x x x
непоправимый сдвиг в нашей семейной истории. С того самого дня и весь
последующий год она пребывала в состоянии помешательства, фактически впала в
детство. Аурора поместила ее в расписанную Васко детскую, откуда она - как и
все мы - некогда вышла; когда безумие усилилось, на нее стали надевать
смирительную рубашку и стены обили мягким материалом, но Аурора ни в какую
не хотела отправлять ее в психиатрическую больницу. Теперь, когда было уже
поздно, когда Ина сошла с катушек, Аурора сделалась самой нежной матерью на
свете - кормила дочь с ложечки, обмывала ее, как малое дитя, обнимала и
целовала, как не обнимала и не целовала ее здоровую, дарила ей такую любовь,
которая, будь она предложена вовремя, могла бы дать Ине силы противостоять
катастрофе, помутившей ее рассудок.
Внезапно развившаяся лимфома сожрала ее тело, как нищий - дармовое угощение.
Только Минни, окончившая свой период послушничества и родившаяся заново как
сестра Флореас - "Цветочно-фонтанное имя", фыркнула Аурора с презрением и
тоской, - отважилась сказать вслух, что Ина накликала себе болезнь, что она
сама избрала свою судьбу. Аурора и Авраам никогда не говорили о смерти Ины,
почтив эту смерть молчанием, которое в свое время помогло их дочери стать
знаменитой красавицей, а теперь стало безмолвием могилы.
время посадили в тюрьму; ее арестовали в самом конце периода чрезвычайного
положения, но вскоре, когда госпожа Ганди проиграла выборы, выпустили с
изрядно упрочившейся репутацией. Аурора хотела сказать младшей дочери, как
она ею горда, но каким-то образом не представилось случая, каким-то образом
холод и резкость в обращении Филомины Зогойби с родными помешали матери
сказать ей о своей любви. Майна была в "Элефанте" редкой гостьей; оставался
я.
x x x
Ормуз была уволена. Мисс Джайя Хе, которую из нянь произвели в экономки,
воспользовалась новым положением, чтобы совершить последнюю свою кражу. Из
мастерской Ауроры она стащила три наброска углем, изображавшие меня
маленького, на которых моя увечная рука претерпела чудесные превращения,
став попеременно цветком, кистью художника и мечом. Мисс Джайя отнесла
наброски к Дилли домой и сказала, что это подарок от "молодого сахиба".
Потом нашептала Ауроре, что видела, как учительница их своровала, "и прошу
прощения, бегум-сахиб, но отношение этой женщины к нашему мальчику не
сказать, чтобы нравственное". В тот же день Аурора отправилась к Дилли, и
рисунки, которые, заслоняя семейные портреты, стояли у милой женщины на
пианино в серебряных рамках, мать сочла достаточным доказательством ее вины.
Я пытался защитить Дилли, но если уж Аурора на кого-то имела зуб, никакая
сила не могла ее смягчить.
что мог, ты от нее взял.
письма, цветы. Наконец я пришел к ее дому у магазина Виджая, но она меня не
впустила, - лишь приотворила дверь и отказалась дать мне дорогу. Длинная
полоса ее платья, непреклонный подбородок и близорукое морганье - вот и вся
награда, какую я получил за мое потное путешествие.
счастья на твоем трудном пути.
чудес света, так называется парк на холме Малабар-хилл в Бомбее.
июня 1975 г. и длилось до начала 1977 г.
13
отчетливо делится на три периода: "ранний", от 1957 до 1977 года, то есть от
года моего рождения до года смерти Ины и выборов, лишивших власти госпожу
Ганди; "величественный", или "высокий", от 1977 до 1981 года, когда были
созданы ярчайшие, глубочайшие работы, с которыми имя моей матери связывают
теперь в первую очередь; и, наконец, "темный", полотна которого, написанные
после моего ухода из дома, отмечены печатью изгнанничества и отчаяния и
включают в себя ее последний не оконченный и не подписанный шедевр -
"Прощальный вздох мавра" (170x247 см, холст, масло, 1987 г.), в котором она,
изобразив трагический миг изгнания Боабдила из Гранады, впервые с полной
прямотой выразила свой взгляд на меня, ее единственного сына. В этой
картине, при ее гигантских размерах предельно лаконичной и обнажающей
суровые сущности, все сделано для того, чтобы выделить центральное лицо,
лицо султана, из которого ужас, слабость, утрата и боль изливаются как сама
кромешная тьма, лицо человека в состоянии экзистенциальной муки,
заставляющее вспомнить работы Эдварда Мунка. Эта вещь чрезвычайно далека от
сентиментальной трактовки той же темы Васко Мирандой; но она тоже несет в
себе тайну, эта "пропавшая картина", - и поразительно, что оба полотна,
написанные Васко и Ауророй на одну тему, исчезли спустя несколько лет после
смерти матери: одна была украдена из частной коллекции С. П. Бхаба, другая -
прямо из галереи "Наследие Зогойби"! И еще, джентльмены и джентльменши:
позвольте мне для вящей занимательности поведать вам, что в этой картине
Аурора Зогойби в свои неспокойные последние дни скрыла пророчество о
собственной смерти. (Судьба Васко, кстати, тоже переплетается с историей
этих холстов.)
естественно, понимаю, что человек, становящийся моделью для произведения
искусства, может дать в лучшем случае субъективную, а зачастую болезненную
или даже злобную трактовку произведения, на которое он слишком долго смотрел
с изнаночной стороны. Что способен сказать кусок презренной глины о руках,
придавших ему форму? Разве что: "Я там был". За годы позирования я тоже
создал некий портрет моей матери. Она смотрела на меня, я - на нее.
курте*, доходящей до середины икр, поверх темно-синих широких парусиновых
брюк, босиком, с кистями, торчащими во все стороны из собранных в пучок
седых волос и превращающими ее в некую пародию на мадам Баттерфляй,
исполняемую Кэтрин Хепберн или - да, да! - Наргис в какой-нибудь комической
индийской версии, "Титли-бегум"** или вроде того: уже далеко не юную, уже не
разряженную и не накрашенную и, само собой, вовсе не озабоченную отсутствием
какого-то там Пинкертона. Она стояла передо мной в самой непритязательной из
мастерских, где не было даже удобного стула, не говоря уже о кондиционере,
так что в комнате было жарко и влажно, как в дешевом такси, и лишь под
потолком вяло вращался вентилятор. Аурора всегда выказывала полнейшее
пренебрежение к внешним условиям; так же, естественно, должен был вести себя
я. Я сидел в указанном месте, в указанной позе и взял за правило никогда не
жаловаться на боли в моих тем или иным образом расположенных членах, пока
мать не догадывалась спросить, нужно ли сделать перерыв. Выходит, частичка
ее легендарного упорства, ее сосредоточенности, просочившись сквозь холст,
перешла ко мне.
хоть я и получил свою долю ее злоязычия, все же ее влияние на меня было
менее разрушительным, чем на моих сестер. Может быть, сердце ее смягчилось
из-за моего "недомогания", которое она никому не позволяла называть
болезнью. Врачи давали моему несчастью то одно, то другое ученое имя, но
когда мы, художница и модель, сидели у нее в мастерской, Аурора постоянно
твердила мне, что я должен считать себя не жертвой неизлечимого
преждевременного старения, а чудо-ребенком, путешественником во времени.
Дитя мое, у тебя просто получился очень быстрый разгон. Может, ты сорвешься
с орбиты и махнешь из этой жизни в другое пространство-время. Может - кто
знает? - в лучшее, чем наше.
Возможно, принимая подобные гипотезы, она пыталась бороться со страхом, как
ее, так и моим: представляла мой жребий как привилегию, подавала меня мне
самому и окружающему миру как существо необычное, значимое, как
сверхъестественную Личность, принадлежащую не этому месту и не этому
времени, Личность, чье присутствие здесь накладывает отпечаток на жизнь
окружающих и нынешнюю эпоху.
тем, что мне предлагали. Я ей верил, и это помогало. (Когда я узнал о лишней
ночи в Дели после отказа от "Лотоса", я подумал, не пытается ли Аурора
прикрыть супружескую неверность; но нет, вряд ли это было так. Мне кажется,
она хотела силой материнской любви сделать мою полужизнь целой жизнью.)
груди, - наброски углем, акварели, пастели и наконец большая работа маслом.
Аурора и я достаточно кощунственно представляли там безбожную мадонну с
младенцем. Моя увечная рука, ослепительно засияв, стала единственным
источником света на картине. Ткань свободного платья Ауроры, ниспадая
складками, давала контрастную светотень. Небо над нами было цвета электрик.
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Круз Андрей
Русанов Владислав
Посняков Андрей
Шилова Юлия