бы то ни было из своих людей, а молодость и ловкость тут ни
причем. И не настаивайте - бессмысленно. Кроме того, ситуация
не годится для прямой атаки. Это надо сделать тихо, украдкой,
либо-вообще не делать.
принял мою точку зрения.
в темноте.
понедельника ему придется спуститься.
известно. Но смерть ему совершенно безразлична. Это нам тоже
известно. Жизнь - жизнь других людей - ничего для него не
значит.
там, наверху. А когда он будет спускаться, возьмет ее с собой -
в виде живого щита. И ей не уцелеть...
у дверей церкви, направился на стройплощадку, подошел к крану и
начал взбираться по нескончаемым ступенькам, косо помещенным
внутри его каркаса. Это было долгое восхождение, и в своей
нынешней форме я охотно бы от него отказался - при других
обстоятельствах, хотя ничего особенно утомительного или
опасного в нем не было. Одолев примерно три четверти пути, я
остановился перевести дух и глянул вниз.
почувствовал. Все тонуло во тьме, слабые уличные фонари вдоль
канала виднелись точками света, а сам канал - слабо светящейся
ленточкой, такой далекой, почти нематериальной. Невозможно было
разобрать очертаний ни одного из домов, разве что - петушка на
кончике церковного шпиля, но и он находился в ста футах подо
мной.
футов пятьдесят: темное четырехугольное пятно на фоне почти
такого же темного неба. Я продолжал взбираться.
кабины, когда между туч образовался просвет и выглянула луна,
правда, только что народившаяся, но и этот свет показался
ослепительно ярким, залил выкрашенный желтой краской кран,
обнаружил каждую горизонтальную и вертикальную черточку его
конструкции. Он осветил и меня, вследствие чего я узнал то
особенное чувство, какое бывает у пилота, пойманного в луч
прожектора: что я пригвожден к стене. Теперь стала видна чуть
ли не каждая царапина на люке, и мне пришло в голову, что, коль
скоро я так хорошо вижу все над собой, то кто-то в кабине может
так же хорошо видеть то, что под ним, и чем дольше я остаюсь на
месте, тем больше шансов меня обнаружить. Вынув пистолет из
кобуры, я бесшумно преодолел несколько оставшихся ступенек, но
тут люк легко приподнялся и в щель выглянул длинный и
отвратительный на вид ствол оружия.
разочарования, которая считается обязательной спутницей
сознания окончательного поражения, но в тот день на мою долю
выпало слишком много испытаний, все естественные чувства были
уже израсходованы, и я принял неизбежное с фатализмом, который
удивил даже меня самого. Это не назовешь добровольной
капитуляцией. Если бы у меня была хоть тень шанса, я затеял бы
стрельбу. Но шансов не было, и я примирился с этим.
ван Гельдера имел металлический, глухой, я бы сказал, могильный
оттенок, который вовсе не показался мне утешительным. - Вы
знаете, что это значит.
сделал это, благо опыта вручения своего оружия кому попало у
меня накопилось предостаточно.
револьверчик. Люк распахнулся, и я увидел ван Гельдера в лучах
луны, падающих сквозь окна кабины. - Входите, - пригласил
он. - Места хватит.
кабине поместилось бы с дюжину людей. Ван Гельдер, как всегда
спокойный и невозмутимый, повесил автомат на плечо. Белинда,
бледная и обессилевшая, сидела и уголке на полу, а рядом с ней
лежала большая кукла с Хейлера. Белинда попробовала улыбнуться
мне, но это у нее не очень получилось. Было в ней что-то такое
беззащитное и угнетенное, что я едва не бросился, чтобы
вцепиться ван Гельдеру в горло, не обращая внимания на его
оружие, но здравый смысл и мгновенная оценка расстояния привели
лишь к тому, что я осторожно опустил люк, так же осторожно
выпрямился и кивнул на автомат:
пикапа, а?
придете, но вы напрасно беспокоились. Отвернитесь.
ни гордости от собственной ловкости, какие прежде выказал
Марсель, но его как раз хватило на то, чтобы на мгновенье
оглушить меня и свалить на колени. Я смутно чувствовал, как
что-то холодное и металлическое охватывает мне левое запястье,
а когда снова начал активно интересоваться происходящим вокруг,
убедился что сижу плечом к плечу с Белиндой, прикованный
наручниками к ее правой руке, а цепочка пропущена через
кольцо, приваренное к крышке люка. Я осторожно потрогал
затылок: благодаря объединенным усилиям Марселя, Гудбоди, а
теперь и ван Гельдера, голова отвратительно болела во всех
местах, в каких только может болеть.
таким же успехом я мог бы надевать наручники тигру в полном
сознании. Ну вот, месяц уже почти скрылся. Еще минута - и пойду
себе. А еще минуты через три буду за пределами оцепления. Я
посмотрел на него недоверчиво:
представляете. Полковник неплохо расставил кордон. Только
почему-то никто не обратил внимания, что конец стрелы тянется
за канал по меньшей мере на шестьдесят футов за оцепление. Я
уже опустил крюк до самой земли.
подходящий ответ, да, скорей всего, в таких обстоятельствах еще
вообще не было. Ван Гельдер проверил, хорошо ли держится
автомат на плече, а к другому приторочил шнуром куклу. Потом он
тихо произнес:
когда подходил к двери в передней части кабины, возле пульта
управления, открыл ее и высунулся наружу.
Дверь закрылась, и мы остались одни.
проблеском прежней Белинды, добавила: - Но ты не слишком
спешил, а?
находится множество неотложных дел...
такому человеку?
крайней мере живым, - я пошарил в правом кармане пиджака. - Кто
бы мог подумать? Ван Гельдер сам себя погубил.
легче распознавать и следить, куда я направлюсь. У меня были
наручники. Воспользовался ими, чтобы заковать Гудбоди. И ключи
от них. Вот эти.
кабины. Месяц действительно скрылся за тучей, но ван Гельдер
переоценил ее густоту, правда на небе был только бледный
отсвет, но его хватало, чтобы заметить ван Гельдера,
находящегося примерно сорока футами ниже, с развевающимися на
резком ветру полами пиджака, а также юбочной куклы, он полз,
как гигантский краб по решетке стрелы.
не отобрали у меня в тот день. Я воспользовался им, чтобы
отыскать размещенный верху рубильник, и опустил ручку. На
пульте управления затеплились лампочки, я быстро его осмотрел.
Орловский Гай Юлий
Земляной Андрей
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Сапковский Анджей