, только еще больше отстраняется от
него.

- Значит, когда мне сказали, что вы временно прекращаете уроки, это
была вежливая форма отказа от моих услуг?

- Да, - отвечает Роза, внезапно набравшись храбрости. - И вежливость
исходила от моего опекуна, а не от меня. Я просто сказала ему, что не хочу
больше брать у вас уроки и ничто не заставит меня изменить это решение.

- Вы и сейчас тех же мыслей?

- Да, сэр. - И, пожалуйста, больше меня не расспрашивайте. Я не буду
отвечать. Это по крайней мере в моей власти.

Она так хорошо знает, что он в эту минуту пожирает ее глазами, любуется
ее гневом и живостью, вызванной гневом, что мужество ее гаснет, едва
народившись, и снова она борется с ужасным чувством стыда, унижения и страха
- как в тот вечер у фортепиано.

- Я не буду спрашивать, раз это вам так неприятно. Я сделаю вам
признание...

- Я не хочу слушать вас, сэр, - восклицает Роза, вставая. Он опять
протягивает руку - и на этот раз касается ее руки - и она, отпрянув, снова
падает на скамью.

- Иногда приходится делать то, чего не хочешь, - глухо говорит он. - И
вам придется, иначе вы повредите другим людям, а исправить этот вред не
сможете.

- Какой вред?

- Сейчас объясню. Видите, теперь вы задаете вопросы, а мне не
позволяете спрашивать; это несправедливо. Но я все-таки отвечу на ваш
вопрос. Милая Роза! Обворожительная Роза!

Она снова вскакивает.

Он не делает попытки ее удержать. Но лицо его так мрачно, так грозно,
он так властно положил руку на солнечные часы, словно ставит свою черную
печать на сияющее лицо дня, что Роза застывает на месте и смотрит на него со
страхом.

- Я не забываю, что нас видно из дома, - говорит он, бегло взглянув на
окна. - Я не трону вас и не подойду ближе. Сядьте - и всякий, посмотрев на
нас, увидит самую обыденную картину: ваш учитель музыки стоит, лениво
опираясь на постамент, и мирно беседует с вами. Что, в самом деле, странного
в том, что нам вздумалось поговорить о недавних событиях и о нашем участии в
них? Сядь же, моя любимая.

Она хочет уйти, она уже сделала шаг, - и снова его лицо и затаенная в
нем угроза останавливает ее. Что-то непоправимое случится, если она уйдет. И
оцепенело глядя на него, она снова опускается на скамью.

- Роза, даже когда мой дорогой мальчик был твоим женихом, я любил тебя
до безумия; даже когда я верил, что он вскоре станет твоим счастливым
супругом, я любил тебя до безумия; даже когда я сам старался внушить ему
более горячее чувство к тебе, я любил тебя до безумия; даже когда он подарил
мне этот портрет, набросанный столь небрежно, и я повесил его так, чтобы он
всегда был у меня перед глазами, будто бы на память о том, кто его писал, а
на самом деле ради горького счастья ежечасно видеть твое лицо и ежечасно
терзаться, - даже тогда я любил тебя до безумия; днем, в часы моих скучных