Чтение 48–й страницы книги ~Преемник~

мехом наружу, безрукавках:

- Что везешь, сопляк? Лошади не тяжко?

- Берите, ребята, - пробормотал Михар, подталкивая с телеги крайний
мешок. - Берите, чего там... По-соседски...

Я молчала, прижимая узелок к груди. Лица "ребят" казались
одновременно заурядными и отталкивающе-самоуверенными, как у Хаара. Час
грабежа был для них не столько часом обогащения, сколько временем власти.
Хорошие ребята.

Первый - по-видимому, старший - возмущенно пнул спущенный с телеги
мешок:

- Это чего, сопляк? Мне на горбу тянуть, да, паскудник?

Я видела, как растерялся Михар. Он, единственный парень в семье, не
привык, похоже, к такому обращению; тем временем разбойники окружили
телегу, переворошили солому, и чья-то грязная холодная рука цапнула меня
за ногу. Я дернулась.

Старший хохотнул:

- Ничего-о... День в засаде проторчали, так хоть пожива... Экая
курочка, ай-яй-яй...

Я обомлела, сжимаясь в комок.

- Значит так, - распорядился старший, обращаясь к Михару, - выручку -
сюда... Выпрягай клячу, мешки грузи на ейный хребет, нам таскать
неохота... Грузи и проваливай, сосунок, девчонка - наша...

Михар медленно поднялся. Соскочил с телеги; лицо его казалось
застывшей маской, и на секунду мне показалось, что он не отдаст меня.

- Как - мешки? - спросил Михар дрожащим голосом. - Вам ОДИН мешок
положен, а лошадь - моя... Что я без лошади, а? Работа же...

- Чихать нам на твою работу, - усмехнулся старший, забавляясь. -
Скажи спасибо, что целым отпускаем... А ты, - он кивнул мне, - вылезай...

Жалко усмехнувшись, я развязала свой узелок:

- Ребята... Да у меня ничего нету...

- Все у тебя есть, - вкрадчиво успокоил один из парней, чье круглое
лицо казалось еще более круглым из-за торчащей во все стороны бороды. -
Все есть, издали видать...

Его товарищи перемигнулись и сально, с видимым удовольствием
загоготали.

- Один мешок! - голос возмущенного Михара сорвался в писк. - Один, и
больше не дам!

Сзади чьи-то руки схватили меня под мышки, сильно дернули, вытянули
из телеги; я выронила узелок, изо всех сил ворочая головой, пытаясь найти
в лицах окружавших меня людей хоть искорку, хоть проблеск сострадания.

Михар прыгнул на старшего, размахивая кулаками; несправедливость так
потрясла его, что он забыл, казалось о страхе - он ругался и грозился так,
будто эти пятеро ехали в телеге, а он, храбрый Михар, остановил из среди
леса, чтобы грабить...

- Пойдем-ка, - меня волокли прочь. Сил сопротивляться не было -
парализованная ужасом, я покорно переставляла ноги, когда позади меня
ругань Михара переросла в отчаянный крик, и крик оборвался тонким: не-е!

Я обернулась.

Михара не было видно за розовыми ветвями какого-то цветущего дерева.
Михара не было видно, только ноги его молотили воздух невысоко над землей
- помолотили, подергались и повисли без движения.

В глазах моих наступила ночь.

Путь сквозь лес прошел в полубеспамятстве. Остановившись у родника,
разбойники долго и тщательно брызгали на меня водой и давали напиться;
потом круглолицый, странно поигрывая бровями, подмигнул поочередно всем
своим спутникам и красноречиво взялся за пряжку своего ремня.

- На сук захотел? - осадил его старший. - Сове покажем, как есть...
Сова скажет - нет, тогда пользуйся без страха... Сова скажет - да, так
тоже ничего, потом получишь, и не убудет от нее...

- После Совы не убудет?! - возмутился круглолицый. - Да он ее в
лепешку сплющит, они же мрут после Совы!

Живот у меня свело судорогой.

Старший прищурился на круглолицего:

- Тебе что, Сова не по нраву? Девок отбивает, да?

Все четверо его товарищей отвели глаза и громко засопели.

- А Сова бы и не узнал... - буркнул непокоренный круглолицый. - Решил
бы, что так и было!

- Все расскажу Сове, - сказала я, размазывая по лицу грязную воду.
Все расскажу, и про тебя, - я ткнула пальцем в круглолицего, - и про тебя,
- и я наугад кивнула на щуплого молодого парня с косынкой на шее.

- А про меня - что? - справедливо взбеленился парень. - Я - что?

- Поговори, - процедил мне старший, сузив глаза. - Поговори, так к
сосне привяжем, волки спасибо скажут... Никто не узнает, была ли девка...

- Узнает, - отрезала я с нахальством, родившимся от крайнего
отчаяния. - Пять языков - не один язык... Кто-то ляпнет - с прочих головы
полетят...

Старший ощерился и с размаху засадил мне пятерней по лицу. Согнувшись
и всхлипывая, я успела-таки заметить, как пятеро обменялись злыми,
напряженными взглядами.

К дереву меня привязывать не стали, а примотали за руки к лошадиному
хвосту - и старая кляча с непосильной ношей на спине, и я, ожидающая
самого худшего, много раз прокляли длинное, тяжкое путешествие через
весенний щебечущий лес.

И уже в сумерках все мы вышли в схоронившемуся в зарослях поселению -
временному разбойничьему лагерю. Логову, короче говоря.

Эгерт Солль проснулся среди ночи оттого, что на щеке его лежал шрам.

Он вскочил в холодном поту, вцепившись руками в лицо - шрама не было,
он исчез еще тогда, двадцать лет назад, когда заклятье трусости было
снято...

Но откуда это гадкое ощущение, откуда вера, что шрам невидим - но он
здесь?!

"Вы бросили раненого человека... Вы лелеете свою боль... И не ищите
слов, нет вам оправдания..."

Он криво усмехнулся, и оттянутый книзу рот его похож был на
незажившую рану. Бедная глупая девчонка...

Не боль. Теперь уже не боль. Теперь самое гнусное, что есть в его
душе, самое отвратительное, подсовывающее одну сцену насилия за другой,
похотливый Фагирра, и похотливый палач, и десяток служителей Лаш, нагих
под своими длинными плащами... Стыдное, презренное, отвратительное
воображение...

Он наотмашь стегнул себя ладонью по лицу. Видение исчезло, оставив
чувство собственной никчемности и гнилостный привкус во рту.

Небо, эти еженощные сны, которые он забывал под утро. Вот откуда эта
тупая изматывающая тоска...

Он ударил себя снова; потом согнулся в три погибели, и отвращение к
самому себе вывернуло его рвотным спазмом.

Грязное чудовище - ревность. Уродливо искривленное, притаившееся на
дне его сознания...

Или он - больше не Эгерт Солль?!

Он зарычал и следующим ударом разбил себе губы.

В дверь испуганно поскребся слуга:

- Господин Эгерт... Господин, что с вами... Что...

- Коня, - выдавил он хрипло. - И запасного... И еще одного
запасного... Сию секунду.

За дверью ахнули.

Через минуту темный дом Соллей осветился десятком огней, и
потревоженные лошади удивленно покидали конюшню, и носились с факелами
сонные слуги, и разбуженные суетой соседи липли к окнам.

Утром Каваррен потрясен был вестью о том, что полковник Солль, к
чьему странному глухому затворничеству все давно привыкли, спешно, среди
ночи, покинул город.

В разбойничьем лагере царило хмурое возбуждение - утром отряд во
главе с самим Совой совершил налет на хутор и кое-что "раздобыл", однако
крестьянин, на чью дочь нашлось слишком много охотников, тронулся умом и
взбеленился. Уже будучи повержен наземь, он ухитрился пырнуть Сову ножом -
и угодил в ногу, выше колена. Крестьянина тут же и зарезали - однако Сова
охромел и пребывал в скверном расположении духа.

Все это я поняла из разговоров, пока, привязанная к конскому хвосту,
ждала своей судьбы перед новой добротной землянкой, над крышей которой
трепыхались по ветру связанные в пучок перья крупной птицы. Наверное
совиные, подумала я отрешенно.

Не могу сказать точно, сколько разбойников насчитывалось в ту пору в
лагере - мне показалось, что их тьма, страшно много, и что все они
поглядывают на меня алчно, как змей на воробьенка. Впрочем, их взгляды уже
не вызывали во мне должного трепета - потому что впереди меня ждал Сова,
после которого "они все мрут". Я предпочла бы умереть перед нашей
встречей, а не после - вот только решала теперь не я.

Я стояла, опустив спутанные руки, переминаясь с одной усталой ноги на
другую; шалаши и землянки располагались по кругу, а в центре, там, где у
колеса бывает ось, горел большой костер, и кашевар - а у разбойников,
оказывается, был кашевар - орудовал большой ложкой возле сразу трех
кипящих над огнем котлов. Почуяв доносившийся от котлов запах, я нервно
сглотнула слюну и сразу же удивилась - почему то, что предстоит мне в
скорости, ничуть не отбило у меня аппетит?