Чтение 48–й страницы книги ~Паладин Господа~

больше за то, что решил быстро... и правильно. Она тебе расскажет, что с
ней приключилось. Словом, теперь она на твоем попечении.

Он вскинул руку, к нему подбежал молодой бойкий парень.

- Все лучшее - на этот стол, - сказал хозяин. Он повернулся к Дафнии.
- Полагаю, тебе не стоит сидеть за столом с этими господами. Красивая
женщина должна быть вдвойне осмотрительна, ибо ее красота будет
соблазнять другого, а если она бедна, то соблазнять ее саму. Так что
отправляйся сразу на кухню. Там тебя и покормят... и сразу можешь
приступить к работе.

Я покачал головой.

- Не видишь, она в моем плаще? И босая? Дафния, иди с ним, расскажи
все, что случилось.

Мы проводили их взглядами. Гендельеон с облегчением перевел дух.

- Вот мы и пристроили одну заблудшую душу. Нам это зачтется на
Страшном суде.

- Это было нетрудно, - заметил я. - А что нетрудно, то недорого. За
такое большие грехи не скостят.

- Да, - согласился он важным голосом. - Ее пристроить было нетрудно.
Она красивая, а красота есть открытое рекомендательное письмо...

- Красота... - повторил я. - Красивой быть хорошо... но опасно.

- Да, - согласился он. - Но это в диких землях.

- А в христианских, - сказал я елейным голосом, - красивых сжигают,
ибо... ведьмы.

Он нахмурился, тяжелые брови нависли, как грозовые тучи. В глазах
промелькнули огоньки и погасли.

- Есть христианская красота, - изрек он наконец голосом прокурора. -
А есть - нечестивая. Нехристианская. Вот ее надо на костер.

- За что?

- За то, - отрезал он. - За то самое!

- Ну вот теперь понятно, - сказал я.

На стол таскали жареное мясо, рыбу, сыр, хозяин сам принес кувшин
вина, сообщив, что это лучшее в городе, поставил перед нами два медных
кубка, удалился. На остальных столах, к удовольствию Гендельсона, миски
были глиняные, как и кружки.

Я ел молча, поглядывал по сторонам. Никто уже на нас не смотрел, все
ели, пили, хвастались, затевали ссоры. Правда, я все-таки обратил
внимание на худого жилистого человека с красным обожженным лицом. Он
сидел к нам спиной за соседним столом, но по тому, как напряженно
держался и отвечал невпопад своему собутыльнику, я ощутил, что он очень
внимательно слушает наши разговоры. А если учесть, что у Гендельсона
?Божья Матерь? и ?Пресвятая Богородица? звучат через слово, то мы,
похоже, выглядим как два негра в рязанском пивном баре.

Жилистый неспешно отхлебывал из глиняной кружки, потом словно
невзначай повернулся к нам боком, так можно наблюдать за нами краешком
глаза. Да и ухо, как жерло граммофона, направлено в нашу сторону. На нем
был толстый коричневый плащ, волосы падают на доб, а черная густая
борода начинается прямо от глаз, опускается на грудь, укрывая лицо так,
что я не назвал бы его с уверенность ни квадратнорожим, ни
лошадо-мордым, ни утинорылым, ни даже монголоидным батыром - только
роскошная неухоженная борода, неопрятная, вобравшая в себя пыль и запах
дорог.

Я хотел поинтересоваться у Гендельсона, как тот его находит, но
вовремя прикусил язык. Дафния пару раз мелькнула в окошке кухни. Я
сделал вид, что заинтересовался, пошел посмотреть, по дороге перехватил
хозяйского сына.

- Эй, погоди!

Он с готовностью остановился, живой и бойкий парнишка с живыми
рыночными глазами.

- Чего изволите?

- О, - сказал я, - я такого наизволяю, что лучше не надо. Ты лучше
скажи, кто вон тот бородатый? У него вид заправского путешественника.

Парнишка быстро огляделся.

- А, этот... Отец говорит, что он у нас каждый год. По разу, всегда в
одно и то же время. Странно, сейчас он второй раз за этот месяц.

- А кто он, не знаешь?

Он посерьезнел, подобрался, ответил очень осторожно:

- Отец говорит, что неприлично расспрашивать людей, если они сами не
рассказывают. А мама говорит, что и небезопасно.

- Верно говорят родители, - сказал я со вздохом. - Почему у всех
родители как родители, а у меня какие-то... ух, ладно. Наша комната
готова?

- Сейчас ее убирают, ваша милость. Моют, чистят. Отец сказал, что у
нас редко бывают такие знатные гости.

- Как долго будут готовить?

- Не успеете закончить кувшин, который начали!

- Хорошо, - проворчал я. - Тогда еще один кувшин к нам в комнату. Кто
знает, сколько мы пробудем.

Я вернулся к столу. Гендельсон заканчивал обгладывать какое-то
животное, подозрительно напоминающее полуметрового варана.

- Ну что там? - поинтересовался он с набитым ртом.

- Чистят, моют, скребут, - ответил я лаконично. Вино оказалось
легкое, с приятным вкусом. Я осушил одну чашу, Гендельсон икнул, вытер
рот рукавом, рыло благородное, осталось только пятак отрастить
побольше...

- Ладно, - заявил он, поднимаясь, - я пойду потороплю.

- Попробуйте вина, - предложил я.

- Уже попробовал, - сообщил он. - Вино я всегда пробую сразу.
Отменное, хоть и дыра, дыра... Я велел один кувшин принести в нашу
комнату.

Я смолчал, что велел то же самое. Неужели хоть в чем-то наши вкусы
совпадают? Если совпадают, стоите задуматься: не пересмотреть ли?

Он уволокся, ступая враскорячку, словно татаро-монгол после взятия
Козельска. Я проводил его злым взглядом, идти спать сразу расхотелось,
налил полную чашу, но не успел взять в руку, рядом послышался спокойный
и слегка насмешливый голос:

- Разрешите присесть к вашему столику?

Он стоял по ту сторону, в поношенном выгоревшем плаще, черные волосы
падают на плечи, остроносое вытянутое лицо, быстрые проницательные
глаза. Лицо загорелое, обветренное, в глазах вопрос. Я сделал
приглашающий жест.

- Да садитесь же... Сами знаете, что приглашу.

Он сел напротив, тонкие губы раздвинулись в сдержанной улыбке.

- Дело не в этом. Мы... и не только я связаны очень многими
ограничениями, о которых многие из вас забыли. Мы не можем даже войти в
ваш дом без вашего желания, а не то чтобы вломиться и чинить
непотребства! А здесь, в публичном месте, я не могу, при всей своей
власти, без вашего позволения присесть к вам за стол.

Я покачал головой:

- Знали бы это бедные идиоты... а то такие страсти о вас выдумывают.

- Вот именно, - воскликнул он живо, - выдумывают!.. Самое малое из
этих выдумок, что я живых младенцев ем!.. Да посудите, с чего я стану
есть младенцев?.. Ну что это мне даст? А вот сделать все эти земли
свободными... принести всюду цивилизацию, книгопечатание, научить
грамоте даже последнего ребенка из простолюдинов, отменить все сословные
различия... я не слишком уж далеко зашел? Вы что-то не выглядите
испуганным...

- А я не испуган, - ответил я мирно. - Я говорил... или не говорил?..
У нас все это уже растет и дает цветочки. Нет, уже плоды, плоды... И еще
какие плоды.

Хозяин принес еще кувшин с вином и новый кубок. В моем собеседнике
сразу угадывался человек очень значительный. Очень.

Я отпил глоток, поинтересовался:

- В этом мире у вас есть имя?.. А то как-то неловко...

- Зовите меня Самаэлем, - предложил он.

- Вот так прямо? - удивился я. - Но не слишком ли это вызывающе...

Он отмахнулся:

- Здесь такое смешение имен! Кто вспомнит, что именно Самаэль подбил
Адама и Еву на грехопадение?..

- За что бог, - сказал я в тон, - оторвал шесть из бывших у него
двенадцати крыльев... Больно было?

Он засмеялся:

- Это иносказание. Для доступности простолюдинам. Это лишь означает,
что меня из мира Брия оттеснили в мир Иецира. Он считается более низким
духов ным миром, но это смотря с какой стороны поглядеть. Есть и
определенные преимущества... Вы знаете, о чем я говорю, верно?

- В нижнем мире больше свободы, - предположил я. - Верно?

Он хлопнул ладонью по столу.

- Честно говоря, я не думал, что поймете! Да, все верно, чем
опускаешься ниже, тем свободы, которую я так жажду, больше. И чем
духовный мир выше, тем больше в нем мешающих всесторонне развиваться
ограничений. Нет, это так здорово, что вы все понимаете! А я увы,
одинок. Меня не понимают даже ближайшие соратники. Не видят дальше
собственного носа. Они понимают свободу лишь как возможность
безнаказанно задирать подол служанкам, грабить беззащитных крестьян, а
то и напасть на соседа, зарезать исподтишка, а потом поиметь его жену,
дочерей и даже прислугу... Ладно, это я так, жалуюсь. А как вам здесь?..
Обживаетесь? Как я понял, там у вас более совершенный и удобный для
жизни мир.

- Для существования, - поправил я.

- А есть разница?