провалом, бесцветное небо отплывает куда-то назад. Меня охватывает внезапный
ужас глубины.
меня вдруг что-то сильно потянуло назад, и этого оказалось достаточно, чтобы
восстановить равновесие. Трофим к тому же успевает ухватиться рукою за
выступ.
про Кучума, привязанного своркой к моему поясу. Собака, упершись лапами в
камень и скрючив от натуги спину, все еще натягивает поводок. Верный мой
Кучум! Это он помог нам удержаться. Удивительно, как не лопнул ремешок,
соединявший наши жизни!
непережитый ужас. Я с трудом приседаю, ловлю рукой друга за пояс,
подтаскиваю к себе. Хочу сместиться ниже, помочь ему встать, но Кучум
упирается, не пускает меня, приходится отстегнуть ремешок.
обрывом, молчим, а где-то внизу гулко грохочут камни.
наконец произнес я.
пальцами взлохмаченные волосы и, заглянув вниз, где тени скал уже прикрыли
чернотой и снежник, и озерко, сказал, прерывисто дыша:
Никаких сапог не надо, -- глубокомысленно заключил он, глядя на вытянутые
ноги.
стало...
свежие метки, лицо исцарапано. К несчастью, у нас не было ни капли воды,
чтобы обмыть раны, пришлось оставить их открытыми до ночевки.
пристегнул свой пояс к его ремню.
успевает смахивать с лица ручьями стекающий пот. В пропасть летят обломки
камней, и снова цирк переполняется зловещим гулом. В левой руке несу котомку
Трофима, в правой держу связывающий нас ремень, все это сковывает мои
движения. Случись что с Трофимом -- упади он или споткнись, в таком
положении я бы не помог ему, а наоборот, ускорил бы развязку. Но эта
тревожная мысль пришла в голову позже, когда мы заканчивали спуск. Последние
метры для Трофима были особенно мучительны.
Кучум, веселый, в глазах озорство, в движениях нерастраченная сила. Я ловлю
его, пристегиваю ремешок к ошейнику. Пес тотчас мрачнеет, словно в капкан
попал. В скошенных на меня глазах -- обида.
другого, но сейчас нам не до нежности и не до веселья. Здесь нам нельзя
разлучаться, в этом ты и сам убедился...
костра, без воды куда годится! Как-нибудь пойдем дальше.
Наоборот, как оказалось после, она принесла бы нам большие неприятности.
трудом уговариваю его надеть мои сапоги. Они на два номера больше, пришлось
натолкать внутрь мху. Я заматываю свои ноги в портянки, привязываю ремешком,
и мы трогаемся. Сапоги Трофима несу в рюкзаке.
завален шаткими обломками; всюду подстерегающая пустота. Что бы я отдал
сейчас за глоток, за каплю освежающей влаги! Увы, привал где-то еще далеко,
по ту сторону вершины. Но при мысли, что там нас ждет костер, горячий чай и
сон под сенью вершин и звездного неба, ноги шагают быстрее и легче кажется
ноша.
крутизна, преодолеваем скальный гребень, и вольный ветер обжигает лицо...
вышине и кровавый к горизонту. По курчавым отрогам бегут холодные,
густо-лиловые тени.
поднимаются из провалов тяжелые тучи, словно сказочные богатыри.
с какой-то грозной внезапностью громады тучевых башен валятся на зубцы скал
медленно, бесшумно, одна за другой. Туман поглощает их в себе. Миг -- и
ничего не осталось от туч. Только туман и туман, как безграничное море,
заполняет все, и от него, словно из преисподней, несет сыростью.
Джугджурского хребта сталкиваются невидимые глазу враждебные атмосферные
потоки, идущие с моря и с материка.
постоянному влиянию Охотского моря, его чрезвычайно суровому и капризному
нраву. На его морском просторе зарождаются те затяжные холодные ветры,
которые в течение длительного времени контролируют прибрежную территорию.
Зимой они сопровождаются невероятной стужей, от которой буквально цепенеет
вся природа, все живое, гибнут деревья, кустарники, мхи, бегут звери.
горах.
мощные атмосферные потоки, идущие с материка, противоборствующие лютым
морским ветрам.
Охотскому побережью, чтоб воскресить погибшее, В этих столкновениях сил
природы, подобных тому, что видели сейчас мы, чаще побеждает море, и тогда
оно бросает далеко за линию Джугджура густой туман вместе со снегопадом или
затяжным дождем...
По нему и по склонам бесчисленных отрогов, словно черная рябь, лепятся
стланики. Спускаемся на седловину. Вот и награда нам за тернистый путь!
Находим площадку, и на ней располагаемся на ночевку. Остается натаскать
дров, мха для постели, принести воды, и мы устроим настоящий пир богов: у
нас есть кусок баранины, на второе будет сладкий чай с горячей пшеничной
лепешкой, а на третье -- сон, и какой сон! В уютном пологе, под барабанный
бой дождя. И мы, снова почувствуем себя самыми счастливыми людьми на нашей
планете!..
ложится сизый пепел сумерек, а по небу еще колышутся кумачовые полотнища
отсветов. В воздухе сыро.
сирота. Он все еще зовет мать, все еще надеется, что она придет. Его
одинокий призыв тоскливо звучит в равнодушном пространстве, болью отдается в
моем сердце.
под его копытцами. Я бросаю дела и иду к нему навстречу, хотя знаю, что
ничем помочь не могу. И вдруг справа шум. Поворачиваюсь на звук, вижу, по
косогору бежит самка с детенышем, явно торопится на крик. Но, увидев чужого
ягненка, останавливается и, подняв высоко голову, глядит на него. Тот с ходу
бросается к ней, но самка угрожающе трясет головою, дескать, не подходи,
наколю рогами. А малыш хочет есть, он еще плохо разбирается в нормах
поведения своих сородичей, ему кажется, что все взрослые такие же добрые,
какой была его мать. Ягненок тянется к соскам и получает пинок в бок. Однако
в действиях самки нет открытой враждебности, может быть, материнским чутьем
она догадывается, что с этим бедняжкой стряслась какая-то беда.
настороженно осмотрела его и потянулась со своим детенышем на верх гольца.
Следом за ними молча бежал и сирота, очевидно уверовавший в то, что принят в
новую семью. И я подумал, что он не пропадет: уж если самка прибежала на
крик чужого детеныша, значит, у нее доброе сердце.
водораздел. Пара сапог на двоих. Солонцы снежных баранов. Мы надолго
расстаемся с Трофимом.
непогода. Уже горит костер, остается принести воды -- и конец мучениям.
неразговорчивым. Я стаскиваю с него сапоги, надеваю их и отправляюсь за
водою. За мной увязывается Кучум. Спускаемся долго, заглядываю в каждую
лощину, в чащину, а воды нет, или она течет где-то в русле под камнями.
Какая досада! Но не возвращаться же с пустой посудой! А тут, как на грех,