Чтение 48–й страницы книги ~Утраченные иллюзии~

- Подписчиков у либеральных газет больше, нежели у роялистских и
правительственных; Каналис тем не менее уже выдвинулся, хотя он монархист и
правоверный католик и ему покровительствует двор и духовенство. Ну, а
сонеты!.. Это литература эпохи, предшествующей Буа-АО,- сказал Этьен,
заметив, что Люсьена пугает необходимость выбрать себе знамя.- Будьте
романтиком. Романтики сплошь молодежь, а классики поголовно - парики;
романтики возьмут верх.

Прозвище "парики" было последней остротой журналистов-романтиков,
обрядивших в парики классиков.

- Впрочем, послушаем вас.

- Анемон! - сказал Люсьен, выбрав один из двух сонетов, оправдывавших
название сборника и служивших торжественным вступлением:

Мой анемон! Весной ты, украшая луг,

Влюбленных веселишь ковром цветов атласных,

Как песнь, рожденная огнем сердец прекрасным,

Влечений сладостных, обетов нежных друг

Весь золотой внутри, серебряный вокруг,

Подобен венчик твой сокровищам всевластным,

И кровь твоя течет по жилкам бледно-красным

Живым прообразом ведущих к славе мук.

Не оттого ль расцвел ты в сумраке дубравы,

Когда Христос воскрес, венчанный нимбом славы,

И пролил благодать на обновленный мир,-

Не оттого ль цветешь ты осенью печальной,

Чтоб радостей былых блеснуть зарей прощальной,

Чтоб молодости нам напомнить вешний пир?

Люсьен был задет полной неподвижностью Лусто во время чтения сонета;
ему было еще незнакомо то приводящее в замешательство бесстрастие, которое
достигается привычкой к критике и отличает журналистов, пресыщенных прозой,
драмами и стихами. Поэт, избалованный похвалами, снес разочарование и прочел
второй сонет, любимый г-жою де Баржетон и некоторыми друзьями по кружку.

"Возможно, этот исторгнет из него хотя бы одно слово",- подумал он.

Второй сонет МАРГАРИТКА

Я - маргаритка. Мной, подругой нежной мая.

Создатель украшал лесных цветов семью,

Мила живым сердцам за красоту свою,

Я, как заря любви сияла расцветая.

Но краток счастья миг, и мудрость роковая

Вручила факел мне,- с тех пор я слезы лью.

Я знанье истины в груди своей таю

И принимаю смерть, вам дар мой открывая.

Утерян мой покой: я прорицать должна!

Любовь, чтобы узнать, любима ли она,

Срывает мой венец и грудь мою терзает.

Но к бедному цветку ни в ком участья нет,-

Влюбленный загадал - и вырвал мой ответ,

И, мертвую, меня небрежно в грязь бросает.

Окончив, поэт взглянул на своего Аристарха. Этьен Лусто созерцал
деревья питомника.

- Ну, что? - сказал ему Люсьен.

- Ну, что ж, мой дорогой, продолжайте! Разве я не слушаю вас? В Париже,
если вас слушают молча, это уже похвала.

- Не достаточно ли? - сказал Люсьен.

- Продолжайте,- отвечал журналист довольно резко.

Люсьен прочел следующий сонет; но он читал его, мертвый сердцем, ибо
непостижимое равнодушие Лусто сковывало его. Нравы литературной жизни еще не
коснулись юноши, иначе он бы знал, что среди -Литераторов молчание, равно
как и резкость, в подобных обстоятельствах знаменует зависть, возбуждаемую
прекрасным произведением, тогда как восхищение обличает удовольствие
послушать вещь посредственную и потому утешительную для самолюбия.

Тридцатый сонет КАМЕЛИЯ

Цветы - живая песнь из книги мирозданья:

Нам в розах мил язык любви и красоты,

В фиалках - тайный жар сердечного страданья,

В холодных лилиях - сиянье чистоты.

Но ты, камелия, искусных рук созданье.

Без блеска - лилия, без страсти - роза ты,

Подруга праздного девичьего мечтанья,

Осенним холодам дарящая цветы.

И все же в блеске лож мне всех цветов милее

Твой бледный алебастр на лебединой шее.

Когда сияешь ты, невинности венец,

Вкруг черных локонов причудницы небрежной,

Чья красота к любви зовет, как мрамор нежный,

В котором узнаем мы Фидия резец.

- Как же вы находите мои злосчастные сонеты? - (спросил Люсьен из
учтивости.

- Желаете выслушать правду? - сказал Лусто. - Я слишком молод, чтобы
любить ее, но мне слишком хочется удачи, и потому я выслушаю правду без
гнева, хоть и не без огорчения,- отвечал Люсьен.

- Видите ли, дорогой мой, вычурность первого сонета изобличает его
ангулемское происхождение, и, очевидно, он достался вам не дешево, ежели вы
его сохранили; второй и третий уже навеяны Парижем; прочтите еще один! -
прибавил он, сопровождая свои слова движением, восхитившим провинциальную
знаменитость.

Люсьен, ободренный этой просьбой, смелее прочел сонет, любимый
д'Артезом и Бьяншоном, может быть, благодаря его красочности.

Пятидесятый сонет ТЮЛЬПАН

Голландии цветок, я наречен тюльпаном.

Расчетливый торгаш готов, любуясь мной,

Как бриллиант, купить меня любой ценой,

Когда красуюсь я, надменный, стройным станом,

Как некий сюзерен в своем плаще багряном,

Стою среди цветов, пурпурный, золотой;

Гербами пестрыми наряд украшен мой,

Но холод сумрачный таится в сердце рдяном.

Когда земли творец произрастил меня,

Он в пурпур царский вплел лучи златого дня

И сотворил из них убор мой благородный.

Но все цветы затмив, прославив мною сад,

Увы! забыл он влить хоть слабый аромат

В роскошный мой бокал, с китайской вазой сходный.

- Ну, что скажете? - спросил Люсьен, нарушая молчание, показавшееся ему
чрезмерно долгим.

- А вот что, дорогой мой,- важно сказал Этьен Лусто, глядя на сапоги,
которые Люсьен привез из Ангулема и теперь донашивал,- советую вам чернить
сапоги чернилами, чтобы сберечь ваксу, обратить перья в зубочистки, чтобы
показать, что вы обедали, когда, выйдя от Фликото, вы будете гулять по
аллеям этого прекрасного сада; и подыщите какую-нибудь должность. Станьте
писцом у судебного пристава, если у вас хватит мужества, приказчиком, если у
вас крепкая поясница, солдатом, если вы любите военные марши. Таланта у вас
достанет на трех, поэтов; но, прежде нежели вы выйдете в люди, вы успеете
десять раз умереть от голода, если рассчитываете жить плодами вашего
творчества, ибо, судя по вашим юношеским речам, вы замышляете чеканить
монету с помощью чернильницы. Я не хулю ваших стихов, они несравненно выше
той поэзии, от которой ломятся полки книжных лавок. Эти изящные соловьи,
которые стоят несколько дороже, чем прочие, благодаря веленевой бумаге почти
все попадают на берега Сены, где вы можете изучать их пение, если когда-либо
вам вздумается с назидательной целью совершить паломничество по парижским
набережным, начиная с развала старика Жерома, что у моста Нотр-Дам, и кончая
мостом Рояль. Там вы найдете все эти поэтические опыты, Вдохновения, Взлеты,
Гимны, Песни, Баллады, Оды,- короче, всех птенцов, высиженных музами за
последние семь лет, пропыленных, забрызганных грязью от проезжающих
экипажей, захватанных прохожими, которые любопытствуют взглянуть на заставку
титульного листа. Вы никого не знаете, у вас нет доступа ни в одну газету:
ваши Маргаритки так и не расправят своих лепестков, смятых сейчас вашими
руками: они никогда не расцветут под солнцем гласности на листах с широкими
полями, испещренными заставками, на которые щедр известный Дориа, издатель
знаменитостей, король Деревянных галерей. Бедный мальчик, я приехал в Париж,
подобно вам исполненный мечтаний, влюбленный в искусство, движимый
неодолимым порывом к славе; я натолкнулся на изнанку нашего ремесла, на
рогатки книжной торговли, на неоспоримость нужды. Моя восторженность, ныне
подавленная, мое первоначальное волнение скрывали от меня механизм жизни;
мне довелось испытать на себе действие всей системы колес этого механизма,
ударяться о его рычаги, пачкаться в масле, слышать лязг цепей и гул
маховиков. Вы, подобно мне, откроете, что всеми этими чудесами, прекрасными
в мечтаниях, управляют люди, страсти и необходимость. Вы поневоле вступите в
жестокую борьбу книги с книгой, человека с человеком, партии с партией, и
сражаться вам придется без передышки, чтобы не отстать от своих же. Эти
омерзительные стычки разочаровывают душу, развращают сердце и бесплодно
изнуряют силы, потому что ваши усилия нередко служат к успеху вашего врага,