Чтение 48–й страницы книги ~Браво, или в Венеции~

мне служить вам. Иначе, клянусь самой яркой звездой небосвода, сердце мое
радовалось бы счастью двух юных и преданных влюбленных! Нет, нет! Тот не
знает меня, кто думает, что чужая радость не приносит мне удовольствия. Я
сказал вам, что принадлежу сенату, и этим все сказано.

- Я имел слабость верить тебе, Якопо, потому что в тебе так странно
сочетается добро и зло несмотря на твою мрачную славу, твой ответ,
показавшийся мне искренним, успокоил меня. Но слушай: меня обманули в ту
минуту, когда я уже не сомневался в успехе!

Якопо слушал с интересом затем он двинулся медленно вперед в
сопровождении настороженного герцога, и слабая улыбка тронула его губы,
словно он сожалел о доверчивости своего спутника.

- С горя я проклял все человечество за это предательство, - продолжал
неаполитанец.

- Это скорее подобает слышать настоятелю собора Святого Марка, чем
наемному убийце.

- Они скопировали мою гондолу, ливреи моих слуг.., похитили мою жену. Ты
молчишь, Якопо?

- Какого ответа вы ждете? Вас обманули, синьор, в стране, где даже
государь не смеет доверить тайну своей жене. Вы хотели лишить Венецию
богатой наследницы, а Венеция лишила вас невесты. Вы затеяли большую игру,
дон Камилло, и крупно проиграли. Делая вид, что хотите помочь Венеции в ее
отношениях с Испанией, вы заботились только о своих интересах и правах.

Дон Камилло бросил изумленный взгляд на браво.

- Что вас так удивляет, синьор? Вы забываете, что я давно живу среди тех,
кто взвешивает выгоды каждого политического дела и с чьих уст не сходит ваше
имя. Ваш брак вдвойне невыгоден Венеции, равно заинтересованной как в
женихе, так и в невесте. Совет уже давно высказался против вашего союза.

- Но каким образом им удалось меня провести? Если это не ты, то кто же
предал меня?

- Синьор, в этом городе даже статуи выдают тайны правительству. Я многое
увидел и понял в то время, как меня считали простым орудием. Но я понял еще
и то, чего мои хозяева сами не сумели постичь. Я смог бы заранее предсказать
печальный исход вашей свадьбы, если бы знал, что она состоится.

- Этого ты не смог бы сделать, не будь ты посвящен в их планы.

- Действия себялюбца легко предвидеть, трудно угадать лишь поступки людей
честных и бескорыстных. Тот, кто способен понять интересы Венеции в
настоящий момент, владеет самыми сокровенными тайнами государства, ибо
Венеция всегда добьется того, чего пожелает, если только это не будет стоить
ей чересчур дорого. А что касается этого предательства, - неужели вы
думаете, что среди ваших слуг мало доносчиков?

- Но я доверял только избранным...

- Дон Камилло, в вашем дворце нет никого, кроме Джино, кто не состоит на
службе у сената или его агентов. Те самые гондольеры, которые ежедневно
катают вас по каналу, получают цехины от республики. И платят им не только
за то, чтобы они следили за вами, но еще и друг за другом!

- Неужели это правда?

- А вы когда-нибудь сомневались в этом, синьор? - спросил Якопо с видом
человека, которому доставляет удовольствие наивность другого.

- Я знал их лицемерие - делают вид, что верят в то, над чем в душе
смеются, но я не думал, что они посмеют подкупать моих личных слуг. Ставить
под угрозу безопасность семьи - значит разрушать основы общества!

- Вы говорите так, потому что слишком недолго еще пробыли супругом, -
сказал браво, слабо усмехнувшись. - Через год вы, возможно, убедитесь,
каково это, когда ваша жена превращает ваши тайны в золото.

- И ты им служишь, Якопо?

- А кто этого не делает? Ведь мы не распоряжаемся своей судьбой, дон
Камилло, не то разве стал бы герцог святой Агаты использовать свои
родственные связи в интересах республики? От всего того, что я делал,
горькое раскаяние жгло мне душу. Вас от этого избавило ваше высокое
происхождение, синьор.

- Бедный Якопо!

- И если я все это выдержал, то лишь потому, что некто более
могущественный, чем сенат, не покинул меня. Но есть такие преступления, дон
Камилло, которые человек но в силах перенести.

Браво содрогнулся и в молчании продолжал свой путь среди отверженных
могил.

- Они, значит, безжалостны даже к тебе? - спросил дон Камилло, с
удивлением глядя на взволнованного Якопо.

- Да, синьор. Сегодня ночью я был свидетелем их бессердечности и
подлости, и это заставило меня подумать о моей собственной судьбе. Пелена
спала с моих глаз, и с той минуты я им больше не слуга.

Браво говорил с глубоким волнением и, как ни странно было это видеть у
такого человека - так казалось герцогу, - с видом оскорбленной честности.
Дон Камилло знал, что у всякой, даже низко падшей группы общества есть свои
понятия о чести имея множество доказательств гнусной политики венецианской
олигархии, он понимал, что ее бесстыдная и безответственная игра могла
вывести из себя даже убийцу. В Италии того времени подобных людей презирали
меньше, чем можно себе теперь вообразить, потому что глубокое несовершенство
закрывало и их извращенное толкование часто побуждало людей вспыльчивых и
дерзких исправлять причиненное им зло собственными усилиями. Ставшие
привычными, такие случаи не навлекали особенного позора, и хотя убийцу
общество осуждало, но к тому, кто пользовался его услугами, относились с
отвращением едва ли большим, чем ханжи нашего времени относятся к победителю
на дуэли. И все же люди, подобные дону Камилло, не имели никакого дела с
такими, как Якопо, за исключением тех случаев, когда это диктовалось
необходимостью. Но поведение браво и его манера говорить вызвали такой
интерес и даже симпатию герцога, что он рассеянно вложил рапиру в ножны и
подошел ближе к Якопо.

- Раскаяние и сожаление скорее приведут тебя к добродетели, Якопо, чем
если ты просто перестанешь служить сенату. Найди благочестивого священника и
облегчи свою душу исповедью и молитвой.

Браво задрожал и с тоской устремил взгляд на дона Камилло.

- Говори, Якопо, даже я готов выслушать тебя, если это снимет тяжесть с
твоей души.

- Благодарю вас, благородный синьор! Тысячу раз благодарен вам за
сочувствие - ведь я так долго был его лишен! Никто не знает, как дорого
каждое доброе слово тому, кто был отвергнут всеми, как я. Я молился... Я
жаждал поведать свою жизнь кому-нибудь и, казалось, нашел человека, который
выслушал бы меня без презрения, но жестокий сенат убил его. Я пришел сюда,
чтобы излить душу этим отверженным мертвецам, и случай свел меня с вами.
Если бы я только мог... - Браво умолк и с сомнением взглянул на дона
Камилло.

- Продолжай, Якопо!

- Я не решался открыть свои тайны даже на исповеди, синьор. Смею ли я
высказать их вам?

- Ив самом деле, мое предложение могло показаться тебе странным.

- Да, синьор. Вы благородный господин, а я простого происхождения. Ваши
предки были сенаторами и дожами Венеции, а мои, с тех пор как рыбаки начали
строить себе хижины на лагунах, ловили рыбу иди работали гондольерами на
каналах. Вы богаты, могущественны, влиятельны меня все презирают и, боюсь,
я уже тайно осужден. Короче говоря, вы - дон Камилло Монфорте, а я - Якопо
Фронтони!

Дон Камилло был взволнован: Якопо говорил с большой грустью, но без
всякой горечи.

- Хотел бы я, чтоб ты рассказал это в исповедальной, бедный Якопо, -
сказал он. - Я не в состоянии снять такую тяжесть с твоей души.

- Синьор, я слишком долго был лишен сострадания своих ближних и не в
силах выносить это дольше! Проклятый сенат может внезапно убить меня, и кто
тогда взглянет на мою могилу? Я должен выговориться, синьор, или умереть!
Единственный человек, который все эти три долгих ужасных года проявлял ко
мне сочувствие, ушел!

- Но он вернется?

- Синьор, он не вернется никогда... Он среди рыб в лагунах.

- Это дело твоих рук, злодей?

- Это дело рук правосудия прославленной республики, - ответил Якопо с еле
приметной горькой улыбкой.

- Ах, вот оно что! Наконец сенат открыл глаза на преступления таких, как
ты! И твое раскаяние - плод страха!

Якопо, казалось, задыхался. Несмотря на разницу в их общественном
положении, он, очевидно, надеялся на пробудившееся в герцоге сочувствие, но
эти резкие слова лишили его всякого самообладания. Он задрожал и, казалось,
вот-вот упадет. Хотя дон Камилло не желал быть поверенным такого человека,
тронутый видом столь непритворного страдания, он не отходил от браво, не
решаясь ни глубже вникнуть в чувства этого человека, ни покинуть его в
минуту отчаяния.

- Синьор герцог, - сказал браво, и волнение его передалось дону Камилло,
- оставьте меня одного. Если им нужен еще один отверженный, пусть придут
сюда: утром они найдут мой труп среди могил еретиков.

- Говори, Якопо, я готов слушать тебя. Якопо недоверчиво взглянул на
герцога.

- Облегчи свою душу. Я буду слушать, даже если ты станешь рассказывать об
убийстве моего лучшего друга.

Удрученный Якопо смотрел на герцога, словно все еще сомневаясь в его
искренности. Лицо его подергивалось от волнения, а взгляд стал еще более
печальным когда же луна осветила полное сочувствия лицо дона Камилло, Якопо
зарыдал.

- Я выслушаю тебя, Якопо! Я буду слушать тебя! - воскликнул дон Камилло,
потрясенный таким проявлением отчаяния в человеке со столь суровым
характером. Якопо жестом прервал его и после минутной борьбы с собой
заговорил, силясь справиться с волнением: