ветер в дымниках, и уже совсем непроглядной чернотою гляделся размытый и
смятый метелью простор Великой с чуть брезжившими вдали, по-за стенами,
светлыми окошками псковских хором. Федор, выходя, рек:
порешить может!
Тяжка Орда, а и с Литвою беда! Не отдаем ли мы Русь Гедимину?
как на духу, а дале - никому!
назад побывал на дворе тайный посол Ивана Калиты. И другого не сказал,
хотя ждал вопроса: примет ли их всех князь Иван и даст ли места в думе
княжой? - что да, примет! И на почетные места! Но не спросили, и сам не
возмог сказать. Как оно еще ся решит в Орде!
нать, покос, а так охота на эту едкую, пропахшую дерьмом, гнилью, людским
и конским потом серую мгу, запорошившую дома, заборы и листву дерев,
веселого звонкого дождика! Пусть грязь, да воздохнуть полною грудью
свежий, лесной дух из Заречья, увидеть промытые синью небеса, мокрые крыши
в резных опушках, упруго трепещущие ветви яблонь и озорные глаза молодок,
что, завернув подолы на головы, со звонким смехом бегут укрываться под
навесы торговых рядов...
Вдали гомонит торг. Где-то бухают увесистые удары: загоняют новые сваи под
причал. На въезде в улицу едва разминувши с мужицким, нелепо застрявшим
поперек возом, Мишук рысью проминовал высокие частоколы сябров, кожевника
и шерстобита, и у своих хором тяжело спешился, обрасывая росинки пота с
чела и бороды, повел плечьми, чуя, как горячо налипла на спине волглая
рубаха, пихнул заскрипевшие створы ворот, завел коня. Средний сын, Услюм,
выбежал, подхватил повод.
девок высматривает, молокосос! А у дела возьмись, и нет! Отец... Ну, отец
в ево годы тоже был не промах... А все ж Москва не Переслав, тут и
разбойного народу довольно - попадет в иную ватагу... Надо приучать к
службе молодца! Сыну Мишук уготовал свою судьбу: служить на дворе великого
боярина Протасия, при Василье Протасьиче, в молодших. Сам с того начинал.
Да о сю пору жалел молодца, все давал погулять, потешиться. А ныне... Он
поглядел, как Услюм старательно заводит коня к коновязям и, пригнувшись,
полез в полутьму домовой клети.
поруха в обрядне, пото и небрежничает! Дети загомонили разом. В избе от
мух и жары было не продохнуть. Трехлетняя дочурка вывернулась сбоку. Мишук
походя торнул ее за вихрастую головенку, и она тотчас побежала хвастать
перед братишкой:
оба покатили под ноги отцу. Подняв паренька, Мишук сморщил нос:
да кони! Никита бегат непутем! Ково тута обмывать, не знашь присести за
полный день... - визгливо, переходя в крик, завела Катюха, и пошла, и
пошла... Мишук только махнул рукой. При тетке Просе все жалилась, что та
ей век заедает, а померла Просинья - и рук ни до чего не найдет!
пробормотала Катерина. Быстро подхватив малого, обтерла ему мокрой тряпкой
ноги и рожицу, от чего тот тотчас залился в рев.
от теплой воды, сколь от льняного рушника почуяв прохладу, вздохнул,
перекрестил лоб и развалисто сел за стол. Катюха стала швырять из печи
горшки, и уже маленькая Ксюша лезла ему на колени, а Сашок отпихивал ее,
стараясь уместиться к отцу сам. Семеро по лавкам! Тут и не семеро, девять
уже! Молодшие, парень с девкой, еще катаются по полу, а старшую дочь,
гляди, скоро нать будет и замуж: двенадцатый год девке пошел!
сын-та!
лоб, где мне одной...
огненных щей валил сытный пар, - он крупно отрезал ломоть хлеба, посолил.
Ел молча, изредка срыгивая, вполуха выслушивая таратористую речь жены.
Пахло потом, кожей, нечистыми детьми. От пойла, приготовленного поросенку,
несло кислятиной.
исполнителен. Работник растет. Меньшой, Селька (Селянином назвали), тот
заботил. Оногды скажешь - будто и не слышит! Ну, може, вырастет, станет
книгочий, яко дядя Грикша, по тому делу пойдет... Да Никита, Никишка, вот
от кого днесь голова болит! Со старшим спасу нету уже и теперь. Придвигая
горшок с черной кашей, Мишук проронил:
Заместо новогородцев!
прибавил: - Не. Покос у меня. Да и опосле, хошь... Вас тута вон больно
много!
враскачку, маленькая, не ходила уже, а колобком каталась по избе...
<Отбыло твое время, Катюха! - подумал он без злобы и жалости. - Ково
нынче... Клуша-клушей. Только новгородцкого жемчугу тебе... Зады малым не
подотрет!>
но нынче все чаще после любовных ласк подымалось в нем раздражение на
жену, на ее неряшество, детскую незаботность, на вечное недуманье о том,
что может случиться наперед. Пора бы и умнеть! Весь век в девках не
пробегаешь!
новогородский говор.
Катюха.
бы иной войны не было... - На недоуменные взгляды жены и Услюма (оба враз
так и уставились на отца) Мишук, обтирая бороду и всовывая малому в рот
кус хлебного мякиша, пояснил: - С Тверью! Ляксан Михалыч, слышь, ладит из
Плескова к себе на стол... Тогды уж вси пойдем!
Али ко грозе? Жарынь!
выслужил? Дюжину ртов с одной деревни кормишь!
Вона: холопов привел!
лысого бесу! Никоторого тебе и покоса не будет!
Катюха, твердо сев на лавку, глаза в глаза, ладом повторила злую весть,
примолвив, что из деревни прислали, посельский Васюка Хромого приезжал,
дак с им!
грит, дело!
кажись, была права. Мишук уже стоял, затягивая пояс.
Помедлить? Но уже и с тревогою взглядывалось на немо и безжизненно
громоздящиеся в вышине словно выцветшие облака - а ну как ежели дождь? В
покос ить и своих молодцов не созовешь! Кажен косит ежели не на себя, дак
на боярина. Протасию, ему сколь ни буди косцов, все мало, при таких-то
стадах коневых! Одно спасение нынче - эти холопы, приведенные из Осечны...
Ну, ежели, и они подвели! Все еще не совсем верил Катюхе, не хотелось
верить. Мало ли и сбрешут чего!
днями. Москва расстраивалась на глазах. Все новые амбары, хоромы, избы
прибавлялись по-за Неглименью, множились кузни, шорные, валяльные,
седельные, щитные мастерские... Минуя ремесленное окологородье, он
Каргалов Вадим
Жюль Верн
Конан-Дойль Артур
Куликов Роман
Шилова Юлия
Шилова Юлия