заминированных завала. Ночью Ширяев с приданными саперами протянул к ним
детонирующие шнуры. Траншеи от нас до немцев проверены, снято около десятка
мин.
стерегут. Остальных по десять человек на проход пустим. Не так уж плохо. А?
ко лбу.
нос морщится. Хватает меня за руку.
связной.
выскочить.
Инженер еще. А я, как мальчик, бегай...
дрожат, говорит Ширяев. Абросимов багровеет:
голову. Кулаки сжаты.
страшно медленно выговаривая каждое слово, произносит Ширяев.
Никогда я еще не видел Абросимова таким.
Абросимов.- Что я вам утром приказал?
пистолетом.- Шагом марш в атаку! Пристрелю, как трусов! Приказание не
выполнять!..
спасать... Траншеи какие-то придумали себе. Три часа как приказание
отдано...
как-то сразу, плашмя, широко раскинув перед собой руки. Я с разгону
вскакиваю в свежую, еще пахнущую разрывом воронку. Кто-то через меня
перескакивает. Обсыпает землей. Тоже падает. Быстро-быстро перебирая ногами,
ползет куда-то в сторону. Пули свистят над самой землей, ударяются в песок,
взвизгивают. Где-то совсем рядом рвутся мины.
правой руке у меня пистолет. Он весь в песке. Вечером Валега его густо
смазал маслом. Утром я забыл его обтереть.
ухватился левой рукой за что-то железное, торчавшее из земли. Потом я видел
его шинель впереди, чуть правее. На ней большое желтое пятно, она сразу
бросается в глаза.
разобрать, как пулеметчик поворачивает пулемет - веером - справа налево,
слева направо.
плечо, по-моему, все-таки выглядывает. Руками копаю землю. От разрыва она
мягкая, поддается довольно легко. Но это только верхний слой, дальше пойдет
глина. Я лихорадочно, как собака, скребу землю.
копать. Заметили, вероятно, как я выкидываю землю.
только "а-а-а-а...". Равномерно, без всякой интонации, на одной ноте. Я не
знаю, сколько времени так лежу. Боюсь шелохнуться. Во рту полно земли.
Скрипит на зубах. И кругом земля. Кроме земли, я ничего не вижу. Сверху -
серая, мелкая, как пудра, а ниже глина - красновато-бурая, потрескавшаяся,
отдельными грудками. Ни травы, ни сучка, ничего, только пыль и глина. Хоть
бы червяк какой-нибудь появился. Если повернуть голову, видно небо. Оно тоже
какое-то гладкое, серое, неприветливое. Вероятно, снег или дождь пойдет.
Скорее снег, у меня мерзнут пальцы на ногах.
землей. Совершенно не могу понять, почему я цел - не ранен, не убит. За
пятьдесят метров лезть на пулемет - верная смерть. Первыми выскочили Ширяев,
Карнаухов, Сендецкий и я. И еще один, командир взвода, из новеньких. Я
запомнил только, что у него из-под шапки выбивалась совершенно седая прядь
волос. Фарбера я что-то не видел.
что заставило меня лечь. Как-то сразу все опустело кругом. Было много - и
вдруг никого. Должно быть, инстинкт. Страшно стало одному. Впрочем, не
помню, было ли мне страшно. Даже не помню, как и почему я оказался в этой
воронке.
потом ступню, потом длинное сухожилие, идущее из-под колена вдоль бедра
вверх. Переворачиваюсь на другой бок. Пытаюсь вытянуть ногу.
ладонями, шевелю пальцами. Икра никак не проходит, мешает голенище.
спиной. Пули летят значительно выше. Нас решили оставить в покое. Я
высовываю слегка шапку из воронки. Не стреляют. Еще немножко. Не стреляют.
Опершись на руки, выглядываю одним глазом. До немцев рукой подать. Можно
камнем докинуть до стоящих перед их окопами рогаток. Пулемет как раз против
меня - черная полоска амбразуры.
назад посмотреть, меня не увидят.
Кто-то пробегает по ним согнувшись, видны только мотающиеся сверху наушники.
Скрывается. Бежавший рядом со мной боец так и лежит, раскинув руки. Лицо его
повернуто ко мне. Глаза раскрыты. Кажется, что он приложил ухо к земле и
прислушивается к чему-то. В нескольких шагах от него - другой. Видны только
ноги в толстых суконных обмотках и желтых ботинках.
атаки остались. Ни Ширяева, ни Карнаухова среди них не видно. Я бы их сразу
узнал. Вокруг много воронок - больших и маленьких. В одной что-то чернеет.
Потом исчезает.
головой ко мне. Шапка рядом. Волосы черные, вьющиеся, страшно знакомые. Руки
согнуты, прижаты к телу. Он ползет. Медленно, медленно ползет, не подымая
головы. На одних локтях ползет. Ноги беспомощно волочатся. И все время
стонет. Совсем уже тихо.
индивидуального нет с собой.
глаза. Харламов... Мой бывший начальник штаба... Смотрит и не узнает. На
лице никакого страдания. Какое-то отупение. Лоб, щеки, зубы в земле. Рот
приоткрыт. Губы белые.
в землю. Просунув руки ему под мышки, вволакиваю его в воронку. Он весь
какой-то мягкий, без костей. Валится головой вперед. Ноги совершенно