Чтение 48–й страницы книги ~Петля~

В нашем деле нужна контактность, умение получить нужную информацию, умение
расположить к себе людей. И то, что ты сегодня не можешь сказать им все о
себе и своей работе, нисколько не должно отгораживать тебя от этих людей
даже в твоем собственном сознании. Ведь твоя работа - для них, ради них, и
сознание этого снимает всякую внутреннюю неловкость за вынужденный, но ни
для кого из них не опасный обман. Это одна из важнейших нравственных основ
нашей сложной профессии.
- Кончишь лечиться, когда найдешь этого парня, - усмехается Кузьмич. - А
пока пользуйся случаем.
- Деньги на ветер бросаем, - недовольно возражаю я, на первых порах все
еще не в силах привыкнуть к своему новому амплуа. - Нашли больного.
- Ничего не поделаешь, - продолжает посмеиваться Кузьмич и рассудительно
добавляет: - это у тебя первая командировка, где питаться будешь нормально
и свои не доплачивать. Так что цени.
Конечно, официальный путь куда проще, и может показаться, что мы стреляем
из пушки по воробью. Подумаешь, какой-то там парень в белой рубашке! Стоит
ли затевать ради него такую сложную комбинацию? Но мы ищем этого парня по
подозрению в убийстве, и для такого случая официальный путь - это сеть со
слишком крупными ячейками, через нее уйдут от нас многие нужные нам люди.
Однако организовать такую комбинацию, как вы понимаете, не так-то просто.
Ведь персонал санатория тоже не должен знать, кто я такой. А потому
медицинская карта, к примеру, у меня должна быть подлинной, со всякими там
анализами и исследованиями, подтверждающими наличие у меня в недавнем
прошлом этой самой язвы. Кроме того, в той же карте должно быть указано
место моей работы, причем это не должен быть уголовный розыск. И Кузьмич
меня спрашивает:
- Кем же тебе лучше всего стать?
Вопрос, между прочим, совсем не простой. Я же должен хоть немного, но
все-таки разбираться в своей вымышленной специальности. А я, после
некоторых размышлений, прихожу к неприятному выводу, что толком не знаю ни
одной специальности, кроме своей, ни одной должности и не могу себя выдать
даже за дворника, ибо и тут имеется кое-какая специфика и даже свои
профессиональные "тайны".
В конце концов, мысленно окинув свой несложный жизненный путь и учтя, что
в университетском дипломе у меня сказано "...и право преподавать в школе",
я выбираю профессию учителя. Кроме всего прочего, все-таки десять лет
школьного стажа у меня имеется. Не говоря уж о том, что рассуждать о
проблемах воспитания в семье и школе у нас умеют все, и специалистами себя
здесь тоже считают все. Как в медицине, на что так часто жалуется моя
матушка. Словом, выдать себя за учителя, мне кажется, не представит
большого труда. В крайнем случае, за не очень знающего и опытного, пусть,
я не тщеславен.
Короче говоря, весь день у меня уходит на организационные дела.
Два раза за этот день приходится связываться и с горотделом в Тепловодске,
уточнять с товарищами детали моего приезда. Нашим работникам там
предстоит, кроме всего прочего, нелегкая задача в один день
"организовать", причем отнюдь не от своего имени, путевку в нужный нам
санаторий.
На вечер у меня остается еще визит в больницу к Игорю, и, конечно, надо
еще заскочить к Светке.
Завтра я уже лечу, и на завтра оставлять дела не приходится. Разве только
утром собрать свой портфель или чемодан. Я-то, конечно, привык к портфелю,
но в руках курортника портфель будет выглядеть странно. Да и вещей следует
взять побольше. И купить кое-какие мелочи в дорогу тоже надо. Не говоря
уже о выписке командировки, получении денег, билета и прочих хлопотах.
Тем не менее телефонный звонок в конце дня застает меня на месте. Звонит,
к моему удивлению, не кто иной, как Меншутин.
- Здравствуйте, Станислав Христофорович, - говорю я как можно приветливее.
- Чем могу быть полезен?
- Полезен? - негодующе переспрашивает Меншутин. - Вы меня просто
удивляете, уважаемый Виталий Павлович. У нас несчастье, понимаете? Я
должен вас видеть.
- Что случилось?
- Как - что случилось? А Вера? Да мы тут все с ума сходим! И в этом смысле
мы вам хотим быть полезными. Короче, приезжайте. Надо увидеться.
Последние слова он произносит уже почти с командирской интонацией.
- Хорошо, - скрепя сердце соглашаюсь я. - Буду у вас через час. Устроит?
- Да, да. Прошу.
Как не с руки мне этот визит! Еще не все дела сделаны, не обо всем
договорено, да и в больницу к Игорю я теперь рискую опоздать. Но меня
насторожил тон Меншутина, его непременное желание меня повидать. Кажется,
они там узнали что-то весьма существенное. Это ведь вполне возможно. И
тогда, не ровен час, полетит моя командировка, если, скажем, нужный мне
человек появился в Москве или совсем в другом, неожиданном месте. Да, вот
будет номер!
Все эти мысли приходят мне в голову уже по дороге в министерство.
Станислав Христофорович, как всегда, самоуверенный и галантный,
раскланивается со мной, важно выпятив нижнюю губу и красуясь своей
импозантной фигурой в отлично сшитом костюме, с неизменным уголком
платочка в верхнем кармашке пиджака и модным, ярким галстуком.
- Прошу, прошу, - широким жестом приглашает он меня к журнальному столику
со знакомой уже хрустальной пепельницей, возле которой я вижу пеструю
пачку заграничных сигарет, изящную зажигалку и начатую бутылку "Боржоми".
Несмотря на бодрый и деловой вид Меншутина, я замечаю следы усталости и
волнений на его холеном, слегка одутловатом лице. В черных запавших
глазах, под которыми взбухли синеватые мешочки, мелькает тревога.
Мы усаживаемся в мягкие кресла, закуриваем, и Меншутин обращается ко мне:
- Ну-с, Виталий Павлович, прежде всего расскажите, что вами, так сказать,
достигнуто. Каковы, короче говоря, успехи следствия. Или все еще топчетесь
на месте?
Тон у него деловой, требовательный, а под конец и несколько даже
иронический.
Меня подмывает ответить резкостью, и я еле сдерживаю себя. Однако ответ
получается все же не очень-то добродушный.
- В сжатой форме, - говорю я, - могу доложить, что расследование
продвигается довольно успешно. Хотя до конца нам еще далековато. Так что
вашу помощь примем с благодарностью.
- Да, да, - нетерпеливо кивает Меншутин и испытующе смотрит на меня. - Но
скажите, чего именно вы достигли? - Он откашливается, морщась, гасит
сигарету и с обычным своим апломбом заключает: - Тут безусловно убийство.
Учтите.
Я качаю головой.
- Это еще рано утверждать, Станислав Христофорович.
- Но позвольте! - возмущенно восклицает Меншутин. - Позвольте! Уже почти
две недели идет следствие, а вы не решили даже такого элементарного
вопроса! Куда это годится! Нет, Виталий Павлович, извините меня, но так
работать нельзя. Наш коллектив взволнован. Он ждет от вас ответа: что
случилось, в конце концов? Молодая, в общем здоровая, жизнерадостная
девушка с нормальной психикой не может покончить с собой! В наших условиях
к этому нет и не может быть оснований! Это-то вы, надеюсь, понимаете?
Значит, произошло убийство. Это же логично! Надо только уметь рассуждать.
Ну, а убийство может произойти по разным причинам. Давайте же разберем эти
причины. Я готов вам помочь.
На минуту мне изменяет выдержка. Эта менторская речь может кого угодно
вывести из себя.
- Нет, Станислав Христофорович, - довольно резко отвечаю я. - Разбором
причин мы с вами заниматься не будем. Этим мы занимаемся на наших
служебных совещаниях.
- Профессиональные секреты? - иронически осведомляется Меншутин. - А связь
с народом? А поддержка населения, опора на общественность? Это, я полагаю,
не пустые слова, уважаемый Виталий Павлович? - И уже другим,
безапелляционным тоном он заявляет: - Я вижу, вам просто трудно. Давайте
встретимся с вашим руководством, потребуем помощи.
- Это тоже излишне, - сухо говорю я. - Вот вы, кажется, собрались сообщить
мне что-то новое и важное. Так я вас понял, по крайней мере. Прошу вас,
сообщите. Это будет настоящей помощью.
- К чему вам новые факты, когда вы и старые факты никак не можете
правильно истолковать? - снисходительно усмехается Меншутин.
Меня охватывает негодование. Значит, он пригласил меня, оторвал от всех
дел только для того, чтобы дать свои бесценные указания и советы? Какая
все-таки наглость и какая безграничная самоуверенность! Эх, попадись такой
Кузьмичу! И я, скрывая свои коварные замыслы, говорю Меншутину:
- Вы можете, если хотите, связаться с моим руководством.
- Давайте, давайте, - охотно соглашается Меншутин. - Это, между прочим, в
ваших интересах тоже.
Я невозмутимо диктую ему фамилию Кузьмича, его звание, должность и номер
телефона. Эта невозмутимость мне нелегко дается. Как мне хочется на
прощание сказать хоть часть того, что я о нем думаю. Невозможно. Он может
говорить, что хочет, я лишен такого удовольствия. Это еще одна особенность
нашей работы. И я заставляю себя проститься с Меншутиным максимально
любезно.
Впереди у меня еще уйма дел.
Мне очень не хочется уезжать, не объяснившись с Кузьмичом. Я хочу уехать
спокойно, с ощущением надежного тыла за спиной. Без этого я еще ни разу не
уезжал. И тылом нашим всегда был Кузьмич. Что с ним произошло? Мне не с
кем посоветоваться. Единственный человек, от которого у меня нет секретов,
который все поймет, - это мой друг Игорь Откаленко. Но он в больнице, он
серьезно ранен, и я не собираюсь и не должен говорить ему о случившемся.
Вещи свои я укладываю уже поздно ночью. И спать мне остается часа четыре.