Чтение 48–й страницы книги ~Убийственное лето~

поняла, что моя дочь обманула меня и предъявила портрет вашего дяди, а не
отца".
С секунду уставясь мне в глаза, она опять опустила голову и продолжала:
"Я очень испугалась, я ведь верующая, а ваш брак уже был заключен. Тогда я
сходила на кладбище. На могиле вашего отца есть фотография в мраморной
рамке, у него там тоже черные глаза и усы. Воспоминания о том человеке с
годами стерлись, но я сразу увидела, что это не то лицо". И повторяла:
"Простите меня".
Я встал и спросил: "Вы ей сказали об этом, когда она у вас ночевала?"
Ева Браун кивнула. И я вспомнил, что на другой день Эна пожелала пойти на
кладбище вместе с нашей матерью и пробыла там одну минуту. Значит, она
пошла проверить. Я спросил: "Почему вы думаете, что она отправилась на
поиски Итальянца, если не говорила вам, что задумала?" Ева Браун ответила
не сразу. Встала, открыла нижний ящик буфета. За стопкой тарелок лежал
сверток в тряпке с синими квадратами. Этот тяжелый сверток она выложила на
стол передо мной. И сказала в слезах: "Она просила отдать ей это, а я
отказалась".
Развернув тряпку, я увидел американский пистолет в кобуре из грубой
материи защитного цвета и с ремешком из той же материи. Я взял его в руки.
Я лучше разбираюсь в ружьях, но этот пистолет мне известен: кольт 45-го
калибра, он был на вооружении американской армии в обе мировые войны.
Пистолет был в хорошем состоянии. Ева Браун сказала, что Габриель Девинь
раздобыл его в 1945 году, когда работал на американцев в Фульде. И
добавила, что постоянно перекладывала его с места на место, чтобы дочь не
могла найти.
Я вложил пистолет в кобуру и сказал: "В любом случае она не собиралась
им воспользоваться. Врач говорила вам о флаконе?". Ева Браун удивилась. Я
мог бы скрыть это, но все же рассказал: "Ваша дочь нашла для себя более
удобное оружие. И тоже не сумела его употребить". Мы поглядели друг на
друга. Бедная, она была, как и я, на пределе. Я сказал: "Надо было все
рассказать мне, и вам тоже". А затем ушел.
Братья вышли мне навстречу. Они ждали меня посреди деревни. Усаживаясь
сзади, Бу-Бу удивился: "Ты не вернул машину?" Я ответил, что она
понадобится мне утром для поездки в Марсель. И сказал: "Ты сходишь к Анри
Четвертому и все объяснишь. И если ему нужна помощь, сделай все, что
сможешь".
Микки молчал. Я поставил "ДС" рядом с его желтым грузовиком, и мы
некоторое время посидели внутри, опустив стекла. Я спросил: "Кто первый
рассказал ей про это треклятое пианино?" Бу-Бу ответил: "Я. Я сам. Она и
не знала, что оно стоит у нас. А было это в тот день, когда мы ездили в
"Бинг-Банг". После того, как ты уехал. Я добивался от нее, почему ты
умчался такой рассерженный". Так вот почему она заинтересовалась мной и на
другой день сама заявилась в гараж с разорванной камерой. Теперь хоть
это-то стало ясно.
Микки сидел со мной рядом и курил. Я спросил его: "Ну и как фильм?" Он
ответил: "Ничего". И все. Затем я сказал Бу-Бу: "Вот что, перестань думать
об истории с шантажом. Я проверил. Она все придумала". Он ничего не
ответил.
Оставшись в комнате один, я посмотрел на медвежонка, на его симпатичную
морду. И поискал серебряное сердечко. Его нигде не было. Я лег и уж не
помню хорошо, спал или нет.
Только утром я обратил внимание на книжку о Мэрилин Монро, лежавшую на
ночном столике. Я полистал ее и обнаружил вырванную из другой книги
страничку, сложенную пополам. Речь там шла не о Мэрилин Монро или какой-то
другой кинозвезде, а о велогонщике Фаусто Коппи. Это меня, конечно,
здорово удивило. Но я смутно вспомнил, как незадолго до ее ухода мы с
Бу-Бу, чтобы позлить Микки, говорили о Фаусто Коппи. И она тоже
заинтересовалась им.
Надо было ехать - повидать Фарральдо. Уже в течение тридцати часов, что
бы я ни делал, меня трясло от страха. Всплывали в памяти лица Туре и
Лебаллека. Я положил на столик книжку о Мэрилин Монро.
Это было позавчера, в понедельник.
Только сегодня, после стольких разговоров с вами, я понял, отчего она
так переменилась ко мне в последние дни. Думаю, с самого начала своего
рассказа о событиях этого лета я дал вам подсказку, как она сошла с ума.
Она, куда более внимательная и расчетливая, чем я думал, заинтересовалась
смертью Фаусто Коппи. Слишком поздно.
Когда стражник передал мне новый ваш вопрос, я сначала рассердился:
"Сколько времени я говорил с ним? Семь или восемь часов? Я все честно
рассказал, ничего не утаил. А он не нашел ничего лучшего, как прямо от
меня отправиться в какую-то пивную, чтобы проверить дату смерти Фаусто
Коппи".
Нет, обождите, я еще не все сказал.
Я узнал также - на сей раз от вас, - что во всем, что я рассказываю,
снег имеет прямое отношение к моему отцу, к тому, что невольно в моем
рассказе связано с отцом. Да, отец имеет отношение и к весне, и к снегу, и
к минувшему лету, и к той осени, когда я гулял рядом с ним по каштановым
листьям. Он имеет отношение ко всему, что я говорю, потому что,
рассказывая вам все - на свой манер, конечно, - я по-прежнему страдаю от
того, что его нет с нами.
Что касается остального - раз уж вы заговорили об этом первый, - скажу
вам, что в ноябре 1955 года он не носил усов. Он отпустил их только в
память итальянского гонщика, которым восхищался как величайшим из всех. Вы
тоже могли обнаружить в вырванной из книги страничке: Анджело Фаусто Коппи
умер 2 января 1960 года без нескольких минут девять в больнице Тортоны в
Италии.
Я ехал в город, попадая по дороге то в полосу яркого солнца, то в тень,
как обычно по утрам. На площади купил газету и просмотрел в машине.
Медвежонок сидел рядом со мной.
Двойное убийство в Дине с фотографиями Лебаллека и Туре занимало
четверть первой страницы. Какие-то дети обнаружили труп Туре в кошаре. Те,
что видели меня у Лебаллека, сообщали приметы: лет двадцать пять, выше
среднего роста, в красной рубахе или куртке, скорее всего
северо-африканец. Женщина из остановившейся во время выстрелов машины
утверждала, что я что-то кричал по-арабски. Она, мол, долго жила в Алжире.
Только не могла сказать, из какой я страны.
Были арестованы и допрошены два подозрительных алжирца. Но в то же
воскресенье освобождены. Эксперт без труда установил, что стреляли из
"ремингтона" с обрубленным стволом. Ничто в прошлом обоих не объясняло
столь страшного конца. Говорилось о "безжалостной расправе", о мести
уволенного рабочего, о сведении счетов из-за какой-то сделки. В конце
статьи я прочел, что "убийца оделся в красное, как палач".
Я выбросил газету на тротуар и поехал к Фарральдо Теперь я боялся его,
но, раз он просил приехать, должен был это сделать.
Едва тот пожал мне руку, как я понял, что он еще не читал газету. Он
готовил себе кофе и угостил чашечкой. Сказал: "Пойми, парень, мне
неприятно выглядеть эдаким ханжой. Не знаю, насколько серьезно то, что я
тебе расскажу. Я долго думал про твою жену после того, как она попала в
больницу. И понял, что надо поговорить с тобой".
В четверг 8 июля, за два дня до своего двадцатилетия, Элиана пришла к
нему днем в этот самый кабинет. Значит, это было уже после того, как
Коньята сообщила ей, кто привез назад механическое пианино.
Она спросила про Лебаллека. Фарральдо сказал, что тот ушел много лет
назад, купив собственную лесопилку под Динем. Показал регистрационную
книгу за 1955 год. Мне он тоже показал ее и запись внизу: "Перевал закрыт.
Пианино вечером в понедельник". Вот почему Лебаллек не доехал до нас в
субботу 19 ноября.
Из дома Евы Браун они выехали поздно вечером в сильном подпитии.
Фарральдо пил себе кофе, поглядывая в книгу. Я подумал, что ему больше
нечего сказать, даже от сердца отлегло, и я уже хотел поблагодарить и
уйти, когда вдруг он сказал: "Она была тут снова, через неделю после
свадьбы, 24-го, в субботу. Я запомнил день, потому что твой брат должен
был в воскресенье участвовать в гонке в Дине. На щеке был след от удара.
Сказала, что ушиблась о дверцу машины. И спросила глупейшую вещь. В общем,
я тогда счел ее глупейшей. Я просто не думал, что смогу вспомнить такую
мелочь, относящуюся к событиям двадцатилетней давности Она спросила, не
работал ли у нас тогда итальянец, который мог бы сопровождать Лебаллека,
когда тот отвозил ваше пианино".
Я нахмурился, делая вид, что тоже ничего не понимаю Но Фарральдо не дал
мне опомниться: "Прости меня, мой мальчик, но мне показалось, что я
поступаю верно, и после ухода Элианы позвонил Лебаллеку". Он пристально
глядел на меня. В ту минуту я уже не был уверен, что он не читал газету.
Теперь слушайте внимательно. Разыскивая телефон Лебаллека, в субботу
около одиннадцати Фарральдо обнаружил, что в справочнике вырвана страница.
Его секретарша Элизабет призналась, что Эна вырвала ее еще во время
первого посещения. Когда же он наконец связался с Лебаллеком и все
рассказал, то в трубке ничего не стало слышно, и он подумал, не прервали
ли их. Нет, Лебаллек потом спросил: "Вы можете мне описать эту женщину?"
И, выслушав, тут же сказал: "Я заеду к вам во второй половине дня. Слишком
деликатная тема для телефона".
Он приехал в своем стареньком "пежо". Фарральдо не видел его много лет.
Лебаллек проговорил: "Звук пилы я и так слышу круглый год. Пойдем
куда-нибудь выпить". И они отправились в кафе на площади. Лебаллек сказал:
"Я и не знал, что эта Элиана замужем. Мне она назвалась Жанной. А снимая
квартиру у шурина, представилась учительницей". Потом он ядовито
усмехнулся и добавил: "Ну и дурак же я", словно Фарральдо не надо было
ничего объяснять. "А она и правда красивая". Фарральдо сказал, что он
выглядел сбитым с толку, но никак не объяснил свое состояние.
Они вспомнили ноябрь 1955 года, когда Лебаллек и его шурин повезли к
нам механическое пианино. Лебаллек сказал: "Вы, может, не знаете, это было