Чтение 48–й страницы книги ~Пейзаж, нарисованный чаем~

ОНА: Так зодчий понял, почему его творение сопротивляется: его
достоинства не могут быть оценены сразу, но только на третий день. Слишком
рано поднес он руку к ноздрям. Ни одно настоящее дело не может быть
завершено в любой день. Нужно дождаться настоящего дня его завершения.
Настоящего дня. Так он и сделал.

Я: Когда наконец здание было воздвигнуто и строители закрыли купол,
после того как зодчий через отверстие наверху запечатлел полумесяц и звезду,
он еще раз вернулся в Святую Софию и вгляделся в ее неизмеримую высоту.

ОНА: Там, во мраке купола, на цепи, которая держит светильники, висело
нечто овальное и белое.

Долго вглядывался он и спрашивал себя, что бы это могло быть, пока не
догадался. А было это страусовое яйцо. Не зная, для чего оно
предназначается, но зная -- для кого, зодчий приказал и в новой мечети
повесить два страусовых яйца.

Я:. Затем он вошел в уже завершенное здание, хлопнул большим бичом,
сосчитал, сколько раз отозвалось эхо, и вернулся в Святую Софию. Там он тоже
сосчитал эхо от своего бича. Отзывов оказалось на десять больше, чем в его
мечети.

ОНА: И тогда он приказал в купол нового здания замуровать четыре
больших горшка из терракоты, и с этими горшками мечеть обрела необходимую
протяженность эха, потому что в ту же минуту горшки начали вбирать в себя
копоть от светильников, которая потом, соскобленная, давала самую лучшую
тупо" в царстве. А страусовые яйца распугивали пауков, и в мечети по сей
день нет паутины. Потом на входе зодчий повесил двойной кожаный занавес,
велел застелить каменный пол бухарскими коврами и пал ниц перед царем,
передавая ему Голубую мечеть.

Я: По пути в родные края зодчий не переставал видеть во сне, как он
обходит галереи и подвалы Святой Софии, замеряет своими веревками и узлами
размеры Мудрости и везет их за пазухой куда-то на верблюде. Ему снился
каждый камень Мудрости. А просыпался он со странным чувством, что нездоров,
что в нем что-то переменилось, что забрел он куда-то между снов, в какие-то
провалы. Он не мог жить своей прежней жизнью. Он сам больше не был прежним.
И даже когда те сны мало-помалу оставили его, он не перестал ощущать этот
странный недуг и ходил по лекарям в поисках исцеления от своей болезни,
скорбя, что стареет очень медленно и так тяжело.

ОНА: В конце его поисков один травник сказал ему:

-- У каждой смерти есть и отец, и мать. В твоем недуге виновата не мать
твоей смерти, но отец.

-- Что это значит? -- спросил он.

-- Это значит, что не следует тебе искать исцеления у лекарей, ибо
болезнь твоя не телесная.

И тогда зодчий пришел к тому муфтию, который послал его в Стамбул. И
рассказал ему о своих невзгодах.

Я: Муфтий разглядывал его какое-то время, хотя, лучше сказать,
разглядывали его ноздри муфтия, словно пара незрячих черных глаз. Очнувшись,
муфтий сказал без колебания:

-- Я знаю, что с тобой.

-- Что? -- вскричал зодчий.

-- Ты стал христианином.

ОНА: -- Христианином? Но я же неграмотный и никогда не преступал порога
христианского гяурского храма, только...

Я: И тут зодчий зарыдал так горько, что муфтий должен был ударить его
Кораном по спине.

ОНА: -- Есть ли от этого исцеление? -- выкрикнул наконец преисполненный
ужаса зодчий.

Я: -- Есть, только найти его так же трудно, как ДУШУ человеческую. Ты
должен найти другого султана и мечеть, такую же большую, как Голубая в
Константинополе. И там, где ты ее найдешь -- в Дамаске или в Иерусалиме, все
равно где, -- ты должен оставаться десять лет и, так же вглядываясь в ту
мечеть, построить точно такую же по величине церковь с крестом наверху,
синагогу или что-нибудь еще -- баню, если тебе хочется... Но исцелившийся от
себя самого -- погибает.

По вертикали 4

ВИТАЧА

После ухода жены майор Похвалич -- мужчина с синими ушами, как его
называли, -- остался один с дочерьми. Смачно выругавшись, он сам принялся за
чистку сапог.

Невелика печаль для умного человека, -- думали соседи, наблюдая за ним;
так прошел год его одинокой жизни. Семья привыкла, насколько это возможно,
что в доме нет Витачи, только девочки по утрам в школе почему-то всегда
знали, когда в прошедшую ночь мать где-то там в Америке видела их во сне. И
тут случился весь этот ужас. Однажды, когда майор вернулся с работы, все
было уже кончено. Девочки были мертвы -- убиты из пистолета. Майор и милиция
предприняли все возможное, чтобы найти убийцу. Однако следствие быстро зашло
в тупик. Когда следственные органы устранились, майор продолжал
расследование один. Говорится же: что в жизни упустишь -- во сне не
поймаешь, и вся его жизнь теперь превратилась в расследование. Оружие,
которым было совершено преступление, не обнаружили, и майор часто над этим
задумывался. Может, убийца выбросил его в Дунай? Или, может, если у него не
было времени, спрятал где-то здесь, поблизости от места преступления.
Погруженный в эти мысли, майор сидел на террасе и курил. В соседнем дворе
трепетали всеми своими красками цветы, листва показывала светлую изнаночную
сторону, слышался шум реки. Майор смотрел и слушал. Он слушал Дунай и о
чем-то думал, однако вполне отчетливо понимал и чувствовал, что мысли его
рождаются не в голове, а где-то на верхушке липы в соседнем дворе.

-- Ищешь, а не догадываешься, что уже нашел, -- сказал он самому себе,
взял старую перчатку и направился в соседний двор, откуда доносился аромат
лип. Подойдя к дереву, сунул руку в дупло. Там он нащупал что-то твердое,
завернутое в тряпку, вытащил. Дома внимательно рассмотрел находку. Это был
пистолет. Майор решил пока не отдавать оружие следственным органам и сам,
прибегнув к тем знаниям, которыми обладал как артиллерийский офицер,
исследовал баллистические особенности пистолета и снял отпечатки. Сомнения
не было, это именно тот пистолет, которым было совершено преступление, и
убийца, на удивление, оставил на нем отчетливые отпечатки пальцев. Из
пистолета была вынута обойма с патронами, как это делают профессионалы.
Оружие было военное, и убийцу, очевидно, следовало искать среди знакомых.

И майор Похвалич стал приглашать к себе прежних приятелей тестя и своих
товарищей по казарме, которые заходили к ним раньше, при жене. Чтобы
получить отпечатки их пальцев на стаканах. Приглашенным он обычно наливал
можжевеловую водку, а себе -- холодный чай, потому что оба напитка имели
одинаковый цвет. Он был преисполнен решимости выявить и изобличить убийцу.
Приятели с удовольствием принимали его приглашение, приходили вечером и
Успокаивали его, такого одинокого в пустой квартире, где остановилось время
и часы на стене по ночам были лишь светлым пятном. Майор же после этих
посещений наносил на стаканы смесь сажи, графита и какогото вонючего порошка
и внимательно сравнивал оттиски пальцев на рюмках с оттисками пальцев
убийцы. Только тот, кого он больше всех подозревал, полковник Крачун,
каким-то образом постоянно избегал его приглашений.

Полковник Крачун, красавец мужчина по его собственным словам,
принадлежал к маленькому чахоточному племени, симпатизирующему русским. Он
приходил в дом еще к отцу Витачи, капитану Милуту. Большой желтый зуб,
торчавший посредине подобно рогу, рассекал на две части каждое слово,
вырывавшееся у него изо рта, однако потом, снаружи, эти части отыскивали
друг друга и спешили соединиться, пусть как попало. Полковника, в общем-то
человека решительного, это несколько смущало. Одно время он нравился Витаче,
и майор знал об этом, хотя Витача скрывала это от обоих в своих глазах,
оставивших созвездие Быка в быстро текущей реке. Одно время Крачун служил в
Индии военным атташе и там угодил в дорожную катастрофу, в которой у него
погибла дочь.

Во время похорон дочек майора Крачун пришел на кладбище выразить
соболезнование, на сороковой день он встретил Витачу, выразил соболезнование
и ей, и даже ее второму супругу, архитектору Разину, потом смутился, поняв,
что допустил промах, и поспешил договориться с майором о встрече. Однако
посещение долго откладывал и нагрянул однажды вечером неожиданно.

"Здравствуй, брат!" -- хотел, как обычно, приветствовать он с порога
майора, но вышла какая-то чушь, и Крачун засуетился, сказал, чтобы замять
неловкость:

-- Годы словно дни, а месяцу конца нет, -- и так стремительно снял
ремень, что шинель выскользнула из рук, а запасная обойма выпала из кармана
и отлетела в угол. Он покосился на майора, уши у него горели -- так он
смутился, повесил шинель на гвоздь, а обойму с патронами сунул на полочку,
за щетки.

-- Можжевеловой? -- спросил майор, как всегда, и, когда полковник
выразил согласие, налил ему водки, а себе чаю и поставил на стол обе рюмки,
глядя Крачуну прямо в глаза и намереваясь не упустить ни единого его
движения. Но почему-то был рассеян. В голове его металось множество каких-то
мыслей. Тоска в этот вечер мешала ему воспринимать слова. Он все вспоминал
какого-то солдата из Костайницы, который во время Первой мировой войны от
раны в бою потерял речь, а двадцать лет спустя, уже во время Второй мировой
войны, увидел во сне тот самый бой, и к нему вернулась речь. И еще крутилась
у него в голове поговорка, что зеркало в церковь не приносят, и, желая
отогнать эти мысли, майор Похвалич уставился на усы полковника Крачуна и
чуть было не спросил, не сеет ли он их, что они так хорошо колосятся. Вместо
этого, к счастью, он только зевнул, не открывая рта, от чего губы его на миг