Чтение 48–й страницы книги ~История античной эстетики~

что ars, собственно говоря, значит "то, что прилаживается", "строится".

Но ведь жизнь есть творчество самое разнообразное. И гомеровское
"искусство" также объединяет в себе самые разнообразные моменты, которые мы
в новой Европе так привыкли различать. Что мы "творим" в жизни? Мы прежде
всего делаем "вещи", - столы, стулья, дома, горшки, обувь и др. Создавание
таких вещей по-гречески есть тоже technn, другими словами, у Гомера для
"искусства" и "ремесла" существует один и единственный термин. Гомер (а за
ним, пожалуй, и грек вообще) не различает искусства и ремесла. Ему все
равно, в основном, делать ли статую Афродиты или шить сапоги. То и другое
есть реальное творчество реальных вещей. Современная Европа отличает
Афродиту от резиновой галоши тем, что первая-де имеет значение сама по себе,
а вторая - вещь житейского обихода. Но как раз этого различения и нет у
Гомера. Афродита - вовсе не предмет любования. Это богиня, или статуя
богини, обладающая вполне жизненной энергией, вполне "интересной", вплоть до
помощи в половом акте. С другой стороны, обувь для классики вовсе не есть
только вещь жизненного обихода. Вспомните, как Гомер наслаждается всеми
этими сандалиями, пряжками, ремешками, дверными ручками. Ему не приходит в
голову делать какое-либо противопоставление чистого наслаждения и жизненной
полезности. Итак, искусство и ремесло есть здесь одно и то же, и
терминологически и фактически.

Далее, в жизни мы творим не только вещи, но и мысли, образы, идеи. Это -
тоже вполне жизненное творчество. Тут, правда, не очень ярко выступает
вещественность самого творимого предмета, но зато усилия для создавания
таких предметов являются вполне жизненными, реальными и даже физическими,
телесными, материальными. Чтобы создать такие предметы, надо думать, читать,
писать, пользоваться инструментами. А ведь все это связано с физическим
трудом, с тем или иным телесным напряжением. И вот получается замечательная
вещь: Гомер не только не отличает искусства от ремесла, но он не отличает
его и от науки; и для общих понятий существует опять-таки тот же самый
единственный термин - technn. Ведь эта technn бывает у греков не только
сапожная, горшечная, плотничья, кузнечная, но она бывает и арифметическая,
геометрическая, диалектическая, логическая и т.д. Как нам ни ясен основной
принцип гомеровского гения, неоднократно формулированный выше, но все же
нельзя не подивиться этому замечательному факту. Мы с удивлением убеждаемся,
что даже самые отвлеченные науки грек понимает не как действительно
отвлеченную предметность чистого мышления, а обязательно как более или менее
напряженное, чисто жизненное и в известном смысле телесное искание и
творчество, как некую техническую и ремесленную сноровку.

Искусство, ремесло и наука для грека одно и то же, даже терминологически,
и главный вдохновитель всего этого - Гомер с его искусством, данным богами с
его художественным творчеством, неотличимым от мысли и знания.

Далее, жизнь есть творчество и в смысле переделки действительности, в
смысле ее изменения, улучшения, совершенствования. Такова, например,
медицина. У грека она тоже technn - "врачебное искусство" (или "ремесло",
"наука"). Такова, например, и общественно-политическая деятельность. Она
тоже "искусство" (причем Демокрит (55 В 157) считает ее даже наиболее
"великим" искусством как и многие вообще античные мыслители, и прежде всего
Платон). Таким образом, с полным правом можно сказать, что искусство,
согласно принципам гомеровской эстетики, является не чем иным, как
творчеством жизни - в самых разнообразных формах ее проявления.

Можно поставить такой вопрос. Как бы искусство ни приравнивалось тут к
жизни, неужели греки, воспитанные Гомером, ничем не отличали своих Аполлонов
и Афродит от сандалий и ремешков? Ведь если мы говорим, что искусство
существовало здесь во всех областях жизненного творчества, то, поскольку это
последнее бралось в самых разнообразных формах, не было ли в пределах
жизненных отношений какой-нибудь области, специфической для искусства? Ясно,
что такой области не было, поскольку сандалии, кулачный бой и Дорифор
Поликлета вызывали совершенно одинаковый восторг и одинаково могли быть
предметом и содержанием искусства. Но поставленный только что вопрос может
получить и в некотором роде положительное разрешение, если мы примем во
внимание следующее.

Дело в том, что грек знает не только человечески-телесную жизнь, но и
божественную жизнь. Она для него тоже в высшей степени телесна, хотя у богов
тело - совсем особое (огненное, эфирное). Для грека боги есть тоже кусок
жизни; и к ним у него опять-таки жизненно заинтересованное отношение. Таким
образом, по содержанию Афродита очень отличается от дверных ручек, от
горшков и уздечек. Но в смысле искусства в Афродите, по Гомеру, не больше
созерцательности и не больше идеальности, не больше художественности чем в
любой хорошо сработанной вещи житейского обихода.

Это можно выразить еще так. Искусство, в понимании Гомера и строгой
классики, не только не отличается от жизни, но оно не отличается и от
природы. Предметы художественного воспроизведения могут быть тут то более,
то менее "идеальными", а, вернее, утилитарными. Если их утилитарность
направлена на утверждение человека в вечности, тогда возникают боги и
указанные выше формы религиозных песен. Утилитарность может быть направлена
на утверждение его во временном потоке, и тогда возникает интенсивнейшая
тяга ко всякого рода художественным изделиям. Но и там и здесь искусство
является творчеством реальных "утилитарных" вещей, реальной жизни, реальной
природы, как бы ни понимались в своем содержании эти вещи, эта жизнь и
природа - "небесным" или "земным" способом. Космос со всей своей иерархией
жизни от богов до бездушных вещей - вот единственное, всерьез принимаемое и
окончательное по своему совершенству произведение искусства у Гомера. Он - и
вполне веществен, и вполне идеален, божествен. Он - искусство, и жизнь, и
природа. Это - неизбежное следствие общей тенденции гомеровского
художественного и притом эпического восприятия мира. Ведь эпический стиль
возникает в результате примата общего над индивидуальным и внешнего над
внутренним. Но самое общее для Гомера и наиболее внешнеобъективное - это
космос. Космос определяется божествами сверху и демонами внизу и завершается
человеком. Все отдельное и все единичное зависит от этого космоса и
определяется его общей жизнью. Поэтому космос, сам будучи произведением
искусства (как и природа одновременно), понимается эпически, и всякая
зависимость от него всего отдельного и индивидуального есть зависимость
эпическая.

Нетрудно заметить, что здесь, в сфере искусства, как его сознает Гомер,
мы находим лишь повторение того, что уже было раскрыто выше, при анализе
отношения Гомера к природе. А именно, здесь мы находим, прежде всего,
выделение из жизненного процесса и выставление на первый план чисто
пластических сторон, и, самое главное, пластика эта является здесь не просто
содержанием искусства или его формой (скульптура, как мы знаем, представлена
у Гомера как раз меньше всего), но является всецело его определяющим, почему
искусство неотличимо здесь от ремесла. Правда, в мусических искусствах Гомер
как будто больше ощущает разницу между художественным и ремесленным подходом
к жизни, но это только видимость, потому что воспевание богов и героев
призвано удовлетворять религиозным или национальным патриотическим чувствам,
а чувства эти - вполне "корыстны" (правда, в самом широком смысле этого
слова).

Нетрудно увидеть в гомеровском отношении к искусству и тот мифологизм,
который часто постулируется как основная особенность гомеровского стиля и
мировоззрения. Гомеровский космос полон всякого рода божественных и
демонических сил, и самое искусство в основе есть одна из функций все тех же
богов (Аполлон, Гефест, Афина Паллада, музы). Боги не только являются
космическими принципами, лежащими в основе космического целого, т.е. космоса
как произведения искусства, но таковыми являются они и для человеческого
творчества. Аполлон и музы вдохновляют певцов; и в творчестве гомеровского
певца главную роль играет не сам певец, а именно боги, т.е. прежде всего
Аполлон и музы. Это - эпический, т.е. вполне внеличный стиль, ставший таким
же, эпическим и внеличным мировоззрением. Мифология здесь уже далеко вышла
за пределы древней и буквально понимаемой мифологии и вполне отождествилась
с искусством и поэзией, что уже само по себе указывается на поздний характер
соответствующих элементов гомеровского эпоса.

5. Материалы о красоте вообще

Что такое, с точки зрения Гомера, не частично прекрасное, не красивая
женщина, не вооружение героя, не рукомойник и похлебка из меда, лука и
ячневой крупы, а красота вообще, сущность, принцип, самое понятие
прекрасного.

По Гомеру, это есть боги. Каждый бог есть все, универсальное бытие, но
данное особенно, частным образом, т.е. такая бесконечность знания, силы и
жизни, которая дана индивидуально. Вот гомеровский ответ на основной вопрос
эпической эстетики.

Однако если бы мы остановились на этом, то это скорее было бы ответом на
вопрос об эстетической предметности, чем на вопрос об эстетической сущности,
и тут в ясной форме совсем не ставился бы вопрос о стиле. Поэтому необходимо
этот ответ связать с особенностями эпического стиля; поискать в поэзии
Гомера такие образы богов, которые бы служили и мифической формой принципа
прекрасного и выражали бы необходимый здесь стилевой принцип эпического
примата общего над индивидуальным.

Одиссей после того, как был выкинут на берег, оказался весь в грязи и
тине. Навсикая дает ему омыться, натереться и одеться. И из жалкого грязного
бродяги Одиссей сразу превращается в красавца божественной неотразимости. А
главное (Од. VI 229 - 237):

Сделал дочь эгиоха Зевеса, Паллада Афина,

Выше его и полнее на вид, с головы же спустила

Кудри густые, цветам гиацинта подобные видом.

Как серебро позолотой блестящею кроет искусный

Мастер, который обучен Гефестом и девой Афиной

Всякому роду искусств и прелестные делает вещи, -

Прелестью так и Афина всего Одиссея покрыла.

В сторону он отошел и сел на песок, перед морем,

Весь Красотою светясь.

Следовательно, богиня облекла Одиссея красотою, как бы окутала его нежной