решетки. Но так и не увидел ее. Несколько месяцев спустя он
выходил из трамвая, и маленькая девочка, ехавшая вместе с
отцом, попросила у него шоколадную конфетку из коробки, которую
он нес под мышкой. Отец пожурил девочку и извинился перед
Флорентино Арисой. А тот отдал девочке всю коробку, подумав,
что, может, этот поступок избавит его от горького чувства, и
успокоил отца, похлопав по плечу.
чертям собачьим, - сказал он.
потерю: в том же самом трамвае на ослиной тяге он встретил
Леону Кассиани, истинную женщину своей жизни, хотя ни он, ни
она этого так и не поняли, ибо не познали близости. Он
возвращался домой пятичасовым трамваем и почувствовал ее, еще
не увидев: ощутил на себе взгляд физически, словно до него
дотронулись пальцем. Флорентино Ариса поднял глаза и увидел на
другом конце трамвая ее, резко выделявшуюся среди пассажиров.
Она не отвела взгляда. Наоборот: глядела ему в глаза так
дерзко, что он не мог подумать ничего кроме того, что подумал:
негритянка, хорошенькая и молоденькая, однако ночная птичка, в
этом не было никаких сомнений. И он сразу выкинул ее из своей
жизни, потому что не представлял себе ничего более гнусного,
нежели любовь за деньги: такими вещами он не занимался.
остановке, и сразу юркнул в лабиринт торговых улочек, потому
что мать ждала его к шести, а когда выбрался из людской толчеи,
то услыхал за спиной резвый цокот каблучков по брусчатке и
обернулся убедиться в том, что знал и без того: это была она.
Она была одета как рабыни на старинных гравюрах, юбка, вся в
оборках, вскидывалась кверху, будто в танце, когда она
перешагивала через лужи, широкое декольте обнажало плечи, на
шее бряцали ожерелья, на голове белел тюрбан. Он видел таких в
портовой гостинице. Частенько случалось, что до шести вечера им
нечем было позавтракать, и тогда оставался один выход:
уподобиться уличному грабителю и напасть на первого встречного,
орудуя вместо ножа своими женскими прелестями: в постель или в
могилу! Желая окончательно убедиться в своих предположениях,
Флорентино Ариса неожиданно свернул в безлюдный Ламповый
переулок, и она свернула следом, приближаясь к нему с каждым
шагом. Тогда он остановился, повернулся к ней лицом и встал
посреди тротуара, упершись обеими ладонями в рукоять зонтика.
от домашнего врача, его крестного, которую тот произнес по
поводу хронического запора: "Мир делится на тех, кто
испражняется хорошо, и на тех, кто испражняется плохо". На
основе этой догмы тот разработал целую теорию о человеческом
характере и считал ее более точной, чем астрология. Многолетний
собственный опыт позволил Флорентино Арисе поставить вопрос
иначе: "Мир делится на тех, кто понимает толк в постели, и на
тех, кто вообще не понимает, что это такое". К последним он
относился с недоверием: когда с ними приключалось это необычное
для них дело, они начинали кичиться своею любовью так, будто
сами только что все изобрели. Те же, кто знал в этом толк и
предавался этому часто, наоборот, лишь ради этого жили. Они
чувствовали себя естественно и прекрасно и были немы как
могила, ибо понимали, что от сдержанности и благоразумия
зависит их жизнь. Они никогда не похвалялись своими доблестями,
ни с кем не откровенничали и выказывали к этому вопросу такое
безразличие, что даже могли прослыть импотентами, совершенно
фригидными, а то и стыдливыми гомосексуалистами, что и
случилось с Флорентино Арисой. Однако подобные заблуждения были
им на руку, ибо служили защитой. Словно члены некой тайной
ложи, они узнавали друг друга в любом конце света, не нуждаясь
в языке или переводе. А потому Флорентино Ариса не удивился
ответу девушки: она была из своих, из этих, и знала, что ему
известно, что она это знает.
каждый день и каждый час, до самой смерти. Не любви она хотела
просить у него, и уж, во всяком случае, не той, что покупают за
деньги, она просила у него работы - любой и за любое жалованье,
- работы в Карибском речном пароходстве. Флорентино Ариса так
устыдился своего поведения, что отвел ее к начальнику,
ведавшему персоналом, и тот взял ее в общий отдел на самую
низшую должность, где она проработала три года, серьезно,
скромно и с полной отдачей.
находилась напротив речной пристани и не имела никакого
отношения ни к порту для океанских пароходов, расположенному на
другой стороне бухты, ни к рыночному причалу в бухте
Лас-Анимас. Это было деревянное строение с двускатной цинковой
крышей; длинный балкон с перилами тянулся по фасаду, забранные
проволочной сеткой окна смотрели на четыре стороны, и все
стоявшие у причала суда были отлично видны в них, словно на
картинке, пришпиленной к стене. Строившие это здание немцы,
прежние владельцы компании, красили цинковую крышу в красный
цвет, а деревянные стены - в ослепительно белый, отчего здание
походило на речной пароход. Позднее строение целиком
перекрасили в синий цвет, а к тому времени, когда Флорентино
Ариса пришел служить в пароходство, контора превратилась в
пыльный барак неопределенного цвета, а на ржавевшей крыше
сверкали жестяные заплаты. За домом в беленом дворике,
огороженном проволокой, точно курятник, находились два склада
более поздней постройки, а позади них, в непроточном узком
канале, грязном и зловонном, догнивали скопившиеся за полвека
отбросы речного пароходства: останки исторических судов, от
первого, примитивного, однотрубного, спущенного на воду Симоном
Боливаром, до современных, с электрическими вентиляторами в
каютах. Большинство пароходов разбиралось на части, которые
использовались для других, новых, но многие выглядели так, что,
казалось, стоит их чуть подкрасить - и они спокойно могут
пускаться в плавание, как есть, не стряхнув с себя игуан и
гроздья крупных желтых цветов, придававших им такой
романтический вид.
маленьких, но удобных и хорошо оборудованных комнатах, похожих
на корабельные каюты, поскольку дом строили не обычные
архитекторы, а морские инженеры. В конце коридора, словно это
был еще один, лишний служащий, располагался дядюшка Леон XII, в
точно такой же комнатке, как и все остальные, с единственной
разницей: каждое утро на его письменном столе в стеклянной вазе
появлялся новый душистый цветок. В нижнем этаже размещалось
отделение для пассажиров, зал ожидания со скамьями и стойкой,
где продавали билеты и принимали багаж. И наконец, существовал
еще малопонятный общий отдел - само название отдела
свидетельствовало о неясности его назначения, - общий отдел,
куда отправлялись умирать трудной смертью те проблемы, которые
никак не могла разрешить вся остальная контора пароходства.
Именно там находилась Леона Кассиани, за письменным столиком,
среди сваленных в кучу мешков с маисом и безнадежных бумаг, в
тот день, когда дядюшка Леон XII зашел собственной персоной в
общий отдел в надежде, что ему придет в голову шальная идея,
как приспособить хоть к чему-то этот чертов отдел. Проведя три
часа в набитом служащими зале, где он задавал вопросы,
рассуждал теоретически и занимался конкретным разбирательством,
дядюшка Леон XII вернулся к себе в кабинет в тяжелой
уверенности, что не решил ни одного из многочисленных вопросов,
а напротив, возникло много новых, разнообразных и совершенно
безнадежных проблем.
столе служебную записку Леоны Кассиани с просьбой изучить ее и,
если он сочтет уместным, показать дядюшке. Накануне во время
беседы дядюшки Леона XII с персоналом она единственная не
проронила ни слова. Она прекрасно понимала свое положение - ее
взяли из милости - и в служебной записке отметила, что вела
себя так не потому, что отстранялась от дела, но из уважения к
иерархии, сложившейся в отделе. Все выглядело пугающе просто.
Дядюшка Леон XII считал, что отдел необходимо реорганизовать
коренным образом, а Леона Кассиани думала иначе, основываясь на
той простой логике, что общего отдела как такового не было -
была свалка неудобных и заковыристых, однако несущественных
проблем, от решения которых другие отделы уходили. И выход
заключался в том, чтобы ликвидировать общий отдел, а нерешенные
вопросы вернуть для решения туда, откуда они пришли.
Леона Кассиани, и, как ни припоминал вчерашнего собрания, ее он
вспомнить не мог, однако, прочитав записку, вызвал Леону
Кассиани и два часа проговорил с нею за закрытой дверью.
Говорили они обо всем на свете - такова была его манера
Черепнин Владимир
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Белов Вольф
Роллинс Джеймс