Чтение 48–й страницы книги ~Вор~

вообще тогда слабо представлял себе, кто такой Антибиотик... Про некоего
загадочного сверхлидера Палыча он имел кое-какую обрывочную информацию, но
при этом совершенно не подозревал, что этот полумифический Палыч, о котором
говорили с оглядкой и шепотом, и Антибиотик, которого упомянул умирающий
Барон, - одно и то же лицо, вполне реальное и крайне опасное. В настоящий
момент - для самого Андрея...

А дело заключалось в следующем. Когда Виктор Палыч узнал, что Ирина
Лебедева умерла, не выдав ни бита информации о злополучной "Эгине", он не то
чтобы рассердился или разъярился, нет, он впал в самое страшное свое
состояние - в холодное бешенство, которое внешне проявлялось лишь легким
подергиванием левой щеки да тем, что его совсем не стариковские глаза
переставали моргать...

С тем, что произошло в квартире на Рылеева, Антибиотик разобрался
довольно быстро, ситуация там сложилась, к сожалению, достаточно типичная
для тех структур, которые в России в начале девяностых годов начали величать
организованной преступностью. Произошел так называемый эксцесс исполнителей:
посланные к Лебедевой люди очень хотели качественно выполнить задание, но
стараться принялись весьма по-советски, то есть с тяжким, звероподобным
рвением. Впрочем, иначе они не умели... Им поручено было узнать у бабы, где
находится картина, которую отдал ей Юрка Барон, причем быкам даже не
сказали, о какой, собственно, картине идет речь...

Лебедева, когда к ней в квартиру ворвались четверо здоровенных парней,
пыталась сначала кричать. Ей "легонько дали по жбану", но она ничего не
поняла и "пошла в полную несознанку", чем невероятно раздражила быков. Она
валяла дурочку и пыталась уверить бандитов в том, что ничего не знает ни про
какого-то Барона, ни про его картину... На свою беду Ирина была женщиной
весьма миловидной и сексапильной. Для того чтобы освежить память, ее
затащили в спальню и поставили на хор, ну и бутылочкой побаловались
немного... Кто ж знал, что у этой соски слабое сердце окажется - она взяла и
ласты склеила... Быки это поняли не сразу, а когда до них дошло наконец, что
перед ними труп, вот тогда они уже обезумели по-настоящему - от ужаса, ведь
из покойницы, как известно, никакую информацию не вынешь... Именно от
животного страха они и надругались над уже мертвой Лебедевой - выбили ей
глаз и зубы, прижигали холодеющее тело сигаретами и прибили руки гвоздями к
подлокотникам кресла... Потом они перевернули всю квартиру вверх дном, но
ничего стоящего не нашли - ни тайников, ни картин, ничего... Правда, у них
хватило мозгов прихватить с собой из квартиры все документы, ежедневники и
письма Лебедевой...

Виктор Палыч прекрасно понимал, что больше всех в том, что случилось, был
виноват он сам, а не Гусь с его отморозками. Они ведь, в принципе, сделали
все, как им велели, но топорно и неуклюже, так в этом-то не их вина, а того,
кто тонкую работу им поручил... Ну кто знал, что она, сучка, загнется? Эх,
надо было не торопиться, а дождаться, пока приедет Череп (начальник
"контрразведки" Антибиотика, как на грех, находился в отъезде), он бы и
поговорил с девушкой по душам, без спешки и суеты... А Гусю следовало
поручить только выкрасть бабу... Но почему же она все-таки твердила, что
никакого Барона не знает и не понимает, какую картину от нее хотят? Видела
ведь, что шутки шутить с ней никто не собирается, - неужели оказалась
настоящим стойким оловянным солдатиком и предпочла лютую смерть? Во имя
чего? Ради памяти усопшего Юрочки? Или от жадности своей? А может быть, дело
вообще не в этой Лебедевой?

Виктор Палыч тяжело задумался. С самого начала в этой истории с "Эгиной"
все шло как-то напере-косяк, словно проклята была кем-то рембрандтовская
картина... Когда Барона закрыли в Кресты, АнтибиоТик еще пытался кое-как
контролировать ситуацию независимо от Ващанова через своего человека в
камере, но когда старого перевели в лазарет - тогда пришлось во всем верить
Гене на слово... А не получилось ли так, что скурвился Генуля? Может, все
его выкладки про эту Ирину и журналиста Серегина - сплошная залечка, может,
Гена хотел в свою игру сыграть? Рембрандтовский холст кому хочешь голову
закружит. И даже неглупый человек может, словно мотылек неразумный, полететь
на пламя, считая, что вот он - шанс мгновенно разбогатеть, стать счастливым
и свободным, не понимая, что такие мечты - пустая, глупая химера, что не
даст им картина ничего, кроме очень больших проблем... Сам-то Антибиотик
осознавал это очень хорошо и гонялся за "Эгиной" отнюдь не по причине ее
баснословной рыночной цены, а совершенно по другим мотивам...

Кстати, Гена-то ведь не один работал - при нем оперок Колбасов над темой
трудился, он же и к тайничку Юркиному ездил... И никто ведь ничего не
контролировал, теперь одному Богу и этому Колбасову известно, что на самом
деле там нашлось.

Виктор Палыч бесился потому, что ощущал себя в тупике, а для него это
было крайне непривычное и оттого совершенно некомфортное состояние...

Вдоволь потерзавшись сомнениями и подозрениями, Антибиотик выдернул к
себе Ващанова, и у них состоялся долгий и очень неприятный разговор, в
результате которого было все же решено сосредоточиться на фигуре журналиста
Серегина. Как ни крути, а он был последней видимой ниточкой, тянувшейся от
покойного Барона...

Геннадий Петрович ушел с рандеву на негнущихся ногах, в нервном ознобе и
абсолютно липкий от пота. Он понял, что Антибиотик начал в нем сомневаться,
а что это могло повлечь за собой - Ващанов представлял очень хорошо...
Заместитель начальника ОРБ уже не раз проклял тот день, когда впервые
услышал об украденной "Эгине", да что толку-то с этих проклятий... Ситуация
все время норовила вырваться из-под контроля (а если честно, то она никогда
полностью и не контролировалась) и с каждым днем делала все более и более
опасной лично для него, Ващанова.. Теперь вот труп этой Лебедевой ко всем
проблема" добавился... И дело было не только в том, что фактически Геннадий
Петрович был как бы соучастнике" убийства, - хрен с ней, с бабой этой,
совесть подполковника не особо мучила... Его мучил смертный страх, причем
теперь лагеря Нижнего Тагила не казались ему такими ужасными, как раньше.
Ващанов вдруг как-то очень отчетливо понял, что, если все вскроется, если
его разоблачит Комитет, "особая инспекция" или еще кто-то, до суда и зоны он
просто не доживет. И никто его не убережет и не спасет... А зачем же он
тогда столько лет капитал копил? Впустую, значит, все мечты о богатой и
беззаботной жизни? Страшно было Геннадию Петровичу, очень страшно, и ощущал
он себя маленьким, слабым человечком, отчаянно бегущим в темном тоннеле
перед безжалостным, набирающим скорость паровозом...

Собственно, Ващанову и раньше бывало страшно, но после этого разговора с
Палычем ужас вошел в него навсегда, поселился, так сказать, с постоянной
пропиской, и его накал Геннадий Петрович мог снижать уже только одним -
водкой...

Но глаза боятся, а руки, как известно, делают. В голове подполковника
родилась вполне сносная оперативная комбинация, которую надо было закрутить
вокруг журналиста Серегина... В конце концов, он ведь на эту Лебедеву людей
Палыча вывел? Он... Вот, стало быть, и надо попробовать его к ее трупу
привязать... А что? Он же Лебедевой интересовался? Интересовался... Зачем? А
дамочку потом, между прочим, замученной нашли... Можно на вполне законных
основаниях Серегина этого в камеру засунуть, а там попрессовать немного -
глядишь, из него что-нибудь и вылезет...

Проблема заключалась только в том, что сам Геннадий Петрович делать
что-либо своими руками не только не хотел, но и попросту не мог - ранг и
должность мешали... А следовательно, необходимо опять привлекать Вову
Колбасова как исполнителя его, Ва-щанова, идей... И выхода другого не было,
по крайней мере подполковник его не видел... Использовать Колбасова очень не
хотелось, игрушки-то пошли совсем серьезные, а Вова, при всех его
недостатках, был совсем не дурак. Использовать его втемную, как .раньше, уже
вряд ли получится, он же опер, считать и сращивать умеет, вычислит и
ващановский интерес.. А если не вычислит, то почувствует, догадается... И
как тут себя поведет? Сдаст? Или не сдаст? Если не сдаст, то может стать...
как бы это выразиться... нет, не подельником (слово какое-то нехорошее,
тюрьмой от него пахнет) - напарником, даже, лучше сказать, компаньоном...
Младшим компаньоном... Но ведь тогда с ним делиться придется? А с другой
стороны - что делать?..

Короче говоря, почти сразу после разговора с Палычем Ващанов вызвал к
себе Колбасова и предложил пообедать в кафешке неподалеку от здания ГУВД. И
там, отчаянно потея, боясь и скрывая это свое состояние, начал обрабатывать
Володю, для того чтобы направить его в нужное русло... Страхи Ващанова
оказались напрасными - Колбасов понимал все с полунамека, с полуслова и даже
не поинтересовался, откуда подполковнику стало известно про труп, который
еще даже официально не был обнаружен... Впрочем, это и так было ясно -
оперативная информация пришла от источника, откуда же еще... И ни один опер
никогда и никому не раскроет самых ценных своих агентов, так что и
спрашивать тут нечего...

В общем, согласился Володя Колбасов вписаться в новую тему, вернее - в
продолжение старой... И первое, что ему предстояло сделать, это деликатно
подбросить убойщикам версию, когда они займутся трупом Лебедевой...

А не получится Серегина в камеру сунуть - все равно пусть подергается,
понервничает. Может, и сам к Ващанову за помощью прибежит... У Геннадия
Петровича ведь отношения с журналстом очень даже неплохие, этот Серегин от
заместителя начальника ОРБ ничего плохого никогда не видел...

Обнорский, естественно, был не в курсе этих раскладов, поэтому и не
понимал, отчего наутро после разговора с Кондрашовым его обуяла такая
нервозность, усугублявшаяся приступами головной боли... В редакцию Андрей
приехал лишь часам к двенадцати, пошатался по кабинетам, покурил с
коллегами, попил кофе в буфете, потом приземлился на свое рабочее место и
начал думать о том, под какой легендой подкатить к Степе Маркову насчет
Варфоломеева. В результате раздумий снова разболелась голова. Уняв боль
таблетками, Серегин решил плюнуть на все и поехать домой - нужно было
попытаться хоть немного отдохнуть, отлежаться, поспать, наконец... К тому же
календарь показывал 7-е число ноября месяца. Когда-то этот день считался
праздником - праздник ушел, а рефлекс остался...

По дороге домой Андрей заехал на Финляндский вокзал и, покопавшись там в