Данила, невеста - хоть куда!
сам ездил, выбирал, выспрашивал. Бабы поминали бывалошных девок-певиц,
спорили, княжевские перепирались с криушкинскими - всякой честь попасть на
княжую свадьбу!
ета вы притявкали, нич° не понятно, плоха песня, перепойтя! Там сбились,
или чего ему не пондравится!
все знали как своего. Певицы, собранные на княжом дворе, бегали глядеть на
приезжую муромскую княжну. Только жених с невестою до самой свадьбы не
видали друг друга. Овдотья уже приехала в Переяславль с нянькою и сенными
боярышнями-девушками, а все не знала, какой он. С подарками приезжал от
московского князя молодой боярин, Протасий-Веньямин. Большеголовый,
костистый, с серьезным лицом. Дуня только гадала: таков ли и сам князь или
не таков? Хотелось другого какого-то.
боярами-дружками верхами. Вроде худой, носатый показался, но рассмотреть
толком не смогла. Да и не поняла: тот ли? Так и гадала до самой свадьбы,
тот или не тот?
Тут уже только благословляли, накануне - водили в баню. В ночь перед
свадьбой Овдотья спала с Сашей, ближней подружкой. Еще старуха нянька
дремала в углу. Овдотья уже и уснуть не могла. Саша уютно посапывала
рядом. Не в силах спать, Овдотья перевернулась в постели и обняла Сашуху,
просунув руку ей под потную шею. Притянула к себе, стала гладить, стараясь
представить, как завтра так же будет лежать с московским женихом. (Стыд
какой!) И от стыда, желанного, сладко-страшного, она теснее прижала
подружку, забираясь рукой под ее скрещенные ладони к теплым упругим
девичьим грудям.
просыпаясь, опрокидываясь на спину, тихо рассмеялась: - Подожди до
завтрева, натешишься ужо!
злодей, а до жены добер, а бывает до людей добер, а жены и не нать ему!
Всяко быват!
Овдотья.
шептала:
правде? Скажи!
откидываясь на подушку. И вдруг принялась тормошить и щипать подружку,
приговаривая вполголоса:
Не смей!!
вас...
могла смежить глаз, глядя в чуть редеющую темноту слюдяного окошечка
опочивальни... Какое уж тут ложенье!
все на руках носил, баловал пуще родителя-батюшки, - благословлял ее
хлебом-солью. Овдотья дома, как ни слезили, не плакала, так уж всхлипывала
голосом без слез, чтобы люди не зазрили, а тут, когда крестный сказал:
<Наделяю хлебом-солью и божией милостью!> - и она увидела, как слегка
дрожит каравай, а потом - старые морщинистые руки крестного и его лицо с
доброй беспомощной улыбкой, и по этой улыбке, а пуще по дрожи в руках,
почувствовала в нем беззащитность и угасание, разревелась в три ручья,
сама толком не могла объяснить, почему, так что пришлось после вином
обтирать лицо.
за столами, и наконец ввели жениха, всю ее бросило в жар, щеки взялись
полымем и очей возвесть не могла поначалу, а только меж ресниц поглядела,
и прежде губы его в глаза бросились, сочные, яркие и совсем детские еще,
мальчишечьи, и потом уж нахрабрилась, поглядела в глаза, а у него глаза
сияют, и правда носатый, худой, жадный, - так сердце и прыгнуло: да какой
же он мальчик, да какой же смешной и какой хороший, верно! И уже ничего не
понимала, словно несло, и слышала, что поют, да и пели про то же:
вокруг налоя, не чуяла холода, как выходила на снег в венечном уборе... И
за большим столом все как кружилось и пело в ней и вокруг нее. А кормили
их - ел жадно, торопился, и желваки у рта движутся, а не про еду, про нее
думает и не чует ведь, чего и ест! Данил. Данил Лексаныч. Данилка!
столом! Мягкие, жаркие, нежные-нежные. А верно Сашуха сказывала, у самой
голова пошла кругом! И не в стыд было целоваться, просто никого и ничего
не видела вокруг, кроме него...
тоже, видно, смущался. Пробурчал: <Отвернись!> - стеснялся раздеваться
перед ней, хоть и в темноте.
гордости и с новым каким-то чувством, ответственности, что ли, шепчет,
рассказывая: <У меня там новый терем... Осенью рубили... Смолой еще
пахнет...> Она кивает, не подымая головы, не открывая спрятанного у него
на груди лица, теснее прижимается, может, и не слышит вовсе. А в дверь
стучат, и надо вставать, умываться и выходить к гостям.
сваха заколотилась в дверь.
приотпустив ее, слушая настойчивый стук и веселый голос свахи. Такой был
покой сейчас - ничего не хотелось уже...
чудно разряженый, с привязанной редькой, в какой-то вывороченной шубе. То
был серьезный боярин, а тут - откуда что! Озорно глянул, отдуваясь,
пробежал округ терема. С гиканьем и улюлюканьем пестро разряженные гости
гнались за ним. Сват полез на кровлю, тес трещал под его тушей. Боярина
тащили вниз. Уже несли лавку, валили с хохотом, уже взвился соломенный
кнут.
цареградской парчи.
слегка подкидывая сверкающую ткань - недаром л°жано! - поклонился невесте.
сенях и в молодечной - всюду пили, ели, плясали и орали песни. И хотя
знатных гостей было мало, - из князей приехал только Ярослав Дмитрич
Юрьевский, прочие отделались поздравлениями и поминками - свадьба все
равно прошла весело и долго напоминалась всеми в округе.
возвращались из похода. Менгу-Тимур щедро угощал и дарил русских князей в
своей ставке. Ратники и воеводы ополонились. Берегом Волги гнали табуны
коней. Тяжело груженные полоном и рухлядью лодки шли где на веслах, а где
и бечевой, одолевая стремительное течение весенней волжской воды. И грести
и тянуть было трудно, люди устали, отощали, оборвались. По пятам за ратью
двигалась непонятная черная хворь, от нее делались нарывы на теле и люди
умирали, кашляя кровью. И все-таки шли веселые: домой! Казалось, только
добрести до своих палестин, там и болесть отстанет.
Лукьяненко Сергей
Максимов Альберт
Жюль Верн
Маккарти Кормак
Майер Стефани
Свержин Владимир