Вельяминовых явно было меньше.
сдерживали напирающую отовсюду толпу, а посадские лезли, махали ему
шапками, улыбались во всю рожу, когда настиг его молодой, весело-звонкий
голос:
уплывет к Олегу!
все об одном и том же, только и слышалось: <Баба на городах! Тверянка!
Разор! Лопасня!> - становилось ясно, что голосистый москвич высказал
главное, ради чего приперлись сюда сегодня тысячи московского люда.
разрушилось и потонуло во взаимной пре и яростных возглашениях бояр, что и
посохами стучали, и вскакивали с лавок, так что Иван в княжеском кресле,
взмокший от страха, не ведал уже, что и вершить.
уже слюдяные окошки со стороны сада. Ласковый ветерок порою залетал в
окна, овеивая разгоряченные лбы одетых в дорогие шубы и бобровые или
соболиные шапки бояр. (Обычай, перенятый у татар, сидеть в шапках уже
прочно утвердился в думе государевой.)
тысяцкого шумит, исправы нет никакой, и поскольку Василий Протасьич умер,
надобно утвердить или уж Василия Васильича, или Алексея Петровича Хвоста,
который и годами повозрастнее, да и давно уже заслуживает высокого звания.
Еще покойный Юрий Данилыч его отцу Петру Босоволку обещал место тысяцкого
на Москве. Услыша восстающий при этих словах ропот, Онанья развел руками,
поднял бороду, возгласил: <Судите сами, бояре!> - и сел под умножившийся
говор и рябь возгласов.
взором готовое взорваться враждою собрание. Громко возгласил, вопрошая:
воля Москвы (он показал рукою на окна, за которыми орала толпа горожан) и
милость княжеская (он склонил голову в сторону Ивана Иваныча). А только я
об ином хочу прошать, о том, про что ныне вся Москва шумит! <Доколе
терпим?> - прошают москвичи. Достоит у княгини Марьи отобрать Можай и
Коломну, пока новой пакости не произошло, яко же и с Лопасней! Выберут
меня - свершу по слову князеву, как и обещал. Изберете Вельяминова -
Василь Василич, не посетуй уж на меня! - на ину дело повернет, понеже
Вельяминовы волю покойного князя блюдут!
То сказал, что кричал давеча мужик из толпы. И... так бы и содеять, по
слову Алексей Петровича. Но поднялся Феофан. Прямой, строгий. Молвил
громко, не столько боярам, сколь самому князю:
Надобно ждать владыки Алексия!
это придумал, еще прежде боярина Феофана. Да, конечно, сколь бы ни был
прав Алексей Петрович, а выждать владыку Алексия всяко надобно!
поелику не все потребное высказал, и Иван, склонив голову, позволил ему и
во все глаза смотрел на своего боярина, пока Хвост трубным своим гласом
заливал всю думную палату:
ее, братьям Всеволоду и Михаилу! И Василью Кашинскому достается, недаром
Семен Иваныч супругу свою на руки кашинскому князю поручил! Не шумите,
бояре, правду баю! А кто обороняет те города? Кто воеводы, сколь ратных,
готовы ли к нахождению бранному? Не ведаете?! И я не ведаю того! Василий
кричит, что готовы, а я не верю сему! Не женское дело - грады оборонять!
Не возможет того вдова нашего покойного князя, не возможет! Лопасня тоже
была готова! Для кого только?! - отнесся он уже прямо к Вельяминовым,
которые сидели рядом, Василий Василич с Федором Воронцом. - А Ольгерд
нагрянет?! Шумите, бояре, пуще шумите! А молвите мне, што, ежели нагрянет
Ольгерд и возьмет Можай? А Олег Иваныч тем часом изгоном заберет Коломну?
Пока будем сожидать владыку Алексия, того и дождем! Вельяминовы уперлись,
а земле разор, на мытных дворах бестолочь, обозы стоят, страдает торг, и
все то - вельяминовские затеи! Лопасню уже потеряли, и не было ли в том
перевета - Бог весть!
обвел очами супротивников своих и ряды бояр на лавках и сел. Победно,
гордо сел, в сознании силы и правоты.
знали! Всем ведомо, что Можай с Коломной не княгинин кус, да надо ли
спешить так сразу и рушить волю князя Семена?
парчовом наруче, показав молча взмятенную думу, - мол, и не втолкуешь им
теперь ничего! - махнул рукою, уложил длани на колена, набычил шею,
готовясь слушать молча все подряд, какая бы безлепица ни была нынче
произнесена.
драку. Иван Иваныч, коего Хвост почти нацело убедил, со страхом взглядывал
теперь на старшего Вельяминова, одного пламенно желая всей душой: чтобы
его бояре как-нито, а поладили друг с другом.
От него все и пакости на Москве! На судное поле!.. - До боли сжав кулак,
так что вонзились в ладонь холеные ногти, Василь Василич все же овладел
собою, заговорил спокойнее, хотя хоровод лиц перед ним плыл неразличимо и
было такое, что впору вырвать саблю и рубить, рубить и рубить. - Давно ли,
давно ли отец... - У него прыгала борода, глаза сверкали огнем. - Давно ли
покойный батюшка сам, своими руками боярскими трупы собирал по Москве!
Что-то не ведали мы тогда близ себя боярина Хвоста! Давно ли клялись князю
нашему на ложе смерти его... Воля покойного князя священна! - выкрикнул
он. - Ежели мы будем без всякого повода перечеркивать княжеские духовные,
кто нам поверит тогда?! Не станет ни власти, ни чести, не останет веры
никому и ни в чем! Помыслите об этом, бояре! И всяк из вас смертен, и у
всякого надея одна: да не порушили бы волю его посмертную!
вслушиваться в то, что говорит Вельяминов, и понимать, что говорит он,
хоть и кричал поначалу неподобно, и дельно и глубоко.
от нас и от князя нашего! - отнесся Василь Василич к Ивану Иванычу, и тот
готовно утвердительно склонил голову. - А уж кричать, врываться неподобно
в терем княжой, как содеял Алексей Хвост, творить смуту на Москве, чтобы
все знали, что нам князей своих слово переменить - что воды испить из
колодца, - неподобно есть! Тебе, Алексей Петрович, - выкрикнул он в лицо
привстающему, с набрякшим кровью лицом, Хвосту, - тебе одно надобно:
выскочить! Вот-де я каков! Вот-де я за правду стою!
Десять летов? А может, сотню? Княгиня и до ста лет доживет! Молвить тебе
неча, Василий, лишь бы поперечь идти! - И, не дожидая князевой остуды, с
маху с треском сел опять на лавку, весь мокрый от гнева и крика.
шевелились от ярости.
даниловский архимандрит. Ветхий старец, он хриплым голосом, спервоначалу
неслышимым в общем шуме, начал усовещивать председящих. Добившись
относительной тишины, простер руки, обращаясь сразу ко всем, возгласив:
обоих наших князей, в бозе опочивших! Волости те, из-за которых встала
пря, дадены Семеном Иванычем в надежде на рождение сына, коего не
родилось, по грехам нашим, у Марии Александровны, и посему мыслю я, что со
временем и волости те, и грады станут володением нынешнего нашего
князя-батюшки Ивана Иваныча. Пождите, братие, владыку Алексия! И паки
реку, напомню днесь, о чем мыслил, чего хотел Иван Данилыч, батюшка твой,
княже! Чем сильна, чем красна власть московская? Тем, что опочившие наши
князья мир принесли земле, спасли страну от ратного нахождения, расплодили
язык русский! Вот уже скоро три десяти летов - и ни одной войны, ни
единого гибельного разорения не ведала земля московская! Выросли уже и
дети во взрослых мужей, не ведавшие гибельной брани. Так не разрушайте
сами мир на московской земле, не вносите которы в согласие братне! Вот о
чем погадайте, бояре, вот о чем помыслите пред лицом Господа!
боле ничего не сказавши. Но и тем паче иного утишил бояр. Сел Вельяминов;
достав плат и посопев, обтер взмокшее чело Алексей Хвост. И тогда негромко
заговорил Дмитрий Зерно, внимательноглазый костромич, заговорил, обращаясь
к Хвосту, словно бы уговаривая мастистого боярина:
спешить. Надобно таковое дело творить потиху и с заглядом в грядущие веки!
Возможно, что и сама княгиня Марья отступит тех волостей - ведь дал-то их
Семен Иваныч ради мыслимого рождения сына! Пройдет еще десять - пятнадцать
летов, подрастут дети, утвердится, станет привычною власть московская, и
пусть тогда тверичи кричат, что они законней, и им скажут: были некогда, а
теперь законен тот, кто правит уже сорок лет, кто мир дал языку и землю
расплодил! Но прожить эти годы возможно токмо во взаимном дружестве! А
пойдет Ольгерд на Можай - ино дело! В военную пору само совершит
потребное! Ныне же не надобно нам обижать Тверь, нельзя раздувать нелюбие
меж нашими городами! С суздальским князем нет доброго согласия, с Новым
Городом мы и вовсе немирны есьмы! Но Тверь для нас всего опасней, у них
глубок корень, земля помнит Михайлу Святого, помнят и многие обиды, промеж
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Свержин Владимир
Шилова Юлия