взволнованно, но, если ему не хватало силы, это с избытком возмещалось его
странной выразительностью. Слова были произнесены без дыхания, как будто
сами собой скатились с губ.
зная, на что решиться, замер, когда они пробежали мимо него.
впереди, он сам не знал, откуда у него взялась сила подойти и взглянуть,
просто вдруг он заметил, что идет, а потом - что стоит и смотрит через
плечо. Он увидел кучу наваленной как попало золы, и ничего больше. Но
что-то там должно быть еще, иначе на что же они тут смотрят?
Биггер увидел, как на поверхность кучи выглянуло несколько мелких осколков
белой кости. В то же мгновение его обволокла густая пелена страха. Да,
надо было ему самому выгрести золу из топки; но он был слишком взволнован
и напуган и сам расставил себе ловушку. Теперь надо уходить, нельзя, чтобы
его схватили... Все это молнией сверкало у него в голове, но он не
двигался с места, ослабевший и беспомощный.
сжигают...
продолговатый обломок кости: он откатился немного по цементному полу.
глазам.
единого образа в голове. Только старое чувство вернулось, чувство, не
покидавшее его всю жизнь: он черный - и он виноват; белые люди увидели
что-то, что послужит уликой против него. Это было старое чувство, опять
ставшее упорным и неотступным, старое желание схватить что-нибудь и зажать
в руке и швырнуть кому-нибудь в голову. Он знал. Вот они стоят и смотрят
на кости Мэри. Отчетливой картины не возникало у него в мозгу, но он
понимал, как это все случилось. Не все кости сгорели до конца, и, когда он
тряс решетку, осколки провалились вниз, в зольник. Белый человек лопатой
расчищал проход воздуху и выгреб их оттуда. И вот теперь они лежат,
полузарывшись в мягкую золу, крохотные продолговатые кусочки кости. Ему
нельзя больше здесь оставаться. Каждую минуту подозрение может пасть на
него. Его задержат; его не выпустят, даже если не будут вполне уверены,
что это сделал он. А Джан в тюрьме и обещает представить алиби. Теперь
станет известно, что Мэри умерла; ведь видели обломки ее белых костей.
Начнут искать убийцу. Репортеры, все еще молча, нагнувшись, шарили в серой
куче. Биггер увидел мелькнувшее среди золы лезвие топора. Боже правый! Мир
рушился вокруг него. Глаза Биггера быстро скользнули по согнутым спинам:
никто на него не смотрит. Красный отблеск огня освещал их лица, в трубе
мерно гудело. Да, он успеет уйти! На цыпочках он обошел котел и
остановился, прислушиваясь. Репортеры переговаривались испуганным,
сдавленным шепотом:
рассчитывая, что рев пламени, и голоса, и скрежет лопаты заглушат скрип
ступеней под его ногами. На площадке он остановился и перевел дыхание,
чувствуя боль в груди, оттого что легкие так долго удерживали воздух. Он
прокрался к своей комнате, отворил дверь, вошел и зажег свет. Он подошел к
окну, обеими руками уперся в верхнюю раму и поднял ее; холодный воздух,
тяжелый от снега, ворвался в комнату. Снизу донеслись приглушенные
восклицания, и он почувствовал жар, выжигавший ему внутренности. Он
подбежал к двери, запер ее и потом потушил свет. Ощупью он добрался до
окна, влез на него, и снова его обдало леденящим дыханием вьюги. Поставив
ноги на край нижней рамы, подогнув колени, дрожа от холода, прохватившего
его потное тело, он заглянул вниз, пытаясь увидеть землю; но не увидел.
Тогда очертя голову он прыгнул и почувствовал, как все его тело сжалось на
ледяном ветру. С закрытыми глазами, со стиснутыми кулаками, он летел вниз.
Он был в воздухе одно мгновенье, потом, перекувырнувшись, ухнул в снег.
Сначала ему показалось, что он упал мягко, но толчок отдался во всем его
теле, дошел до головы, и он лежал оглушенный, зарывшись в холодный сугроб.
Снег набился ему в рот, уши, глаза, талыми струйками стекал по спине. Руки
были мокрые и холодные. Потом вдруг все его мышцы свела судорога, и в то
же мгновение он почувствовал теплую влагу в паху. Это была моча. Он не
сумел помешать реакции разгоряченного тела на холод снега, облепившего его
со всех сторон. Он поднял голову, непрестанно моргая, и огляделся. Он
чихнул. Теперь он снова стал самим собой; он забарахтался в снегу,
отталкиваясь и отбиваясь от него. Он привстал сначала на одну ногу, потом
на обе и вылез из сугроба. Он пошел, попробовал даже бежать, но у него не
хватило сил. Он шел по бульвару Дрексель, сам не зная, куда он идет, зная
только одно: что ему нужно выбраться из этого квартала белых. Он избегал
оживленных улиц, выбирая темные переулки, шел все быстрее и быстрее,
внимательно всматриваясь вдаль и только изредка оглядываясь на ходу.
кончено. Надо спасать себя. Но в этом бегстве было что-то знакомое. Всю
жизнь он знал, что рано или поздно что-нибудь такое случится с ним. И вот
оно случилось. У него всегда было такое чувство, будто он живет за
пределами этого белого мира, и это чувство не обмануло его. Потому все
было просто. Он сунул руку за пазуху. Да, револьвер на месте. Может быть,
придется пустить его в ход. Без борьбы он не дастся им в руки; все равно
его ждет смерть, так лучше он умрет, расстреляв свои патроны.
планов, пока он не побывает у Бесси и не возьмет деньги. Он старался
изгнать из сознания мысль о том, что его могут поймать. Он наклонил
голову, чтобы снег не хлестал в лицо, и, сжав кулаки, брел по обледеневшим
тротуарам. Руки у него сильно озябли, но он не хотел прятать их в карманы,
потому что это лишило бы его ощущения, что он готов защищаться, если
полиция вдруг нападет на него. Он шел мимо уличных фонарей, прикрытых
толстым слоем снега, точно большие замерзшие луны, сияли они над его
головой. Лицо саднило от мороза, а ветер резал мокрое тело, как длинный
острый нож, вонзающийся в живую плоть.
увидел мальчишку-газетчика, укрывавшегося под брезентовым навесом. Он ниже
надвинул кепку и вошел в какое-то парадное, чтобы дождаться трамвая. За
спиной у мальчишки на стойке громоздилась высокая кипа газет. Ему
захотелось увидеть жирный черный заголовок, но из-за вьюги ничего нельзя
было разглядеть. Теперь во всех газетах, наверно, только и речи, что о
нем. Он не видел в этом ничего странного: всю жизнь ему казалось, что все
происходящее с ним достойно попасть на газетные страницы. Но только
теперь, когда чувства, которые владели им много лет, претворились в
действие, в газетах напишут об этом, напишут о нем. Он понимал: до тех пор
пока все жило и горело глубоко внутри его, им незачем было писать. Но
теперь, когда это вырвалось наружу, когда он бросил это в лицо тем,
которые заставляли его жить так, как им хотелось, в газетах уже пишут об
этом. Он нащупал на дне кармана три цента и подошел к газетчику, пряча
лицо.
он обежал глазами улицу, потом опустил их и прочел набранное крупными
черными буквами: БУДУЩАЯ МИЛЛИОНЕРША - ЖЕРТВА КИДНАПИНГА. ПОХИТИТЕЛИ
ТРЕБУЮТ 10000 ДОЛЛАРОВ ВЫКУПА. СЕМЕЙСТВО ДОЛТОНОВ НАСТАИВАЕТ НА
ОСВОБОЖДЕНИИ ЗАПОДОЗРЕННОГО КОММУНИСТА. Да, это они уже знают. Скоро
узнают и о ее смерти, о том, как репортеры нашли ее кости в топке котла и
как он убежал, воспользовавшись суматохой. Он выглянул, услышав грохот
приближавшегося трамвая. Когда трамвай подошел, он увидел, что в вагонах
почти пусто. Очень хорошо! Он перебежал тротуар и успел вскочить за
последним садившимся пассажиром. Он взял билет, косясь на кондуктора -
обратил ли тот на него внимание; потом прошел через весь вагон,
оглядываясь на пассажиров - смотрит ли кто-нибудь в его сторону. Он вышел
на переднюю площадку и встал рядом с водителем. В случае чего отсюда ему
недолго выскочить. Трамвай тронулся, и он снова взялся за газету.
об исчезновении Мэри Долтон, одной из самых богатых чикагских наследниц, -
деле, которое ставит в тупик всю местную и федеральную полицию. Мы говорим
о найденном у дверей дома Долтонов письме, которое содержало в себе грубо
нацарапанное карандашом требование выкупа в 10000 долларов за пропавшую
девушку, и о неожиданном ходатайстве семьи Долтонов об освобождении Джана
Эрлона, лидера местных коммунистов, задержанного в связи с этим делом.
Долтонов, под парадной дверью особняка Генри Долтона в Гайд-парке. На
письме имеется подпись "Красный" и рисунок серпа и молота: эмблема
коммунистической партии".
Сертаков Виталий
Никитин Юрий
Суворов Виктор
Эриксон Стивен
Афанасьев Роман
Суворов Виктор