второму все же удалось пробраться к гильотине. Неизвестный погиб. Ведется
расследование."
Через несколько минут в маскарадном наряде появилась Урса. Она подошла к
недвижимому телу, потрогала теплой рукой лоб, поводила пальчиком перед
неподвижными глазами больного.
как это делают врачи. В ее иноземных глазах наметился безуспешно
скрываемый интерес.
Я специально подобрала для вас. Ах да, они же на подоконнике.
правду" и вздохнула:
рванул головой и потерял сознание. Наступила темнота.
Илья Ильич рисует проект будущего лунного поселения. Изъеденная
метеоритами поверхность безо всякого сопротивления ложится на ровный, как
письменный стол, лист ватмана. Не просыхает беличий хвостик, нет ему покоя
в умелых руках, едва поспевает он за полетом смелой пригожинской мысли.
продолжает Илья Ильич. - Вот смотри, мы с тобой идем по склону кратера, -
он указал на две неуклюжие фигурки, - за минералами.
конечно. Смотри, вот на вашем пути неизведанное пространство, и вы,
захваченные тайной...
пожимает плечами и вдруг спохватывается, замечая на глазах Ученика слезы.
- Но потом, когда-нибудь...
лунную поверхность и заливает ее ровным черным слоем.
обязательно вместе.
готова ударить в Бошкин затылок, в самое темечко, в самую подсолнечную
точку. Но пока Имярек представляет себе действие метеоритной гипотезы,
полная луна уходит за горизонт, и вместо нее появляется искаженное ужасом
Бошкино лицо. Бошка инстинктивно закрывается локтем и спасается.
кобуру.
до него доходит: он слишком долго размышлял. Это все его проклятая
болезнь, это ее симптомы. Координаторная покрывается синим туманом, к
горлу подбирается тошнотворная слизь, голова Имярека падает на стол, в
раскрытую школьную тетрадь. Теперь он видит: почерк чужой, не Бошкин,
написано карандашом на клетчатых страницах, заляпанных, помятых и еще
каких-то пожухлых, как будто прежде, чем читать, тетрадку окунули под душ,
а потом сушили под прямыми солнечными лучами.
лже-убийца, больной, бессильный, не опасный. Все же он первым делом
поднимает с пола обезьянку и кладет ее поглубже за пазуху. Так надежнее
будет.
лучшего товарища, слугу и секретаря. Почему ты меня не любишь? А ведь
раньше любил, - в интонациях Бошки появились обиженные нотки. - Всегда
говорил: Бошка надежный товарищ, Бошка не подведет, а я не подводил. Ведь
я столько добра для тебя сделал и только из скромности нашей молчал, не
хвастался. Вспомни, пока ты гулял по парижам да швейцариям, я тут бдил,
ночей не спал, имя твое охранял, идейный сор вычищал. А что с этого имел?
Ты хоть словечко мне написал, хоть строчку чернил попортил на меня? Все
своим чистоплюям университетским стихи в прозе писал. Критицизм,
критицизм, - Бошка задумался. - Конечно, у них ведь идеи, метафизика
народных желаний. Говнюки, знаешь, что они за твоей спиной тут измышляли?
Не говорил я, не хотел тебя расстраивать, жалел, как отца. Ведь они тут
хотели тебя сумасшедшим представить, твои заслуги своими признать. Знаешь,
что твой любимчик говорил? Он говорил, что переворот ты совершил в
состоянии аффекта и потому не подсуден.
тут чистое издевательство. Ведь на что он намекал - в состоянии аффекта,
вроде как за тебя заступался. А на деле, что на деле? На деле - мало, что
ты преступник, так еще и сумасшедший, а? А ты ему письма издалека писал,
как у них там жить плохо, какие зверства творит надклассовая демократия...
- Бошка уже стал усмехаться. - Кстати, мои корреспонденты теперь всегда
издалека о зверствах пишут. А ты меня по темечку возжелал. Меня, душевного
защитника твоего. Ну чего тебе не хватает, вот координаторная, вот пульт,
- Бошка подходит к пульту и трогает рычаги управления. - Управляй страной,
сколько душе ни влезет, координируй, вот рычаг сельского хозяйства, вот
рычаг тяжелой промышленности, вот рычаг прославления и унижения. На себя
потянешь - песня веселого труда слышится, отпустишь - еще громче песня
звенит.
пульта. Это было много лет назад, когда на дверях стоял личный
телохранитель, а на самом деле - часовой караульной роты. Часовые менялись
три раза в сутки, и одного любознательного парня Имяреку удалось
разговорить. Донской, - да, кажется, его фамилия была Донской, - оказался
занятным человечком, увлекался радиоделом, кстати, он и подправил Бошкино
радио на прием коротких волн, хранил подправку в тайне, в душу не лез, но
душевный разговор поддерживал. И вот однажды Имярек сподвигнул Донского
посмотреть, что там за пультом скрыто и отчего, когда рычаги двигаешь,
происходит позвякивание государственной машины. Пульт как потайной сейф
был врезан в стену и снаружи не поддавался вскрытию, за стеной же
располагалась тайная комната, закрытая дубовой дверью на большом амбарном
замке. Парнишка вынул незаметно у спящего на солнышке Бошки связку ключей
и отчаянным приступом вскрыл темное помещение, но сам, верный присяге, не
пошел внутрь, и только пропустил туда подопечного. Обратно Имярек вышел с
почерневшим челом повидавшего горя на своем веку человека. Там, в затхлом
чулане, он обнаружил оборотную сторону пульта - на концах рычагов
управления висели обычные медные колокольчики, какие вешали раньше под
дугой на почтовых тройках. Вот и вся конструкция. Донской потом исчез из
поля зрения, да и караул передвинули за крепостную стену.
добившись малинового звона, отходит.
наворачиваются слезы. - А то и вправду убил бы ты меня, зря раздумывал:
черт с ним, с Бошкой, подумаешь, величина, отработал свое - уходи на
обочину истории, так? Так и надо мне за все мои труды, за святость, за
веру, мало, что ли, Великих Инквизиторов было на свете, инквизиторов
много, а Иисус один, - Бошка хлюпает носом. - Только если я уйду, и ты
покатишься с божественных высот, об этом не подумал, уважаемый. Ведь это ж
я твою святость хранил, лелеял, да немного и мне перепадало, самую
малость, крохи, можно сказать. Но бессмертие, бессмертие без меня уж
никак, неужто бессмертием решил побрезговать?
Великого Инквизитора корчишь? Вон куда ты решил взобраться, ты думаешь,
костры отгорят, воздух чище станет? Мразь, - в мозгу Имярека мелькает
Неточкин, мечтатель белых ночей. - Смердящая мразь, ты думаешь, тебя
Великим Инквизитором почитать будут? Ха-ха, нет, я не Иисус, и ты не
Инквизитор, ты Смердяков, слышишь, Смердяков, сын лакейский, ты все
извратил, у тебя кровь невинных на руках...
капает на зеленое сукно. Ты о ком плачешь? Ты кого жалеешь? Не ты ли учил
наотмашь бить, а? Не ты ли врагов искал в отечестве? Думал, шутки шутим, а