протянулась бы к нему в минуту отчаяния или подала воды, если бы в горячке
его томила жажда. Спасти его могло одно лишь милосердие божье, но он уже в
него не верил.
солнце опустилось на западные холмы, из ближнего костела донесся вечерний
звон, а в хатах бабы набожно зашептали "Ангел господень". Как раз в это
время с горы по дороге спускалась какая-то черная сгорбленная тень. Она
медленно шла прямо к хутору Слимака, с мешком на спине и с палкой в руках, в
сиянии закатного солнца, словно ангел господень, ниспосланный к нему
милосердным отцом в столь тяжкую для него годину.
округе. Он все делал и всем торговал, но никогда у него ничего не было. Жил
он с многочисленным семейством в стороне от дороги, в маленькой хате; один
угол в ней давно уже завалился, и над ним не было крыши, а в оконцах,
забитых дощечками и заклеенных бумагой, лишь кое-где блестели осколки
стекла.
пожелают отдать в починку кое-что из одежи или в крайнем случае найдется
какое-нибудь поручение у шинкаря Иоселя, который охотно пользовался его
услугами, но платил скупо. Ледяной ветер развевал его пейсы, трепал
жиденькую бородку, щипал красные разбухшие веки, стараясь пробраться под
ветхий заплатанный балахон. Старик дул на посиневшие пальцы, перекидывал
мешок с одного плеча на другое и, с трудом передвигая ноги, озабоченно думал
о своей семье. Дождется ли когда-нибудь его жена, старая Либа, щуки на
шабес? Что поделывает его сын Менахем, который сбежал от военной службы в
Германию, уже сбрил бороду и надел короткий сюртук, но по-прежнему сидит без
денег? И когда вернется Бенцион Суфит, самый ловкий из его зятьев,
отсиживающий в тюрьме за какие-то преступления против акциза? И станет ли
наконец ученым другой его зять, Вольф Кшикер, который уже десять лет ничего
не делает и только читает священные книги? Выйдет ли когда-нибудь замуж его
дочь Ривка, некрасивая старая дева? А его внуки и внучки - Хаим, Файвель,
Мордко, Элька, Лая и Мирля, - будет ли у них когда-нибудь хоть по две
крепких рубашки?
рубля...
не мог забыть о своей потере. Три рубля были самой крупной суммой, которую
ему случалось иметь за всю его жизнь.
старик тяжело вздохнул. Ай! Что было бы, если бы это на его хату господь
послал огонь, и куда бы девались его жена, дочери, зять, внуки и внучки?
Значит, Слимак здесь, на хуторе. Ну конечно, здесь; никто в деревне их не
пустит к себе, уже больше года все на них сердятся. А за что сердятся? Ну, а
за что сердятся на него, старого Иойну, и еще называют его мошенником?
Бывает это у людей: вдруг они кого-нибудь невзлюбят; так уж устроен мир, и
Иойна его не исправит.
Иойна свернул с дороги посмотреть, что делается у Слимаков.
к конюшне.
в стену.
его не упрекнули, что он суется, куда его не звали.
может, и в самом деле померла? - прибавил он, вглядываясь в покойницу. -
Такая хорошая хозяйка! Ай, какое несчастье свалилось на вас, не дай бог...
Тьфу! - сплюнул он. - А чего вы лежите, Слимак? Надо же похороны устроить.
места, я сам дам знать, только скажите кому.
лбу, бросил на землю мешок, палку и спросил:
раз сходил к проруби за водой, напоил коров и поставил полную кружку возле
Слимака. К коровам Иойна питал особую слабость: более полувека он тщетно
мечтал когда-нибудь обзавестись собственной коровой или хотя бы козой.
приподнял голову и сказал:
позволял продавать мою землю, покуда Ендрек не подрастет.
затворил дверь, взял свой мешок, палку и пошел, но не за мост, в деревню, а
вверх по дороге. Сочувствие бедняка к чужому несчастью было настолько
сильно, что в эту минуту он позабыл о собственных горестях и думал только о
том, как спасти Слимака. Верней, даже не думал, а не умел отделить Слимака
от себя. Ему казалось, что это он сам, Иойна, лежит в конюшне подле умершей
жены и что любой ценой он должен вырваться из этого ужаса.
Было около шести вечера и уже почти стемнело, когда Иойна добрался до двора
старосты. Его поразило, что в хате не было света. Он постучался, никто не
отвечал. Прождав с четверть часа у порога, он обошел хату кругом и,
отчаявшись, собрался уже уходить, как вдруг перед ним, словно из-под земли,
появился Гроховский.
спрятать за спиной какой-то длинный предмет.
Слимака... Знаете, они погорели, Слимакова померла, а сам он лежит около
нее, совсем как помешанный... Он говорит такое... В голове у него ходят
очень нехорошие мысли, он даже коров не напоил. Так я уже боюсь, как бы он
над собой не сделал чего-нибудь ночью.
тебя подучил врать? Сам ты не вор - я знаю, но тебя воры подослали...
хоть бы ты еще с три короба нагородил, а они тебе все равно твоих денег не
отдадут...
руках Гроховского ружье. Как видно, староста подстерегал воров.
потом быстро побежал по дороге. В бледном лунном свете каждый столб, каждый
кустик казался старику разбойником, который сперва его ограбит, а потом
застрелит из ружья. Он, наверно, умер бы от одного грохота.
отправился в ту деревню, где был костел.
человек средних лет, очень красивый собой. Он получил высшее образование и
держал себя, как подобает хорошо воспитанному шляхтичу. Ежегодно он
выписывал больше книг, чем все его соседи вместе взятые, и много читал,
однако это не мешало ему разводить пчел, охотиться, ездить в гости и
исполнять обязанности священника.
беспечный нрав кутилы; евреи за то, что он не давал их в обиду; колонисты за
то, что он угощал у себя в приходе пасторов, а мужики за то, что он отстроил
костел, огородил кладбище, говорил прекрасные проповеди, устраивал пышные
богослужения и не только даром крестил и хоронил бедных, но и оказывал им
помощь.
далекими. Мужики уважали его, но побаивались. Глядя на него, они
представляли себе бога важным паном, шляхтичем, хотя и добрым, но не из тех,
что станут болтать с кем попало. Ксендз это чувствовал, и его крайне
удручало, что никто из мужиков ни разу не пригласил его на крестины или на
свадьбу, никто не обращался к нему за советом. Желая побороть их робость, он
нередко заговаривал с ними, но всякий раз, заметив испуг на лице мужика и
смешавшись сам, обрывал разговор.
ксендз испытывал угрызения совести.
для того же я стал священником, чтобы играть в карты со шляхтой, а для того,