меня могут застать здесь.
удивление и презрение, было ответом на мои слова. Далее
наступило глубокое молчание.
Никогда! Пусть лучше я заживо сгнию в этих стенах! Лучше я
брошусь грудью на штыки моих тюремщиков и погибну, чем стану
изменником своему народу! Никогда!
По-моему, вы, вместе с другими вождями, не уяснили себе точного
смысла этого договора. Вспомните, что он связывает вас только
условным обещанием: уступить ваши земли белым и переселиться на
Запад лишь в том случае, если большинство народа согласится на
это. Сегодня стало известно, что большинство народа не
согласно. Ваше согласие не изменит этого решения большинства!
мою мысль.
связанным этим, раз главные условия не выполнены. Почему бы вам
не пойти на эту хитрость? Никто не назовет ваших действий
бесчестными. Мне думается, что любой человек оправдает ваш
поступок, а вы вернете себе свободу.
поведения честного человека, но в тот момент они были
продиктованы искренним волнением, а взоры дружбы и любви порой
не замечают погрешностей против морали.
словами.
должно быть, жили в Филадельфии, знаменитом городе юристов.
Ничего подобного никогда не приходило мне в голову. Вы правы --
эта подпись, конечно, не свяжет меня. Но не думаю, чтобы агент
остался доволен, если я подпишу договор. Он ненавидит меня -- я
знаю это и знаю причины его ненависти. Я тоже ненавижу его и
тоже по многим причинам. Уже не в первый раз он оскорбляет
меня! Удовлетворится ли он моей подписью?
смирились. Подпишите, и вас немедленно освободят.
ареста Оцеолы, я пришел к заключению, что Томпсон уже
раскаивался в своем поступке. Все считали, что он действовал
слишком опрометчиво и что эта опрометчивость могла привести к
пагубным последствиям. Эти толки дошли до агента, и, услышав от
узника о посещении адъютанта, я решил, что Скотт приходил по
его поручению. Было ясно, что агенту самому хотелось как можно
скорее развязаться со своим пленником и он был бы рад
освободить его даже на самых приемлемых для Оцеолы условиях.
Можете сообщить агенту о моем намерении.
поздно, прощайте!
единственным другом, оставшимся у меня среди белых! Как мне
хотелось бы поговорить с вами о давно минувших днях! Но здесь
не место и не время для этого.
зазвучал мягко, как в былые времена.
уважаю, -- задумчиво повторил он, -- единственный, кроме...
тайны, которую не считал благоразумным открывать. С некоторым
беспокойством я ожидал признания, но так и не услышал его.
Оцеола снова заговорил, но уже совершенно иным тоном.
-- Столько несправедливостей, что даже трудно их перечислить...
но, клянусь Великим Духом, я отомщу! До сих пор я не давал
такой клятвы, но события последних дней превратили мою кровь в
пламя. Еще до вашего прихода я поклялся убить двух своих
злейших врагов. Вы не заставили меня изменить мое намерение --
напротив, укрепили меня в нем, и я прибавил к числу моих
недругов третьего врага. Теперь я еще раз клянусь Великим
Духом, что не буду знать покоя, пока листья в лесу не обагрятся
кровью этих трех белых негодяев и одного краснокожего
предателя! Недолго тебе торжествовать, изменник Оматла! Скоро
тебя настигнет месть патриота, скоро тебя поразит меч Оцеолы!
секунд молодой вождь успокоился и снова заговорил дружеским
тоном:
когда еще нам придется встретиться! Разные обстоятельства могут
помешать нам. А если и встретимся, то, как враги, на поле
битвы. Я не скрываю от вас, что вовсе не собираюсь помышлять о
мире. Нет, никогда! У меня есть к вам просьба, Рэндольф. Дайте
мне слово, что вы исполните ее, не требуя объяснений. Примите
от меня этот дар и, если вы цените мою дружбу, не таясь всегда
носите его на груди. Вот и все!
восходящего солнца, о котором я уже упоминал. Он надел его на
меня, и заветный символ заблистал на моей груди. Я принял его
дар, не отказываясь, обещал выполнить его просьбу, а взамен
подарил ему свои часы. Затем, сердечно пожав друг другу руки,
мы расстались.
не представляло особого труда. Хотя агент и ненавидел молодого
вождя по причинам, мне неизвестным, но он не осмелился
перенести свои личные отношения на официальные дела. Он уже и
так поставил себя в затруднительное положение. И когда я
сообщил ему о решении пленника, я убедился, что Томпсон очень
рад так легко от него отделаться. Не теряя времени, он
отправился на свидание с пленником.
своему гневу, то сегодня был уступчив и сдержан. Ночь,
проведенная в заключении, как будто укротила этот гордый дух.
Голодный и закованный в цепи, он теперь готов принять любое
условие, которое возвратит ему свободу. Так представлял себе
положение агент.
слова. С него сняли цепи, дверь тюрьмы распахнулась, и ему
позволено было беспрепятственно удалиться. Томпсон
торжествовал, но это был лишь самообман. Если бы он, как и я,
заметил ироническую усмешку на губах Оцеолы, вряд ли он так
безоговорочно уверовал бы в свой триумф. Но Томпсону недолго
пришлось пребывать в приятном заблуждении.
к лесу. Но, дойдя до опушки, он обернулся к форту, вынул из-за
пояса сверкающий клинок, взмахнул им над головой и вызывающе
крикнул: "Ио-хо-эхи!" Этот военный клич трижды донесся до
нашего слуха, а за тем Оцеола повернулся и одним прыжком
скрылся в лесной чаще.
торжествующий агент сообразил, что этот клич означает призыв к
войне не на жизнь, а на смерть. Немедленно в погоню по следам
пленника были отправлены вооруженные солдаты. Но погоня
оказалась бесплодной, и после целого часа напрасных поисков
усталые солдаты вернулись назад в форт.
аресте. Но, к нашему великому удивлению, такового не
последовало.
После ранения он был отправлен к знакомому, жившему в
нескольких милях от форта. Это отчасти сгладило скандальное
происшествие. Второй противник, адъютант Скотт, вернувшись с
рукой на перевязи, заявил, что его сбросила лошадь и он
ударился о дерево. Вполне понятно, что раненый щеголь не
рассказывал об истинных причинах своего ранения. А я мог только
одобрить его молчание и, со своей стороны, не сказал никому ни
слова о случившемся -- никому, кроме своего друга. Вся эта