Чтение 48–й страницы книги ~Щепки плахи, осколки секиры~

тебя взыщу!

Какой ответ получил Альфонс, Верка не расслышала, но внизу что-то
загрохотало и загудело, словно железный лом пошел гулять по бетонным стенам.

- Работнички, чтоб вас мухи ели! - просипел Альфонс, возвращаясь на место.
Не то от волнения, не то от чрезмерных физических усилий его дыхание
окончательно разладилось, и он разевал рот, как попавшая в замор рыба. - Прямо
скажу, озадачила ты меня... Даже и не знаю, как тут быть...

- Неужели вы Плешакову здоровья не желаете? - не то чтобы Верка перешла в
атаку, но первый выпад был уже сделан.

- Не верю я тебе, понимаешь... Не такие специалисты, как ты, его лечить
пробовали. А тем более, где ты раньше была, когда его приступы в бараний рог
гнули? Помню я, чем ты ему помогала. Горячим молоком и холодными компрессами.
Нет уж, поздно... Иди ты лучше туда, куда и все. - Он стал приподниматься за
столом.

- А куда это у вас все идут? - живо поинтересовалась Верка.

- Будто ты не догадываешься, - ухмыльнулся Альфонс. - Время сейчас сама
знаешь какое. Миндальничать с врагами невозможно. Учила ведь в школе про
революционный террор...

"Вот почему они в приемной личные вещи как попало сваливают, - догадалась
Верка. - Не понадобятся они больше хозяевам..."

Она в ужасе оглянулась, но на той двери, что находилась за ее спиной,
внутренняя ручка отсутствовала, совсем как в палате для буйных психов. Альфонс
между тем уже подбирался к другим дверям, за которыми ничего хорошего ее
ожидать не могло.

- Подождите! - крикнула Верка, бросаясь к коменданту. - Вы что -
расстрелять меня хотите?

- Как же, наберешься на вас патронов! - с садистским юморком ответил тот.
- Подручными средствами обходимся... Некоторым глотку приходится резать, а тебе
и обухом по голове сойдет.

- Выполните мою последнюю просьбу, - взмолилась Верка. - Не надо обухом...
Хотите - вены мне перережьте, хотите - кишки выпустите, но только чтобы я в
сознании осталась. Вот тогда сами и убедитесь, как мое лекарство действует. Уже
через день на ноги встану... Поверьте, я помочь хочу Плешакову! А после него,
даст Бог, я и вас от всех болячек вылечу.

- Ты это что - серьезно? - Рука Альфонса, уже готовая приоткрыть дверь,
ведущую на тот свет (с краткой остановкой на бойне), замерла в нерешительности.
- Или так смерти боишься, что согласна перед ней еще чуток помучиться?

- Я правоту свою хочу доказать, понимаете? Мое лекарство только мертвому
не поможет. А если кто дышит и немного соображает, так его от любой хвори, от
любой раны исцелить можно.

- Что же это за лекарство такое? Покажи! - Верка все же смогла
заинтриговать Альфонса.

- Нет! - Она отшатнулась. - А вдруг вы его себе присвоите! Да только это
все без толку будет. Как им пользоваться, одна я знаю.

- Будь по-твоему... - произнес Альфонс зловеще. - Ты сама этого
захотела...

Первый и скорее всего последний президент Отчины Федор Алексеевич Плешаков
(о его недолгом и скандальном императорстве нынче старались умалчивать) имел
все качества, необходимые для отца нации. Во-первых, волю, даже не железную, а
железобетонную. Во-вторых, полное пренебрежение ко всем авторитетам, кроме
своего собственного. В-третьих, голову столь же ясную, сколь и пустую, что
позволяло ему смело действовать там, где мало-мальски образованный человек,
наученный опытом предыдущих поколений, неминуемо отступился бы. В-четвертых,
недюжинные ораторские способности, отточенные в постоянных перепалках с женой и
соседями. В-пятых, природный дар демагога, пышно развившийся в среде, где
пустопорожние обещания стали едва ли не нормой жизни. В-шестых, энергию
насекомого, хоть и бессмысленную, но бурную. И в-седьмых, наконец, удачу,
которая, как известно, одна может заменить все иные человеческие таланты.

Столь завидные достоинства, взятые совокупно, наделили Плешакова могучей
харизмой, впоследствии оказавшей гипнотическое воздействие на все слои
талашевского общества, начиная от согбенных нуждой и недугами бабок и кончая
интеллигенцией, представленной врачами, учителями и служащими райисполкома.

А ведь до семнадцати лет он почти ничем не выделялся среди своих
сверстников, простых деревенских парней, разве что почерк имел на диво
разборчивый и ровный, благодаря чему и принят был в колхозную контору сначала
на должность делопроизводителя, а потом и учетчика.

Пока рядовые крестьяне (а чаще всего заводские шефы и студенты) таскали
мешки с зерном в амбар или корзины с картошкой в бурты, юный Плешаков аккуратно
регистрировал их выработку. Больших математических способностей здесь не
требовалось: одна единица объема обозначалась точкой, четыре - четырьмя
точками, составлявшими как бы вершины будущего квадрата, а потом наступало
время черточек. Полная десятка обозначалась фигурой, напоминающей схематическое
изображение конверта. Затем счет начинался по новой. Возможно, такой системой
счисления пользовались еще древляне и кривичи во времена Рюрика.

Пороков, в виде тяги к алкоголю, табаку или отвлеченным знаниям, за
Плешаковым не замечалось с младых ногтей, и, вполне возможно, он со временем
смог бы выбиться если не в председатели колхоза (тут даже институтского диплома
было мало, еще и связи в верхах требовались), то в бригадиры уж точно.

А в сельской глубинке сметливый, твердый характером и расторопный бригадир
подобен царьку, пусть и худородному, пусть и подъясачному, но имеющему право
обрекать своих подданных на живот или на смерть. Как-никак в его руках
находятся и транспорт, и удобрение, и комбикорма, и фураж. Дружит бригадир
только с главными специалистами колхоза да с участковым, обычно находящимся на
полном его содержании.

Как бы то ни было, но карьеру Плешакова временно прервала воинская служба,
на которой он, кстати, тоже не затерялся, заслужив, кроме сержантских лычек,
еще и должность инструктора по стрельбе зенитными ракетами "Стрела" (аналогом
американского "Стингера"). В этом качестве он, как и Смыков, удостоился
сомнительной чести защищать идеи мира и социализма вдали от рубежей своей
родины, правда, в другое время и совсем на другом континете.

Ангола, только что покинутая португальцами, совершившими дома собственную
революцию, оказалась примерно в том же положении, что и Отчина после Великого
Затмения (правда, солнышко там продолжало светить, а электричество исправно
следовало законам, открытым еще Фарадеем и Омом). Те, кто раньше сражался с
колонизаторами, теперь разделились на множество группировок и на своей родной
земле рьяно проводили политику огня и меча.

Соседи, как дальние, так и ближние, естественно, не преминули принять
самое активное участие в этом празднике смерти. Кто только не помогал племенам
умбунду, машона и балубу уничтожать друг друга: и регулярная армия африканеров,
и южнородезийские наемники, и заирский спецназ, и ударные отряды кубинских МВД,
и китайские советники, и советсткие воины-интернационалисты. На засушливом
африканском плоскогорье, словно в легендарном Армагеддоне, сшиблись между собой
воины всех земных рас.

Черные новобранцы, поступившие на выучку к Плешакову, не имели никакого
представления не только о ракетах "Стрела", но даже о ботиночных шнурках.
Прежде всего их приходилось учить пользоваться при еде посудой и соблюдать
элементарные правила личной гигиены (в том числе и подтирать себе зад). Никто
из них не понимал не то что русского, но и португальского языка. Любая команда,
любой совет и даже любая брань последовательно проходили через уста пяти-шести
переводчиков, теряя при этом абсолютно всякий смысл. Первая же учебная стрельба
кончилась тем, что шальная ракета разворотила хвост ни в чем не повинного
спортивного самолета, имевшего неосторожность пролетать поблизости. Гибель его
пассажиров - инспекторов ООН - списали на какую-то раскольническую группировку,
а незадачливого инструктора вернули на родину, тем более что он умудрился
подхватить в братской стране какую-то редкую тропическую заразу.

До этого Плешаков никогда ничем не болел, даже гриппом. Все тридцать два
его зуба пребывали в целости и сохранности. Понос если и пробирал, то только от
несвежей рыбы. Миновал его и микоз стоп, этот бич нашей армии, способный в
считанные недели обезножить целые батальоны.

Поэтому случившееся подействовало на Плешакова вдвойне тягостно. Ни один
профессор ни в Луанде, ни в Москве не смог точно определить его заболевание.
Это была не малярия, потому что от нее не помогал хинин, это была не сонная
болезнь, распространяемая мухами цеце, потому что от нее умирают уже в течение
первых дней, это был не кала-азар, потому что кожа его не потемнела. Скорее
всего в его тело проник какой-то малоизвестный науке паразит и
медленно-медленно рос там, время от времени по неизвестной причине приходя в
неистовство.

В такие моменты Плешакова будто свежей крапивой хлестали, мышцы его
начинали самопроизвольно сокращаться, зрение теряло остроту, рот наполняла
горькая слюна. Чувствовал он себя не намного лучше, чем наркоман при ломке.
Впрочем, как позднее выяснилось, неведомая болезнь спасла Плешакова от верной
смерти. Спустя месяц после его отъезда банда "национального фронта
освобождения" (по другим данным - "национального союза за полную
независимость") захватила сослуживцев Плешакова в плен и угнала в джунгли,
откуда никто из них уже не вернулся.

Демобилизовавшись, будущий президент некоторое время работал в родном
колхозе пастухом (чистый воздух и свежее молоко благотворно действовали на
проклятого паразита). Спустя некоторое время он даже научился переносить
приступы болезни на ногах. Выдавали его только помутившийся взор, скрип зубов
да мелкое дрожание век. Впрочем, случалось это не так уж часто. Например, за
весь тот срок, который Верка числилась личным врачом всенародно избранного
президента (и самозваного императора одновременно), болезнь посетила его только
пару раз.

Ни на стремительном взлете Плешакова к вершинам власти, ни на его
дальнейшей бурной деятельности тропическая зараза не отразилась. Даже наоборот
- все наиболее значительные идеи, касавшиеся дальнейшего государственного
строительства, посещали его как раз во время приступов. В частности, именно так
родились знаменитые указы о создании в Киркопии коллективных хозяйств, об
осушении Гиблой Дыры и о введении системы телесных наказаний (включая кастрацию
и усечение языка).