АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |
|
|
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |
|
|
|
вышитыми концами несли портрет государя.
Петя сразу узнал эту голубую ленту через плечо и желудь царского лица. За
портретом качались церковные хоругви, высоко поднятые в холодный, синеватый,
как бы мыльный воздух.
Дальше виднелось множество хорошо, тепло одетых мужчин и женщин, чинно
шедших в калошах, ботиках, сапогах. Из широко раскрытых ртов вился белый
пар. Они пели:
- Спаси, го-о-споди, лю-у-ди твоя и благослови до-стоя-я-а-ние твое...
У них был такой мирный и такой благолепный вид, что в лице у отца на одну
минуту даже заиграла нерешительная улыбка.
- Ну, вот видите, - сказал он, - идут себе люди тихо, мирно, никого не
трогают, а вы...
Но как раз в этот миг шествие остановилось против дома на той стороне
улицы. Из толпы выбежала большая, усатая, накрест перевязанная двумя
платками женщина с багрово-синими щеками. Ее выпуклые черные глаза цвета
винограда "изабелла" были люто и решительно устремлены на окна. Она широко,
по-мужски, расставила толстые ноги в белых войлочных чулках и погрозила дому
кулаком.
- А, жидовские морды! - закричала она пронзительным, привозным голосом. -
Попрятались? Ничего, мы вас сейчас найдем! Православные люди, выставляйте
иконы!
С этими словами она подобрала спереди юбку и решительно перебежала улицу,
выбрав на ходу большой голыш из кучи, приготовленной для ремонта мостовой.
Следом за ней из толпы вышло человек двадцать чубатых длинноруких
молодцов с трехцветными бантиками на пальто и поддевках. Они не торопясь
один за другим перешли улицу мимо кучи камчей, и каждый, проходя, наклонялся
глубоко и проворно.
Когда прошел последний, на месте кучи оказалась совершенно гладкая земля.
Наступила мертвая тишина. Теперь часы уже не щелкали, а стреляли, и в
окнах были вставлены черные стекла.
Тишина тянулась так долго, что отец успел проговорить:
- Я не понимаю... Где же, наконец, полиция?.. Почему из штаба не посылают
солдат?..
- Ах, да какая там полиция! - закричала тетя с истерической
запальчивостью.
Она осеклась. Тишина сделалась еще ужаснее. "Борис - семейство крыс",
присевший на край стула посредине гостиной, в котелке, сдвинутом на лоб,
смотрел в угол косо и неподвижно больными глазами.
Нюся ходил взад и вперед по коридору, положив руки в карманы. Теперь он
остановился, прислушиваясь. Его полные губы кривились презрительно,
натянутой улыбкой.
Тишина продолжалась еще одно невыносимое мгновение и рухнула. Где-то
внизу бацнул в стекло первый камень. И тогда шквал обрушился на дом. На
тротуар полетели стекла. Загремело листовое железо сорванной вывески.
Раздался треск разбиваемых дверей и ящиков. Было видно, как на мостовую
выкатываются банки с монпансье, бочонки, консервы.
Вся озверевшая толпа со свистом и гиканьем окружила дом. Портрет в
золотой раме с коронкой косо поднимался то здесь, то там. Казалось, что
офицер в эполетах и голубой ленте через плечо, окруженный хоругвями, все
время встает на цыпочки, желая заглянуть через головы.
- Господин Бачей! Вы видите, что делается? - шептал Коган, потихоньку
ломая руки. - На двести рублей товару!
- Папа, замолчите! Не смейте унижаться! - закричал Нюся. - Это не
относится к деньгам.
Погром продолжался.
- Барин! Пошли по квартирам, евреев ищут!
Мадам Коган вскрикнула и забилась в темном коридоре, как курица,
увидевшая нож.
- Дора! Наум! Дети!..
- Барин, идут по нашей лестнице...
На лестнице слышался гулкий, грубый шум голосов и сапог, десятикратно
усиленный в коробке парадного хода. Отец трясущимися пальцами, но
необыкновенно быстро застегнулся на все пуговицы и бросился к двери, обеими
руками раздирая под бородой крахмальный воротник, давивший ему горло. Тетя
не успела ахнуть, как он уже был на лестнице.
- Ради бога, Василий Петрович!
- Барин, не ходите, убьют!
- Папочка! - закричал Петя и бросился за отцом.
Прямой и легкий, с остановившимся лицом, в черном сюртуке, отец, гремя
манжетами, быстро бежал вниз по лестнице.
Навстречу ему, широко расставляя ноги, тяжело лезла женщина в белых
войлочных чулках. Ее рука в нитяных перчатках с отрезанными пальцами крепко
держала увесистый голыш. Но теперь ее глаза были не черными, а
синевато-белыми, подернутыми тусклой плевой, как у мертвого вола. За ней
поднимались потные молодцы в синих суконных картузах чернобакалейщиков.
- Милостивые государи! - неуместно выкрикнул отец высоким фальцетом, и
шея его густо побагровела. - Кто вам дал право врываться в чужие дома? Это
грабеж! Я не позволяю!
- А ты здесь кто такой? Домовладелец?
Женщина переложила камень из правой руки в левую и, не глядя на отца,
дала ему изо всех сил кулаком в ухо.
Отец покачнулся, но ему не позволили упасть: чья-то красная веснушчатая
рука взяла его за шелковый лацкан сюртука и рванула вперед. Старое сукно
затрещало и полезло.
- Не бейте его, это наш папа! - не своим голосом закричал Петя, обливаясь
слезами. - Вы не имеете права! Дураки!
Кто-то изо всей мочи, коротко и злобно, дернул отца за рукав. Рукав
оторвался. Круглая манжета с запонкой покатилась по лестнице.
Петя видел сочащуюся царапину на носу отца, видел его близорукие глаза,
полные слез - пенсне сбили, - его растрепанные семинарские волосы,
развалившиеся надвое.
Невыносимая боль охватила сердце мальчика. В эту минуту он готов был
умереть, лишь бы папу больше не смели трогать.
- У, зверье! Скоты! Животные! - сквозь зубы стонал отец, пятясь от
погромщиков.
А сверху уже бежали с иконами в руках тетя и Дуня.
- Что вы делаете, господа, побойтесь бога! - со слезами на глазах
твердила тетя.
Дуня, поднимая как можно выше икону спасителя с восковой веточкой
флердоранжа под стеклом, разгневанно кричала:
- Очумели, чи шо? Уже православных хрестиян бьете! Вы сначала посмотрите
хорошенько, а уж потом начинайте. Ступайте себе, откуда пришли! Нема тут
никаких евреев, нема. Идите себе с богом!
На улице раздавались свистки городовых, как всегда явившихся ровно через
полчаса после погрома. Женщина в белых чулках положила на ступеньки голыш,
аккуратно вытерла руки о подол юбки и кивнула головой:
- Ну зараз здесь будет. Хорошенького помаленьку.
А то уже слышите, как там наши городовики разоряются Аида теперь до жида
на Малофонтанскую, угол Ботанической.
И она, подобрав тяжелые юбки, кряхтя, стала спускаться с лестницы.
40 ОФИЦЕРСКИЙ МУНДИР
Несколько дней после этого тротуар возле дома был усеян камнями, битым
стеклом, обломками ящиков, растертыми шариками синьки, рисом, тряпками и
всевозможной домашней рухлядью.
На полянке, в кустах, можно было вдруг найти альбом с фотографиями,
бамбуковую этажерку, лампу или утюг.
Прохожие тщательно обходили эти обломки, как будто одно прикосновение к
ним могло сделать человека причастным к погрому и запятнать на всю жизнь.
Даже дети, с ужасом и любопытством спускавшиеся в разграбленную лавочку,
нарочно прятали руки в карманы, чтобы не соблазниться валяющимися на полу
мятным пряником или раздавленной коробочкой папирос "Керчь".
Отец целыми днями ходил по комнатам, какой-то помолодевший, строгий,
непривычно быстрый, с заметно поседевшими висками, с напряженно выдвинутым
вперед подбородком. Сюртук зашили так искусно, что повреждений почти не было
видно.
Жизнь возвращалась в свою колею.
На улицах уже не стреляли. В городе была мирная тишина. Мимо дома
проехала первая после забастовки трам-карета, это громоздкое и нелепое
сооружение вроде городского дилижанса с громаднейшими задними колесами и
крошечными передними. На вокзале свистнул паровик.
Принесли "Русские ведомости", "Ниву" и "Задушевное слово ".
Однажды Петя, посмотрев в окно, увидел у подъезда желтую почтовую карету.
Сердце мальчика облилось горячим и замерло.
Почтальон открыл заднюю дверцу и вынул из кареты посылку.
- От бабушки! - закричал Петя и хлопнул ладонями по подоконнику.
Ах, ведь он совсем об этом забыл! Но теперь, при виде желтой кареты,
сразу вспомнились и ушки, и окончательно испорченный вицмундир, и проданные
сандалии, и копилка Павлика - словом, все его преступления, которые могли
открыться каждую минуту.
Раздался звонок. Петя бросился в переднюю.
- Не смейте трогать, - кричал он возбужденно, - это мне! Это мне!
Действительно, к общему изумлению, на холсте было выведено крупными
лиловыми буквами: "Петру Васильевичу Бачей в собственные руки".
Ломая ногти, мальчик содрал парусину, крепко прошитую суровой ниткой. У
него не хватило терпения аккуратно отделить скрипучую крышку, прибитую
длинными, тонкими гвоздиками.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 [ 48 ] 49 50 51 52 53 54 55 56 57
|
|