Абрамович, служа социализму грузчиком на Воркуте, обнаружил в ящике с
макаронами целое крысиное гнездо, - так он надел брезентовую рукавицу и
постучался в крысиный домик решительнее, чем я в собственную ванную. Вы-
сунувшегося хозяина (хозяйку) ухватил за мордочку и трахнул о вечную
мерзлоту. Потом снова постучался, и так семнадцать раз. Потом они с
кем-то еще сняли шкурки, на что-то такое их обменяли, и вся любовь. А
вот моя единственная крыса с каждым днем становится все более трога-
тельной и безвинной жертвой - как кротко, подобрав розовые лапки, сияя
глазками-бусинками, она сидела на сковородке - я полюбил бы ее как род-
ную дочь, если бы не усы. Уж тем более я согласился бы поделиться с нею
харчем и жилплощадью: каждый день отсыпал бы горсточку крупы на отведен-
ный ей квадратный метр - только бы она согласилась этим довольство-
ваться. Но ведь ей, как и человеку, нужен весь земной шар. С крысами
нельзя договориться...
помирать не хочется. Невозможно жить с крысами. Но и убивать их тоже не-
возможно.
ры в Одессе? Зачерпну на прощанье из самой гущи народной, где я когда-то
был юн и беспечен (и ведь что меня изгнало из Рая - не выгоды, все они
остались там вплоть до культурных, нет - одна только уязвленная горды-
ня!), зачерпну из самой сердцевины, где под страшным прессом Единства
только и могут рождаться алмазы мужества и бескорыстия. Любой Народ, ко-
торый заслуживает этого гордого имени, создается не общей кровью, или
почвой, и уж тем более не еврейскими производственными отношениями, а -
общим запасом воодушевляющего вранья. Вранья о доблестях, о подвигах, о
славе предков, могучим компрессом нагнетающего в нас распрямляющую сы-
новнюю гордость. Вранья об их страданьях (Батый идет на Русь! Детдом
идет на Эдем!), взывающего к отмщению и сыновней нежности. Вранья о ве-
ликом будущем, которое особенно ценно своей неуязвимостью для еврейских
опровержений.
и все же в тысячный раз заявляю: Народное Единство не может зиждиться на
тех песчинках знаний, которые случайно выносятся историей и доносятся до
Народа. Единство может покоиться лишь на гранитном массиве лжи, ибо
только ложь бывает простой и доступной каждому, а любая истина всегда
требует многолетних изучений (простому же человеку, этой глыбе, всегда
некогда), и в результате рождает целый веер научных школ, утверждающих
даже и прямо противоположные вещи. Поэтому знания всегда антинародны.
Поэтому невежды всегда пользуются заслуженной любовью, а умники - заслу-
женной ненавистью фагоцитов: коснувшийся древа познания должен быть на-
веки изгнан из Рая.
ного слизняка - лишь в слиянии с Ним я обретал мужество и бескорыстие,
гордость и ясность, тупость и беспощадность. С ними я и вступил в оче-
редное Народное Дело, явившееся на историческую арену вслед за голубины-
ми и футбольными неистовствами (утратившие народную любовь голуби пере-
дохли и одичали, а футбольные мячи, выродившись в набитые тряпьем чулки,
откатились к малышне).
столь же бескорыстная, еще и легче поддавалась рационализации, предъяв-
ляя наинагляднейшие оправдания на языке утилитарности: мясо, шкуры...
Называли даже одного мужика из джюкояков, у которого все было волчье
(собаки шарахались и долго с подвизгом лаяли ему вслед!): шуба, шапка,
рукавицы, унты, трусы, майка, шляпа, галстук, очки, портсигар... Даже
как звать его все знали (это и есть подлинно народное знание: что-то
знают все, кроме отщепенцев): Васька, - только наикаверзнейший из евреев
мог бы усомниться в таком простом русском имени! Вдобавок, за истреблен-
ных волков платили огромные бабки: если сдать (куда-то) волчьи лапы и
хвост (поленом) - при том, что шкура остается тебе, - то дадут (кто-то)
аж пятьсот рэ старыми - полтора оклада технички, как папа с мамой имено-
вали уборщиц (наследие послереволюционной эпохи, старавшейся угодить че-
ловеку труда названиями покрасивше).
для нас исключительно поводом бороться за место среди друг друга. Стре-
лял волков один только Васька - витязь в волчьей шкуре, остальные только
менялись (гильзами, пыжами, дробью, а главное - названиями, названиями,
названиями), выпрашивали (названия, названия, названия), дарили (назва-
ния, названия, названия) и - спорили, врали, обдуривали. Нет, прошу про-
щения, Чернавка, он же Цыган, однажды застрелил дятла и в тщетном усилии
хоть как-то утилизировать несчастную жертву барских забав приволок ее,
роняющую головку в красной тюбетеечке, влитой, будто кардинальская, на-
шей биологичке для чучела, однако гордая птица предпочла скорее протух-
нуть, чем служить статистом в очередной человеческой комедии. Дымный по-
рох, бездымный, шестнадцатый калибр, двенадцатый калибр ("ого, пушка!"),
тридцать второй калибр ("пер...ка"), чок, получок, дробь третий номер,
четвертый, "утиный", "гусиный", волчья картечь, жакан ("о, блин - жа-
кан!"), из тяжеленького литого бутончика свинцовым цветком раскрывающий-
ся в медвежьей туше.
(тени о тенях) - о "тозовках", "ижевках", благоговейно произносили зак-
линание - не могло же это быть именем - разве что индейским! - "Зауэр
Три Кольца" (этой никем не виденной редкостью владел Главный Инженер
Сливкин) и дружно, несмотря на общее почтение к затворам, сходились в
презрении к берданке (раз русского и казаха спросили: что это за ружье?
Русский посмотрел и говорит спокойно: бердан девятый номер. А казах, не-
дослышав, повторил: свистел, пер...л, наутро помер). Но лишь самые чис-
тосердечные - соль Народа? или отщепенцы? - действительно отказывали се-
бе в последнем, чтобы обрести какое-нибудь захудалое, чуть не прохудив-
шееся ружьишко, с проносившейся до белизны вороненостью, с ложей, истер-
той и расколотой, как старое топорище. Все в проволочках, на шурупчиках,
все дрожит, дребезжит, побрякивает - индивидуалист-европеец (евреец) об-
делался бы такое в руки взять, а мы, соль Эдема, почитали за счастье ба-
бахнуть по воробьям (жидам) из этого сокровища - только голову, бывало,
все же отвернешь в последний миг. А оно как ухнет, как рванется кверху -
только бы не выпустить с перепугу. "Неужто живой?!" - и тут же, через
губу, роняешь что-нибудь про отдачу: сильная, слабая - нам один хрен.
Вспомнишь ли тут, что могут пострадать и жиды!
декорацию за настоящий лес, но даже еще и ухитряясь заблудиться в рисо-
ванных соснах. Однако из-за сопливых годов мне так бы и пришлось пробав-
ляться эпизодическими взрывоопасными подарками судьбы, каждый из которых
грозил сделаться последним, - пришлось бы, если бы не Гришка.
бе, правда, уже не год, как папа Яков Абрамович, а только пару лишних
месяцев, чтобы досрочно пролезть в партию - геодезическую, что ли (хотя
сломить сопротивление еврейских папы-мамы было намного трудней: как же,
ребенок без надзора еще начнет укладываться спать в десять ноль одну!).
На деньги партии и была куплена наша двустволка.
каленная степь, трепещет жаворонок, посвистывают вытянувшиеся у своих
норок сурки - сутуловатые, набранные из запаса часовые - плавится и
струится сиреневый горизонт, а Гришка все тянет и тянет какую-то прово-
локу, как бурлаки бредут бечевой, а в промежутках вколачивает какие-то
колышки. Куда, зачем - я и не интересовался: все в мире лишь средство,
лишь котел для кишения человеческих дружб и вражд.
ется рядом с молодой, свойской в доску девкой. Целый день... В степи...
А вдруг надо отлить?.. А чего - взял и отлил, она вперед пройдет - в
партии на это не смотрят, там такой пере...б стоит - сама смерть ему не
страшна. Один мужик, правда, повесился - из-за бабы страшней смерти (ка-
нон: выбил ей зубы, пошел и повесился) - и ничего, хоть бы хрен: Гришку
с ребятами поселили в его халупешнике. А покойника повезли в Степногорск
на Кладбище, по дороге заложили, потом добавили и давай гонять на своем
газончике по улицам, пока не нарвались на Завьяла: чего везете?! Залез
на колесо, а в кузове - гроб.
тийный то есть, казачонок Жорка, лет под дюжину, всем бабам подряд пока-
зывал тесное колечко из большого и указательного пальца, многократно
пронизывая его другим указательным пальцем - международный жест, означа-
ющий сердце, пронзенное стрелой. "Что только из него выйдет?" - каждый
раз озабоченно вопрошал Гришка. Да, Жорка, примерно мой ровесник, недо-
сягаем для меня и поныне...
могло сломить папину еврейскую неприязнь ко всему гордому и сильному - к
убийству и его орудиям - и мамину, старого ворошиловского стрелка, зако-
нопослушную неприязнь ко всему непредписанному. В конце концов с Гришки
была взята клятва, что все оружейные припасы он будет запирать от меня
под замок. Сундучок Гришка сколотил сам. Я просунул в щель записку ядо-
витого содержания, и эти младенцы - еще евреи! - сразу поверили, будто я
умею открывать любые замки.
ками дробей всех калибров - многослойных толп велипутиков, чьему однооб-
разному круглоголовию уж, конечно, позавидовали бы лысые Детдомцы, нео-
писуемой красы бронзовые капсюли с серебряным донышком - кастрюльки ве-
липутиков (тяпнешь молотком, замирая от предвкушения, - кастрюлька, ба-
бахнув, испустит такой вкусный, мужественный дух, что затомишься от не-
возможности его ни съесть, ни выпить, ни поцеловать), солнечно-латунные
капсюли с французской фамилией "жевело" - пушкинские цилиндрики для ве-
липутских головок (в цилиндрик нужно вставить шило и уронить на пол - аж
Прозоров Александр
Херберт Фрэнк
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Белов Вольф
Пехов Алексей