цо падал свет ночника у изголовья кровати. Мать Риэ вязала и только вре-
мя от времени вскидывала голову и пристально всматривалась в больного.
Доктор сделал все, что можно было сделать. Дождь прошел, в комнате вновь
сгустилась тишина, насыщенная лишь безмолвным бормотом невидимой войны.
Разбитому бессонницей доктору чудилось, будто где-то там, за рубежами
тишины, слышится негромкий, ритмичный посвист, преследовавший его с пер-
вых дней эпидемии. Жестом он показал матери, чтобы она пошла легла. Она
отрицательно покачала головой, глаза ее блеснули, потом она нагнулась
над спицами, внимательно разглядывая чуть не соскользнувшую петлю. Риэ
поднялся, напоил больного и снова сел на место.
становились все реже, удалялись. Впервые за долгое время доктор понял,
что сегодняшняя ночь, тишину которой то и дело нарушали шаги запоздалых
пешеходов и не рвали на части пронзительные гудки машин "скорой помощи",
была похожа на те, прежние ночи. За окном была ночь, стряхнувшая с себя
чуму. И казалось, будто болезнь, изгнанная холодами, ярким светом, тол-
пами людей, выскользнула из темных недр города, пригрелась в их теплой
спальне и здесь вступила в последнее свое единоборство с вяло распрос-
тертым телом Тарру. Небеса над городом уже не бороздил бич Божий. Но он
тихонько посвистывал здесь, в тяжелом воздухе спальни. Его-то и слышал
Риэ, слышал в течение всех этих бессонных часов. И приходилось ждать,
когда он и тут смолкнет, когда и тут чума признает свое окончательное
поражение.
сов. Только не забудь сделать полоскание.
ли Тарру, уже давно не открывавшего глаз. Над его крутым лбом закурчави-
лись от пота волосы. Она вздохнула, и больной открыл глаза. Тарру увидел
склоненное над собою кроткое лицо, и сквозь набегающие волны лихорадки
снова упрямо пробилась улыбка. Но веки тут же сомкнулись. Оставшись
один, Риэ перебрался в кресло, где раньше сидела его мать. Улица без-
молвствовала, уже ничто не нарушало тишины. Предрассветный холод давал
себя знать даже в комнате.
вздрогнул и, посмотрев на Тарру, понял, что действительно забылся сном и
что больной тоже заснул. Вдалеке затихал грохот деревянных колес, око-
ванных железом, цоканье лошадиных копыт. За окном еще было темно. Когда
доктор подошел к постели, Тарру поднял на него пустые, ничего не выража-
ющие глаза, как будто он находился еще по ту сторону сна.
утренняя ремиссия.
но.
вижные ноги Тарру, ноги уже неживого человека. Тарру задышал громче.
от одышки голосом.
зила усталость. Он ждал нового приступа лихорадки, которая уже шевели-
лась где-то в глубинах его тела. Потом веки приподнялись, открыв помут-
невший зрачок. Только когда он заметил склонившегося над постелью Риэ,
взор его посветлел.
чувствовал прикосновения. И внезапно, на глазах Риэ, лихорадка, словно
прорвав какую-то внутреннюю плотину, хлынула наружу и добралась до лба.
Когда Тарру поднял взгляд на доктора, тот попытался придать своему зас-
тывшему лицу выражение надежды. Тарру старался улыбнуться, но улыбке не
удалось прорваться сквозь судорожно сжатые челюсти, сквозь слепленные
белой пеной губы. Однако на его застывшем лице глаза еще блестели всем
светом мужества.
позвонил в лазарет и попросил заменить его на работе. Он решил также от-
казаться сегодня от всех визитов к больным, прилег было на диван тут же
в кабинете, но, не выдержав, вскочил и вернулся в спальню. Тарру лежал,
повернув лицо к мадам Риэ. Не отрываясь, глядел он на маленький комочек
тени, жавшийся рядом с ним на стуле, с ладонями, плотно прижатыми к ко-
леням. Глядел он так пристально, что мадам Риэ, заметив сына, приложила
палец к губам, встала и потушила лампочку у изголовья постели. Но днев-
ной свет быстро просачивался сквозь шторы, и, когда лицо больного высту-
пило из темноты, мадам Риэ убедилась, что он по-прежнему смотрит на нее.
Она нагнулась над постелью, поправила подушку и приложила ладонь к мок-
рым закурчавившимся волосам. И тут она услышала глухой голос, идущий от-
куда-то издалека, и голос этот сказал ей спасибо и уверил, что теперь
все хорошо. Когда она снова села, Тарру закрыл глаза, и его изможденное
лицо, казалось, озарила улыбка, хотя губы по-прежнему были плотно сжаты.
больного, он уже начал харкать кровью. Железы перестали набухать, они
были все те же, твердые на ощупь, будто во все суставы ввинтили гайки, и
Риэ решил, что вскрывать опухоль бессмысленно. В промежутках между прис-
тупами кашля и лихорадки Тарру кидал взгляды на своих друзей. Но вскоре
его веки стали смежаться все чаще и чаще, и свет, еще так недавно оза-
рявший его изнуренное болезнью лицо, постепенно гас. Буря, сотрясавшая
его тело судорожными конвульсиями, все реже и реже разражалась вспышками
молний, и Тарру медленно уносило в бушующую бездну. Перед собой на по-
душках Риэ видел лишь безжизненную маску, откуда навсегда ушла улыбка. В
то, что еще сохраняло обличье человека, столь близкого Риэ, вонзилось
теперь острие копья, его жгла невыносимая боль, скручивали все злобные
небесные вихри, и оно на глазах друга погружалось в хляби чумы. А он,
друг, не мог предотвратить этой катастрофы. И опять Риэ вынужден был
стоять на берегу с пустыми руками, с рвущимся на части сердцем, безоруж-
ный и беспомощный перед бедствием. И когда наступил конец, слезы бесси-
лия застлали глаза Риэ и он не видел, как Тарру вдруг резко повернулся к
стене и испустил дух с глухим стоном, словно где-то в глубине его тела
лопнула главная струна.
спальне, отрезанной от всего мира, над этим безжизненным телом, уже об-
ряженным для погребальной церемонии, ощутимо витал необыкновенный покой,
точно так же, как за много ночей до того витал он над террасами, возне-
сенными над чумой, когда начался штурм городских ворот. Уже тогда Риэ
думал об этой тишине, которая подымалась с ложа, где перед ним, беспо-
мощным, умирали люди. И повсюду та же краткая передышка, тот же самый
торжественный интервал, повсюду то же самое умиротворение, наступающее
после битвы, повсюду немота поражения. Но то безмолвие, что обволакивало
сейчас его друга, было таким плотным, так тесно сливалось оно с безмол-
вием улиц и всего города, освобожденного от чумы, что Риэ ясно по-
чувствовал: сейчас это уже окончательное, бесповоротное поражение, каким
завершаются войны и которое превращает даже наступивший мир в неисцели-
мые муки. Доктор не знал, обрел ли под конец Тарру мир, но хотя бы в эту
минуту был уверен, что ему самому мир заказан навсегда, точно так же как
не существует перемирия для матери, потерявшей сына, или для мужчины,
который хоронит друга.
дяные звезды светились на ясном студеном небе. В полутемную спальню про-
сачивался жавшийся к окнам холод, чувствовалось бесцветное ровное дыха-
ние полярных ночей. У постели сидела мадам Риэ в привычной своей позе,
справа на нее падал свет лампочки, горевшей у изголовья постели. Риэ
устроился в кресле, стоявшем в полумраке посреди спальни. То и дело он
вспоминал о жене, но гнал прочь эти мысли.
дывала на сына. Поймав ее взгляд, он улыбался в ответ. В привычном по-
рядке сменялись на улице ночные шумы. Хотя официальное разрешение еще не
было дано, автомобили опять раскатывали по городу. Они стремительно вби-
рали в себя мостовую, исчезали, снова появлялись. Голоса, возгласы,
вновь наступавшая тишина, цоканье лошадиных копыт, трамвай, проскреже-
тавший на стрелке, затем второй, какие-то неопределенные звуки и снова
торжественное дыхание ночи.
бит его. Но он знал также, что не так уж это много - любить другого, и,
во всяком случае, любовь никогда не бывает настолько сильной, чтобы най-
ти себе выражение. Так они с матерью всегда будут любить друг друга в
молчании. И она тоже умрет, в свой черед - или умрет он, - и так никогда
за вею жизнь они не найдут слов, чтобы выразить взаимную нежность. И