Чтение 48–й страницы книги ~Норвежский лес~

- Чуть-чуть, - сказал он. - Голова.
- Голова чуть-чуть болит?
Он утвердительно слегка наморщил лицо.
- После операции так и должно быть, наверное. Мне операций не делали
никогда, я не знаю.
- Билет, - сказал он.
- Билет? Какой билет?
- Мидори. Билет.
Я молчал, не в силах понять, что он имел в виду. Он тоже какое-то время
ничего не говорил. Потом сказал: "Пожалуйста". Мне послышалось, что это
было слово "пожалуйста". Он смотрел на меня, раскрыв глаза. Похоже было,
что он что-то хочет мне сообщить, о что именно, я никак не мог сообразить.
- Уэно. Мидори, - сказал он.
- Станция Уэно?
Он чуть заметно кивнул.
"Билет - Мидори - пожалуйста - станция Уэно", суммировал я. Но смысл все
равно понять не мог. Казалось, что он говорит это, будучи не в себе, но
глаза его, напротив, казались более осмысленными, чем незадолго до этого.
Он поднял руку, в которой не было иглы с раствором Рингера, и протянул ее
ко мне. Его рука дрожала в воздухе, точно на это уходили все его силы. Я
встал и взял его за эту морщинистую руку. Бессильно сжимая мою руку, он
повторил: "Пожалуйста".
- И о билете позабочусь, и о Мидори, вы не беспокойтесь, - сказал я, и он
уронил руку и изможденно закрыл глаза.
Затем он уснул. Я убедился, что он не умер, вышел из палаты, вскипятил
воду и выпил еще чаю. Я осознал, что испытываю симпатию к этому мелкого
телосложения мужчине, стоявшему одной ногой в могиле.
Вскоре вернулась жена соседа.
- Все в порядке было? - спросила она у меня.
- Да, ничего не случилось, - ответил я.
Ее муж мирно посапывал во сне.
Мидори вернулась в четвертом часу.
- На скамейке в парке сидела, - сказала она. - Сидела одна и ни с кем не
разговаривала, чтобы в голове свободней стало, как ты велел.
- Ну и как?
- Спасибо тебе. Кажется, полегчало немного. Осталась еще какая-то
усталость, но по сравнению с тем, как до этого, тело будто легче стало. Я,
наверное, гораздо сильнее вымоталась, чем сама думала.
Отец Мидори спал, делать особо было нечего, так что мы пошли к торговому
автомату, купили кофе, потом пошли в комнату отдыха и стали пить его там.
Я рассказал Мидори обо всем, что случилось, пока ее не было. Что ее отец,
выспавшись, съел половину обеда, потом, глядя, как я ем огурец, тоже
захотел и съел один, потом сходил по-маленькому и опять заснул.
- Ну ты даешь! - восхищенно сказала Мидори. - Все с ног сбились оттого,
что он не ест ничего, а ты его даже огурец съесть заставил, прямо не
верится, честное слово.
- Ну не знаю, это, наверное, потому что я ел очень аппетитно, - довольно
сказал я.
- А может потому, что у тебя способность делать так, что людям на душе
легче становится.
- Вряд ли, - сказал я со смехом. - Гораздо больше людей наоборот считает.
- Как тебе мой папа?
- Мне нравится. Ни о чем таком поговорить, правда, не получилось, но
почему-то кажется, что человек хороший.
- Не буянил?
- Да нет, совсем нет.
- А неделю назад вообще кошмар был, - сказал Мидори, слегка мотая головой.
- В голове у него что-то переклинило, и он буйствовал сильно. Стаканом в
меня кидает и орет: "Идиотка, чтоб ты сдохла!" С такой болезнью так бывает
время от времени. Непонятно, отчего, но порой человек без причины беситься
начинает. С мамой тоже так было. Знаешь, что она мне говорила? Ты не моя
дочь, говорила, видеть тебя не желаю. У меня аж в глазах в тот момент
потемнело. Такая у этой болезни особенность. Мозг подавляется, человек
становится раздражительным и начинает нести, чего было и чего не было. Я
об этом хоть и знаю, но все равно обидно становится, когда это слышишь.
Расстраиваюсь, думаю, я за ними так ухаживаю, стараюсь, почему я такое
должна слушать?
- Понимаю, - сказал я. Затем рассказал ей о словах ее отца, смысл которых
был мне непонятен.
- Билет? Уэно? - сказала Мидори. - О чем это он? Ничего не понимаю.
- А потом сказал "пожалуйста", "Мидори".
- Для меня о чем-то просил, что ли?
- Или, может, просил съездить на станцию Уэно и купить билет на метро? -
сказал я. - Короче, сказал он эти четыре слова в каком-то сумбурном
порядке, и я ничего не понял. Тебе станция Уэно ни о чем не напоминает?
- Станция Уэно... - задумалась Мидори. - Станция Уэно мне напоминает, как
я два раза из дома сбегала. В третьем и пятом классах начальной школы. Оба
раза садилась на метро на Уэно и ехала до Фукусима. Деньги воровала из
кассы и сбегала. Злилась тогда из-за чего-то на родителей. В Фукусима моя
тетя жила по отцовской линии, и она мне сравнительно нравилась, вот я и
ехала к ней. Папа тогда приезжал и увозил меня домой. В Фукусима за мной
ездил. Мы с папой садились на метро, покупали в дорогу расфасованные
комплексные завтраки и ехали до Уэно. Папа тогда мне так много всего
рассказывал, хоть и запинался все время. Про землетрясение в Канто, про
то, что во время войны было, про то, как я родилась, в общем, про всякое
такое, о чем обычно не говорил. Сейчас вспоминаю, и кажется, что больше мы
с ним, кроме как тогда, наедине вдвоем никогда и не говорили. Ты можешь в
такое поверить? Мой папа говорил, что во время землетрясения в Канто он
находился в самом центре Токио, но так и не понял совершенно, что
землетрясение было.
- Ну да? - поразился я.
- Честно, он тогда на велосипеде с прицепом ехал в районе Коисикава и
ничего, говорит, не почувствовал. Домой вернулся, а там со всех сторон
черепица попадала, а родственники все за балки держатся и трясутся. Папа
понять ничего не мог и спрашивал: "А что это вы делаете-то?" На этом
папины воспоминания о землетрясении в Канто заканчиваются, - сказала
Мидори и засмеялась. - Все папины рассказы о прошлом такие были. Ничего
драматического. Одни несуразицы какие-то. Послушать его истории, такое
чувство становится, будто за последие пятьдесят или шестьдесят лет в
Японии ничего, кроме сплошных недоразумений, не происходило. Что 26-е
февраля (бунт курсантов пехотного училища, 26.02.1936; были захвачены
резиденция премьер-министра и полицейский департамент и убиты министр
внутренних дел и министр финансов; 29-го февраля бунт был подавлен), что
война на Тихом океане, все типа того, что надо же, и такое тоже было!
Смешно, да? Так мы и ехали из Фукусима до Уэно. Рассказывал он мне это,
запинаясь без конца, а в конце всегда говорил так: "Куда ты, Мидори, ни
поедешь, везде одно и то же". Я, маленькая еще совсем, слушала это и
думала, а может и правда оно так?
- И на этом твои воспоминания о станции Уэно заканчиваются?
- Ага, - сказала Мидори. - А ты из дома сбегал когда-нибудь?
- Нет.
- А почему?
- Да в голову как-то не приходило. Побеги всякие.
- Странный ты все-таки, - она удивленно покачала головой.
- Да ну? - сказал я.
- Короче, мне кажется, что папа тебя хотел попросить обо мне заботиться.
- Что, честно?
- Еще бы. Мне ли не знать, я же чувствую. А ты ему что ответил?
- Ну я ничего не понял и сказал, чтобы он не волновался, что все будет
нормально, я и о билете, и тебе позабочусь, чтобы он не переживал.
- Так ты, значит, моему папе так пообещал? Что обо мне заботиться будешь?
Говоря это, Мидори искренне смотрела мне прямо в глаза.
- Да нет, - растерянно оправдывался я, - я же не понял, что к чему...
- Да не волнуйся ты, это же шутка. Просто пошутила с тобой, - сказала
Мидори и засмеялась. - Ты в такие моменты такой милый!
Допив кофе, мы с Мидори вернулись в палату. Отец Мидори все еще спокойно
спал. Я наклонился к нему и услышал тихий звук его дыхания.
Вслед за тем, как солнце клонилось после обеда к закату, лучи солнца за
окном окрашивались по-осеннему нежными и спокойными тонами. Птицы
собирались в стайки и то прилетали и садились на провода, то куда-то
улетали. Мы сидели рядышком в углу палаты и тихонько болтали о том, о сем.
Она посмотрела на мою ладонь и предсказала дожить до ста пяти лет, трижды
жениться и погибнуть в автокатастрофе. Я сказал, что жизнь в таком случае
мне предстоит весьма неплохая.
В пятом часу отец проснулся, и Мидори села у его изголовья, вытерла пот,
дала попить воды и спросила о головной боли. Потом пришла медсестра,
измерила температуру, осведомилась о том, как часто он мочится и проверила
раствор Рингера. Я посидел в комнате отдыха на диване и посмотрел прямую
трансляцию футбола по телевизору.
- Пора идти потихоньку, - сказал я, когда настало пять часов. Затем сказал
отцу Мидори:
- Мне сейчас на работу надо идти. Я с шести до пол-одиннадцатого в
магазине на Синдзюку пластинки продаю.
Он перевел взгляд в мою сторону и чуть заметно кивнул.
- Я такие вещи показывать не умею, но я тебе честно так благодарна сегодня
за все, - сказала мне Мидори в лобби у входа.
- Да не за что, - сказал я. - Но если это как-то поможет, я на следующей
неделе опять приду. Тем более с отцом твоим еще разок встретиться хочу.
- Честно?
- В общаге сиди, не сиди, все равно там делать нечего, а тут хоть огурцов