петлиц стоял в санях и держался за плечи кучера, потому что сесть ему было
не на что: заднее сиденье и спинка были обращены в шаткую решетку, и по
дороге волочились обгрызанные и растерзанные концы каких-то санных
деталей.
усовершенствования в экипаже, произведенные нашим беспокойным выездом.
Через десять минут мы были в комендатуре ГПУ, и только тогда Антон
изобразил на физиономии неприятное удивление:
меня:
лошадь? Придется отвечать вам.
обидчика:
поразводили всякой сволочи, лазит под ногами... Разве кобыла может на него
смотреть? Может?
сегодня! - смеялся радостно молодой человек, созывая народ и показывая на
нас как на приятных гостей.
тормошили Антона, расспрашивая о колонии.
него закричали:
исправляют.
расскажите, как у вас в колонии. Говорят, у вас даже карцера нет!
заинтересовался Антон.
возьмет.
колонию приехали чекисты-комсомольцы. И снова был поставлен на обсуждение
тот же проклятый вопрос: почему колонистам нельзя быть комсомольцами?
Чекисты в решении этого вопроса единодушно стали на нашу сторону.
преступники? Глупости, стыдно серьезным людям... Мы это дело двинем, если
не здесь, так в Харькове.
украинского Наркомпроса как "образцово-показательное учреждение для
правонарушителей". К нам начали приезжать наркомпросовские инспектора. Это
уже не были подбитые ветром, легкомысленные провинциалы, поверившие в
соцвос в поряке весенней эмоции. В соцвосе харьковцев мало интересовали
клейкие листочки, души, права личности и прочая лирическая
дребедень#43.
ПРИМЕЧАНИЕ 43 с.500. Слова Ивана Карамазова из романа
Достоевского: "Собственным умилением упьюсь. Клейкие весенние
листочки, голубое небо люблю я, вот что! Тут не ум, не логика,
тут нутром, тут чревом любишь, первые свои молодые силы любишь".
Они искали новых организационных форм и нового тона. Самым симпатичным у
них было то, что они не корчили из себя доктора Фауста, которому не
хватает толкьо одного счастливого мгновения, а относились к нам
по-товарищески, вместе с нами готовы были искать новое и радоваться каждой
новой крупинке.
сочувственно головами.
(ходатайствам) и Наркомпроса, и наших городских друзей вопрос был разрешен
с быстротою молнии, и летом двадцать третьего года в колонию был назначен
политруком Тихон Нестерович Коваль.
лет, он успел внести в свою биографию много интересных моментов,
главным образом из деревенской борьбы, накопил крепкие запасы
политического действия, был, кроме того, человеком умным и
добродушно-спокойным. С колонистами он с первой встречи заговорил языком
равного им товарища, в поле и на току показал себя опытным хозяином.
человек.
было связано с целым рядом неприятных проишествий в дерюченковском гнезде.
Началось с того, что жена Дерюченко, - к слову сказать, существо,
абсолютно безразличное к украинской идее, - собралась родить. Как ни
сильно взволновали Дерюченко перспективы развития славного казацкого рода,
они еще не способны были выбить его из седла. На чистом украинском языке
он потребовал у Братченко лошадей для поездки к акушерке. Братченко не
отказал себе в удовольствии высказать несколько сентенций, осуждающих как
рождение молодого Дерюченко, не предусмотренное транспортным планом
колонии, так и приглашение акушерки из города, ибо, по мнению Антона,
"один черт - что с акушеркой, что без акушерки". Все-таки лошадей он
Дерюченко дал. На другой же день обнаружилось, что роженицу нужно везти в
город. Антон так расстроился, что потерял представление о действительности
и даже сказал:
осудили поведение Братченко, что лошадей пришлось дать. Дерюченко выслушал
разглагольствования Антона терпеливо и уговаривал его, сохраняя прежнюю
сочность и великодушие выражений:
часу, шановный товарыщу Братченко#44.
убедительности:
тоже пару лошадей? По-вашему, лошадям очень интересно, кто там родит?
безобразия!..
нерысистых лошадей, обьявлял фаэтон испорченным и подавал шарабан, на
козлы усаживал Сороку - явный признак того, что выезд не парадный.
потребовал лошадей ехать за роженицей. Он, впрочем, не был счастливым
отцом: его первенец, названный поспешно Тарасом, прожил в родильном доме
только одну неделю и скончался, ничего существенного не прибавив к истории
казацкого рода. Дерюченко носил на физиономии вполне уместный траур и
говорил несколько расслаблено, но его горе все же не пахло ничем особенно
трагическим, и Дерюченко упор-
но продолжал выражаться на украинском языке. Зато Братченко от возмущения
и бессильного гнева ене находил слов ни на каком языке, и из его уст
вылетали только малопонятные отрывки:
час. Все родить будут... И все без толку...
Братченко надолго прекратились. В этой печальной истории Братченко больне
принимал участия, но история на этом не окончилась. Тараса Дерюченко еще
не было на свете, когда в историю случайно зацепилась посторонняя тема,
которая, однако, в дальнейшем оказалась отнюдь не посторонней. Тема эта
для Дерюченко была тоже страдательной. Заключалась она в следующем.
общего котла колонистов в горячем виде. Но с некоторого времени, идя
навстречу особенностям семейного быта и желая немного разгрузить кухню, я
разрешил Калине Ивановичу выдавать кое-кому продукты в сухом виде. Так
получал пищевое довольствие и Дерюченко. Как-то я достал в городе самое
минимальное количество коровьего масла. Его было так мало, что хватило
только на несколько дней для котла. Конечно, никому и в голову не
приходило, что это масло можно включить в сухой паек. но Дерюченко очень
забеспокоился, узнав, что в котле колонистов уже в течение трех дней
Прозоров Александр
Никитин Юрий
Каменистый Артем
Трубников Александр
Шилова Юлия
Шилова Юлия