Пришли мы тогда в К., а было нас двое, я да другой, тоже бродяга, Ефим без
прозвища. По дороге мы у одного мужика в Толминой деревне разжились
маленько. Деревня такая есть, То'лмина. Ну, вошли да и поглядываем:
разжиться бы и здесь, да и драло. В поле четыре воли, а в городе жутко -
известно. Ну, перво-наперво зашли в кабачок. Огляделись. Подходит к нам
один, прогорелый такой, локти продраны, в немецком платье. То да се.
----
тоже у генерала Кукушкина9 служат. Так вот смею спросить, мы вот подкутили
маленько да и деньжонками пока не разжились. Полштофика благоволите нам.
----
бродяги. (Прим. автора).
нам одно дело, по столевской, то есть по нашей, части. Дом тут стоял, с
краю города, и богатый тут жил один мещанин, добра пропасть, ночью и
положили проведать. Да только мы у богатого-то мещанина тут все впятером, в
ту же ночь, и попались. Взяли нас в часть, а потом к самому исправнику. Я,
говорит, их сам допрошу. Выходит с трубкой, чашку чаю за ним несут,
здоровенный такой, с бакенбардами. Сел. А тут уж, кроме нас, еще троих
привели, тоже бродяги. И смешной же это человек, братцы, бродяга; ну,
ничего не помнит, хоть ты кол ему на голове теши, все забыл, ничего не
знает. Исправник прямо ко мне: "Ты кто таков?" Так и зарычал, как из бочки.
Ну, известно, то же, что и все, сказывают: ничего, дескать, не помню, ваше
высокоблагородие, все позабыл.
бельмы на меня так и пялит. А я его допрежь сего никогда и не видывал. К
другому: - Ты кто?
добрых людей, ваше высокоблагородие, известно.
простить великодушно.
маненько запамятовал; может, и были, ваше высокоблагородие.
зубы ткнет, как нарвешься. А народ-то все здоровенный, жирные такие.
это мне то есть говорит. - Пошел сюда, садись! - Смотрю: стол, бумага,
перо. Думаю: "Чего ж он это ладит делать?" - Садись, говорит, на стул, бери
перо, пиши! - а сам схватил меня за ухо и тянет. Я смотрю на него, как черт
на попа: "Не умею, говорю, ваше высокоблагородие". - Пиши!
пиши! - а сам все за ухо тянет, все тянет, да как завернет! Ну, братцы,
скажу, легче бы он мне триста розог всыпал, ажно искры посыпались, - пиши,
да и только!
тяпнул казенные да с тем и бежал, тоже уши торчали. Ну, дали знать
повсеместно. А я по приметам-то как будто и подошел, так вот он и пытал
меня: умею ль я писать и как я пишу?
бросил. Ну, плюх с десяток накидал, разумеется, да с тем и пустил, тоже в
острог, значит.
иногда наше скучное время. Господи, что это была за скука! Дни длинные,
душные, один на другой точь-в-точь похожие. Хоть бы книга какая-нибудь! И
между тем я, особенно вначале, часто ходил в госпиталь, иногда больной,
иногда просто лежать; уходил от острога. Тяжело было там, еще тяжелее, чем
здесь, нравственно тяжелее. Злость, вражда, свара, зависть, беспрерывные
придирки к нам, дворянам, злые, угрожающие лица! Тут же в госпитале все
были более на равной ноге, жили более по-приятельски. Самое грустное время
в продолжение целого дня приходилось вечером, при свечах, и в начале ночи.
Укладываются спать рано. Тусклый ночник светит вдали у дверей яркой точкой,
а в нашем конце полумрак. Становится смрадно и душно. Иной не может
заснуть, встанет и сидит часа полтора на постели, склонив свою голову в
колпаке, как будто о чем-то думает. Смотришь на него целый час и стараешься
угадать, о чем он думает, чтобы тоже как-нибудь убить время. А то начнешь
мечтать, вспоминать прошедшее, рисуются широкие и яркие картины в
Куликов Роман
Махров Алексей
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия